Неточные совпадения
Да не выпускать
солдат на улицу безо всего: эта дрянная гарниза наденет только сверх рубашки
мундир, а внизу ничего нет.
Гостиница эта уже пришла в это состояние; и
солдат в грязном
мундире, курящий папироску у входа, долженствовавший изображать швейцара, и чугунная, сквозная, мрачная и неприятная лестница, и развязный половой в грязном фраке, и общая зала с пыльным восковым букетом цветов, украшающим стол, и грязь, пыль и неряшество везде, и вместе какая-то новая современно железнодорожная самодовольная озабоченность этой гостиницы — произвели на Левиных после их молодой жизни самое тяжелое чувство, в особенности тем, что фальшивое впечатление, производимое гостиницей, никак не мирилось с тем, что ожидало их.
Даже самая погода весьма кстати прислужилась: день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета, какой бывает только на старых
мундирах гарнизонных
солдат, этого, впрочем, мирного войска, но отчасти нетрезвого по воскресным дням.
На другой день в назначенное время я стоял уже за скирдами, ожидая моего противника. Вскоре и он явился. «Нас могут застать, — сказал он мне, — надобно поспешить». Мы сняли
мундиры, остались в одних камзолах и обнажили шпаги. В эту минуту из-за скирда вдруг появился Иван Игнатьич и человек пять инвалидов. Он потребовал нас к коменданту. Мы повиновались с досадою;
солдаты нас окружили, и мы отправились в крепость вслед за Иваном Игнатьичем, который вел нас в торжестве, шагая с удивительной важностию.
Туго застегнутый в длинненький, ниже колен, мундирчик, Дронов похудел, подобрал живот и, гладко остриженный, стал похож на карлика-солдата. Разговаривая с Климом, он распахивал полы
мундира, совал руки в карманы, широко раздвигал ноги и, вздернув розовую пуговку носа, спрашивал...
— Ваша фамилия? — спросил его жандармский офицер и, отступив от кровати на шаг, встал рядом с человеком в судейском
мундире; сбоку от них стоял молодой
солдат, подняв руку со свечой без подсвечника, освещая лицо Клима; дверь в столовую закрывала фигура другого жандарма.
— Нет, всего она не знает. Она не перенесла бы в своем положении. Я теперь ношу
мундир моего полка и при встрече с каждым
солдатом моего полка, каждую секунду, сознаю в себе, что я не смею носить этот
мундир.
Швейцар в необыкновенно чистом
мундире отворил дверь в сени, где стоял в еще более чистой ливрее с галунами выездной лакей с великолепно расчесанными бакенбардами и дежурный вестовой
солдат со штыком в новом чистом
мундире.
Тюрьма стояла на самом перевале, и от нее уже был виден город, крыши домов, улицы, сады и широкие сверкающие пятна прудов… Грузная коляска покатилась быстрее и остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный
солдат подошел к дверцам, взял у матери подорожную и унес ее в маленький домик, стоявший на левой стороне у самой дороги. Оттуда вышел тотчас же высокий господин, «команду на заставе имеющий», в путейском
мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
Солдаты снисходительно позволяли чистить суконкой и мелом пуговицы своих
мундиров, а жидкие щи, которые они приносили в котелках из ротной кухни, казались нам необыкновенно вкусными.
Каторжным, как мужчинам, так и женщинам, выдается по армяку и полушубку ежегодно, между тем
солдат, который работает на Сахалине не меньше каторжного, получает
мундир на три, а шинель на два года; из обуви арестант изнашивает в год четыре пары чирков и две пары бродней,
солдат же — одну пару голенищ и 2 1/2 подошв.
Вся рота была по частям разбросана по плацу. Делали повзводно утреннюю гимнастику.
Солдаты стояли шеренгами, на шаг расстояния друг от друга, с расстегнутыми, для облегчения движений,
мундирами. Расторопный унтер-офицер Бобылев из полуроты Ромашова, почтительно косясь на подходящего офицера, командовал зычным голосом, вытягивая вперед нижнюю челюсть и делая косые глаза...
Солдаты в черных
мундирах стояли двумя рядами друг против друга, держа ружья к ноге, и не двигались.
Давно пригнанные парадные
мундиры спешно, в последний раз, примерялись в цейхгаузах. За тяжелое время непрестанной гоньбы молодежь как будто выросла и осунулась, но уже сама невольно чувствует, что к ней начинает прививаться та военная прямизна и подтянутость, по которой так нетрудно узнать настоящего
солдата даже в вольном платье.
Стоит только взглянуть при каком-нибудь народе на опьяненного величием высшего начальника, сопутствуемого своим штатом: всё это на великолепных, разубранных лошадях, в особенных
мундирах и знаках отличия, когда он под звуки стройной и торжественной трубной музыки проезжает перед фронтом замерших от подобострастия
солдат, держащих на караул, — стоит взглянуть на это, чтобы понять, что в эти минуты, находясь в этом высшем состоянии опьянения, одинаково и высший начальник, и
солдат, и все средние между ними могут совершить такие поступки, которые они никогда бы не подумали совершить при других условиях.
Молодцеватые молодые ребята
солдаты в своих новых, чистых
мундирах толпились стоя или спустив ноги, сидя в раздвинутых широких дверях товарных вагонов.
Или, что еще удивительнее, в остальном разумный и кроткий человек, только оттого, что на него надета бляха или
мундир и ему сказано, что он сторож или таможенный
солдат, начинает стрелять пулей в людей, и ни он, ни окружающие не только не считают его в этом виноватым, но считают его виноватым, когда он не стрелял; не говорю уже про судей и присяжных, приговаривающих к казням, и про военных, убивающих тысячи без малейшего раскаяния только потому, что им внушено, что они не просто люди, а присяжные, судьи, генералы,
солдаты.
Выстроил Вольский роту, прочитал ей подходящее нравоучение о равенстве всех носящих солдатский
мундир, и слово «жид» забылось, а Финкельштейна, так как фамилию было трудно выговаривать, все
солдаты звали ласково: Шлема.
Ежов считался в роте «справным» и «занятным»
солдатом. Первый эпитет ему прилагали за то, что у него все было чистенько, и
мундир, кроме казенного, срочного, свой имел, и законное число белья и пар шесть портянок. На инспекторские смотры постоянно одолжались у него, чтобы для счета в ранец положить, ротные бедняки, вроде Пономарева, и портянками и бельем. «Занятным» называли Ежова унтер-офицеры за его способность к фронтовой службе, к гимнастике и словесности, обыкновенно плохо дающейся
солдатам.
Несмотря на строгость, в боях принимали участие и
солдаты обозной роты, которым мирволил командир роты, капитан Морянинов, человек пожилой, огромной физической силы, в дни юности любитель боев, сожалевший в наших беседах, что
мундир не позволяет ему самому участвовать в рядах; но тем не менее он вместе с Лондроном в больших санях всегда выезжал на бои, становился где-нибудь в поле на горке и наблюдал издали.
Задыхаясь от боли и досады, я собирался уже укусить за ногу этого злодея; но он закричал: «Repliez — vous!» [Отступайте! (франц.)] — отскочил назад, в один миг исчез вместе с своими
солдатами; и я успел только заметить при свете выстрелов, что этот крикун был в богатом гусарском
мундире.
— Так что ж? — возразил другой французской полупьяный
солдат в уланском
мундире, сверх которого была надета изорванная фризовая шинель. — Может быть, этот негодяй эмигрант.
Конвой, состоящий из полуроты пехотных
солдат, шел позади, а сбоку ехал на казацкой лошади начальник их, толстый, лет сорока офицер, в форменном армейском сюртуке; рядом с ним ехали двое русских офицеров: один раненный в руку, в плаще и уланской шапке; другой в гусарском
мундире, фуражке и с обвязанной щекою.
Сделал полковник ночью ревизию в дворе орловского мещанина и забрал на съезжую Степана и Настю. Растерявшаяся и перепуганная Настя спросонья ничего ни могла разобрать:
мундиры,
солдаты, фонари, ничего она не понимала, о чем ее спрашивают, и не помнила, что отвечала. До съезжей их вели рядом с Степаном, но ни о чем не позволяли говорить. Настя была спокойна: она только смотрела в глаза Степану и пожимала ему руку. Они были связаны рука за руку тоненькою веревочкою. Степан был бледен и убит.
А ко мне ходить — невозможно, негде было принять гостей, к тому же новый пекарь, отставной
солдат, вел знакомство с жандармами; задворки жандармского управления соприкасались с нашим двором, и солидные «синие
мундиры» лазили к нам через забор — за булками для полковника Гангардта и хлебом для себя.
Двое часовых у ворот решетки — небольшого роста
солдаты армии его величества, состоящей из трехсот человек, в светло-синих
мундирах, с оголенными ногами, так как штаны доходили только до колен, и в штиблетах, похожие скорее на обезьян, взяли ружья на караул, когда все двинулись во двор.
О ужас! вдруг высокая особа заметила, что на
мундире одного из
солдат ослабела пуговица.
И в ту же секунду отпрянула назад, подавив в себе крик испуга, готовый уже, было, сорваться с ее губ. Пятеро неприятельских солдат-австрийцев сидели и лежали посреди сарая вокруг небольшого ручного фонаря, поставленного перед ними на земле, На них были синие
мундиры и высокие кепи на головах. Их исхудалые, обветренные и покрасневшие от холода лица казались озлобленными, сердитыми. Сурово смотрели усталые, запавшие глубоко в орбитах глаза.
Солдаты то и дело, несмотря на горячку боя, осведомлялись о втором «дите». Онуфриев, тот несколько раз заставлял повторит Игоря рассказ обо всем происшедшем с «младшеньким разведчиком», как он называл иногда Милицу или Митю Агарина, и этими расспросами еще более бередил душу Игоря. Чтобы забыться хот немного, юноша хватал винтовку, проворно заряжал ее и посылал пулю за пулей туда, вдаль, где намечались при свете молодого утра синие
мундиры и металлические каски немцев, соединившихся с их верными союзниками.
A расшитые золотом пестрые
мундиры все приближались и приближались к ним… Уж был ясно слышен лошадиный топот и громкий говор неприятеля с его типичным акцентом… Грубый смех то и дело звучал в отряде. Потянуло в воздухе сигарным дымом. Очевидно, кавалерийский неприятельский разъезд ехал без начальника, потому что
солдаты держались вполне свободно.
Соображая теперь, думаю, что больше в этом виноват был Лермонтов, а не я. Какая натянутая, вычурная острота. Совершенно немыслимая в устах старых
солдат: «Не смеют что ли командиры чужие изорвать
мундиры о русские штыки?»
…обвивались, как змеи. Он видел, как проволока, обрубленная с одного конца, резнула воздух и обвила трех
солдат. Колючки рвали
мундиры, вонзались в тело, и
солдаты с криком бешено кружились, и двое волокли за собою третьего, который был уже мертв. Потом остался в живых один, и он отпихивал от себя двух мертвецов, а те волоклись, кружились, переваливались один через другого и через него, — и вдруг сразу все стали неподвижны.
Чумиза на полях была сжата, повсюду снимали каолян. Поля обнажались. Дни стояли солнечные и теплые, но ночи были очень холодные, часто с заморозками.
Солдаты же имели только летние рубашки и шинели. Суконные
мундиры и полушубки еще весною были отвезены на хранение в Харбин.
Да и на самом деле гвардейские офицеры должны были позабыть свой прежний изнеженный образ жизни, приучить себя вставать рано, быть до света в
мундирах, перестать кутаться в шубы и муфты, разъезжать, по примеру вельмож, в каретах с егерями и гайдуками, но наравне с
солдатами должны были быть ежедневно в строю, ходить в одних
мундирах пешком или ездить на извозчиках и на своих лошадях в одиночку, и несмотря на зимнюю стужу и сильные морозы, учиться ружейным приемам и упражняться в них в присутствии самого государя.
Раз за обедом рассказывали, что Шерер, по прибытии его к армии в Италию, на первом смотру в Мантуе поднимал сам головы
солдат, оправлял шляпы и замечал тотчас недостающую на
мундире пуговицу.
Старые, седые
солдаты, сподвижники славных дел великого полководца, рыдали как дети, целуя полы
мундира того, кого они привыкли считать своим отцом. Они как бы предчувствовали, что им не видать более нежно любимого начальника, с которым они совершили столько славных бессмертных подвигов.
Пруссия могла выставить только 150 000 человек, считая в этом числе 20 000 саксонцев; и эти
солдаты не воевали со времен Фридриха Великого, были одеты в неуклюжие
мундиры, делавшие их удивительно неповоротливыми, не имели шинелей, на головах носили косы и употребляли пудру; стреляли дурно; к тому же все главные начальники и генералы были люди старые, например, главнокомандующему, герцогу Брауншвейгскому было 71 год, а принцу Гогенлоэ и Блюхеру более 60 лет; кто-то сосчитал года 19 генералов магдебургского округа, и в сумме получилось 1 300 лет.
— Экий болван! — прервал своего товарища
солдат, дергая его за
мундир. — Говори, преподобный отче!
Подтянув потуже живот,
солдаты по-братски делили одну картофелину или кусочек сыра. О мясе и не было помину. Сапоги у всех почти были без подошв. Офицеры обрезывали фалды у своих
мундиров и обертывали ими свои израненные ноги.
В конце концов восторженные, огненные речи друга возымели свое действие на Николая Павловича; в нем проснулся тот русский богатырь-солдат, который скрыт под тонким
мундиром всякого честного офицера, и он с воодушевлением стал рисовать Андрею Павловичу картины их будущей бивачной жизни, заранее предвкушая сладость несомненной победы над «общеевропейским врагом», «палачом свободы», «насадителем военной тирании» Наполеоном, этим воплощенным зверем Апокалипсиса.
— Ну и будешь
солдатом…
Мундир, амуниция, все такое. Только легче… Писать-то ты мастак…
По одежде он не
солдат, не офицер, хотя и в
мундире; наружность его, пошлую, оклейменную с ног до головы штемпелями нижайшего раба, вы не согласились бы взять за все богатства мира.
Надо оговорить, к чести граждан, что чистота нравов, несмотря на грубую оболочку, крепко соблюдалась между ними. Хлебосольством искони славился город. Когда стояли в нем полки,
мундиры у
солдат, через несколько месяцев, делались узки, и считалось обидой для зажиточного хозяина, если постоялец его офицер держал свой чай и свой стол.
Петр Федорович называл гвардейцев «янычарами», а сам завел голш-тинскую гвардию, русских же
солдат мучил экзерцициями по русскому образцу, одел их в прусские
мундиры и сам хвастался прусскими орденами.
Служба в гвардии была самая легкая. За все отдувались многотерпеливые русские
солдаты. Офицеры, стоявшие на карауле, одевались в халаты, дисциплина и субординация были на втором плане. Генералы бывали такие, которые не имели никакого понятия о военной службе. Гвардия, таким образом, представляла из себя придворных, одетых в военные
мундиры.
Петю нес на руках своих дворник Лориных отставной семидесятилетний
солдат как лунь белый, но еще крепкий старик, в порыжелом
мундире, украшенном медалями 12-го года и за взятие Парижа и анненским солдатским крестом.
Но не было ласково-приторных заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей — одни были
мундиры и шинели
солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды.
Они проехали деревню Рыконты мимо французских гусарских коновязей, часовых и
солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский
мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных
мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали
солдаты.
Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под
мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят
солдаты.