Неточные совпадения
Мне разом сделалось грустно и весело; выходя из-за университетских
ворот, я чувствовал, что не так выхожу, как вчера, как всякий день; я отчуждался от университета, от этого общего родительского дома, в котором провел так юно-хорошо четыре года; а с другой стороны, меня тешило чувство признанного совершеннолетия, и отчего же не признаться, и
название кандидата, полученное сразу.
Я объяснил, что это конец Тверской, что
ворота сто лет назад были поставлены в память войны двенадцатого года, но что по Садовой были когда-то еще деревянные Триумфальные
ворота, но что они уже полтораста лет как сломаны, а
название местности сохранилось.
По окончании акта студенты вываливают на Большую Никитскую и толпами, распевая «Gaudeamus igitur», [«Итак, радуйтесь, друзья…» (
название старинной студенческой песни на латинском языке).] движутся к Никитским
воротам и к Тверскому бульвару, в излюбленные свои пивные. Но идет исключительно беднота; белоподкладочники, надев «николаевские» шинели с бобровыми воротниками, уехали на рысаках в родительские палаты.
Тогда, по манию волшебства (не надо забывать, что дело происходит в сновидении, где всякие волшебства дозволяются), в немецкую деревню врывается кудластый русский мальчик, в длинной рубахе, подол которой замочен, а
ворот замазан мякинным хлебом. И между двумя сверстниками начинается драматическое представление под
названием...
Я оглянулся, в мою сторону приближался плотинный и уставщик, это и были те «сестры», о которых рассказывал плутоватый Елизарка своему товарищу; трудно было подобрать более подходящее
название для этой оригинальной пары, заменявшей Слава-богу уши и очи. Когда я выходил из завода, в
воротах мне попался Яша, который сильно размахивал своей палкой и громко кричал...
Ты знаешь, как чествуют имя мое, имя чиновника Назария, и до ныне в Новгороде Великом, и в Пскове соседнем, и у латышей [Ливонцы —
название того времени.] с тех пор, как зарубил я на
воротах Нейгаузена православный крест.
Ты знаешь, как чествуют имя мое, имя Назария, и доныне в Новгороде Великом, и в Пскове соседнем, и у латышей [Ливонцы —
название того времени.] с тех пор, как зарубил я на
воротах Нейгаузена православный крест, даже самой Москве не неведом я, когда великий князь Иоанн припер ономнясь наш город копьями да бердышами несметной своей рати, — я не последний подавал голос на вече, хотя последний произнес его на казнь славного изменника Упадыша — вечная ему память…
Тетушка Глеба Алексеевича, Глафира Петровна Салтыкова, жила у Арбатских
ворот. В Москве, даже в описываемое нами время, а не только теперь, не было ни Арбатских, ни Покровских, ни Тверских, ни Семеновских, ни Яузских, ни Пречистенских, ни Серпуховских, ни Калужских, ни Таганских
ворот, в настоящем значении этого слова. Сохранились только одни
названия.
Кругом избы, дворы с крепкими тесовыми
воротами и высоким заплотом [Местное
название забора.], за которым находятся надворные постройки, идет огороженный невысоким тыном огород и сад-пчельник, далее же лежат пашни; их площадь не определена, сколько сил и зерна хватит, столько и сеют, — земли не заказаны, бери — не хочу.
— Вот тебе на первый случай; годятся на потеху в «Аустерий» [У Курятных
ворот, в том доме, где сперва открыт был Московский университет, находилась гостиница «Аустерия»; и доныне слывет под этим
названием крайний проход по Скорняжному ряду от Ильинки на Никольскую, где ныне харчевни и лавки.].