Неточные совпадения
Какие б чувства ни таились
Тогда во мне — теперь их нет:
Они прошли иль изменились…
Мир вам, тревоги прошлых лет!
В ту пору мне
казались нужны
Пустыни, волн края жемчужны,
И
моря шум, и груды скал,
И гордой девы идеал,
И безыменные страданья…
Другие дни, другие сны;
Смирились вы, моей весны
Высокопарные мечтанья,
И в поэтический бокал
Воды я много подмешал.
— Плохо написанная, но интересная книга. Появилась на год, на два раньше «Бесов». «Взбаламученное
море» Писемского тоже,
кажется, явилось раньше книги Достоевского?
— Что сказать — я не знаю… «грусть находит, какие-то вопросы тревожат»: что из этого поймешь? Мы поговорим опять об этом и посмотрим:
кажется, надо опять купаться в
море…
Издали
казалось, что из воды вырывались клубы густого белого дыма; а кругом синее-пресинее
море, в которое с рифов потоками катился жемчуг да изумруды.
По изустным рассказам свидетелей, поразительнее всего
казалось переменное возвышение и понижение берега: он то приходил вровень с фрегатом, то вдруг возвышался саженей на шесть вверх. Нельзя было решить, стоя на палубе, поднимается ли вода, или опускается самое дно
моря? Вращением воды кидало фрегат из стороны в сторону, прижимая на какую-нибудь сажень к скалистой стене острова, около которого он стоял, и грозя раздробить, как орех, и отбрасывая опять на середину бухты.
Лодки эти превосходны в морском отношении: на них одна длинная мачта с длинным парусом. Борты лодки, при боковом ветре, идут наравне с линией воды, и нос зарывается в волнах, но лодка держится, как утка; китаец лежит и беззаботно смотрит вокруг. На этих больших лодках рыбаки выходят в
море, делая значительные переходы. От Шанхая они ходят в Ниппо, с товарами и пассажирами, а это составляет,
кажется, сто сорок морских миль, то есть около двухсот пятидесяти верст.
Только это нагнало на меня такую хандру, что
море,
казалось, опротивело мне навсегда.
Вот этак подчас
казалось и нам в штиль, при тишине
моря и синеве неба.
При кротости этого характера и невозмутимо-покойном созерцательном уме он нелегко поддавался тревогам. Преследование на
море врагов нами или погоня врагов за нами
казались ему больше фантазиею адмирала, капитана и офицеров. Он равнодушно глядел на все военные приготовления и продолжал, лежа или сидя на постели у себя в каюте, читать книгу. Ходил он в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх, не высматривая неприятеля, в которого не верил.
На Каменской станции оканчивается Якутская область, начинающаяся у Охотского
моря, — это две тысячи верст: до Иркутска столько же остается — что за расстояния! Какой детской игрушкой
покажутся нам после этого поездки по Европейской России!
Пониже дороги, ближе к
морю, в ущелье скал кроется как будто трава — так
кажется с корабля.
Мне
казалось, что я с этого утра только и начал путешествовать, что судьба нарочно послала нам грозные, тяжелые и скучные испытания, крепкий, семь дней без устали свирепствовавший холодный ветер и серое небо, чтоб живее тронуть мягкостью воздуха, теплым блеском солнца, нежным колоритом красок и всей этой гармонией волшебного острова, которая связует здесь небо с
морем,
море с землей — и все вместе с душой человека.
17-го утром мы распрощались с рекой Нахтоху и тронулись в обратный путь, к староверам. Уходя, я еще раз посмотрел на
море с надеждой, не
покажется ли где-нибудь лодка Хей-ба-тоу. Но
море было пустынно. Ветер дул с материка, и потому у берега было тихо, но вдали ходили большие волны. Я махнул рукой и подал сигнал к выступлению. Тоскливо было возвращаться назад, но больше ничего не оставалось делать. Обратный путь наш прошел без всяких приключений.
Когда пенистая волна накрывала легкое суденышко с носа,
казалось, что вот-вот
море поглотит его совсем, но вода скатывалась с палубы, миноносец всплывал на поверхность и упрямо шел вперед.
К северу от реки Шооми характер горной страны выражен очень резко. Быть может, это только так
кажется из-за контраста остроконечных сопок с ровной поверхностью
моря.
С утра погода была удивительно тихая. Весь день в воздухе стояла сухая мгла, которая после полудня начала быстро сгущаться. Солнце из белого стало желтым, потом оранжевым и, наконец, красным; в таком виде оно и скрылось за горизонтом. Я заметил, что сумерки были короткие: как-то скоро спустилась ночная тьма.
Море совершенно успокоилось, нигде не было слышно ни единого всплеска.
Казалось, будто оно погрузилось в сон.
Вдруг впереди
показался какой-то просвет. Я думал, что это
море. Но большое разочарование ждало нас, когда мы подошли поближе. Весь лес лежал на земле. Он был повален бурей в прошлом году. Это была та самая пурга, которая захватила нас 20, 21 и 22 октября при перевале через Сихотэ-Алинь. Очевидно, центр тайфуна прошел именно здесь.
У подножия найнинских террас, на самом берегу
моря, мы нашли корейскую фанзу. Обитатели ее занимались ловлей крабов и соболеванием. В фанзе жили девять холостых корейцев. Среди них двое одетых по-китайски и один по-удэгейски. Они носили косы и имели подбритые лбы. Я долго их принимал за то, чем они
казались, и только впоследствии узнал, кто они на самом деле.
Утесы на берегу
моря, лес в горах и одиноко стоящие кусты и деревья
казались как бы другими — не такими, как всегда.
В это время звуки опять повторились, и мы ясно разобрали, что исходят они со стороны
моря. Они
показались мне знакомыми, но я никак не мог припомнить, где раньше их слышал.
В этот день работать не удалось. Палатку так сильно трепало, что
казалось, вот-вот ее сорвет ветром и унесет в
море. Часов в десять вечера непогода стала стихать. На рассвете дождь перестал, и небо очистилось.
Обыкновенно к лодке мы всегда подходили весело, как будто к дому, но теперь Нахтоху была нам так же чужда, так же пустынна, как и всякая другая речка. Было жалко и Хей-ба-тоу, этого славного моряка, быть может теперь уже погибшего. Мы шли молча; у всех была одна и та же мысль: что делать? Стрелки понимали серьезность положения, из которого теперь я должен был их вывести. Наконец появился просвет; лес сразу кончился,
показалось море.
Путь по реке Квандагоу
показался мне очень длинным. Раза два мы отдыхали, потом опять шли в надежде, что вот-вот
покажется море. Наконец лес начал редеть; тропа поднялась на невысокую сопку, и перед нами развернулась широкая и живописная долина реки Амагу со старообрядческой деревней по ту сторону реки. Мы покричали. Ребятишки подали нам лодку. Наше долгое отсутствие вызвало у Мерзлякова тревогу. Стрелки хотели уже было идти нам навстречу, но их отговорили староверы.
В нижнем течении Билимбе в малую воду имеет ширину 25 м. Желтая, грязная вода шла сильной струей, и
казалось, будто и в
море еще продолжала течь Билимбе.
Вам
кажется, что вы смотрите в бездонное
море, что оно широко расстилается подвами, что деревья не поднимаются от земли, но, словно корни огромных растений, спускаются, отвесно падают в те стеклянно ясные волны; листья на деревьях то сквозят изумрудами, то сгущаются в золотистую, почти черную зелень.
Вид в долину Сицы со стороны
моря очень красив. Высокие горы с острыми и причудливыми вершинами
кажутся величественными. Я несколько раз видел их впоследствии, и всегда они производили на меня впечатление какой-то особенной дикой красоты.
Если смотреть на долину со стороны
моря, то она
кажется очень короткой. Когда-то это был глубокий морской залив, и устье Аохобе находилось там, где суживается долина. Шаг за шагом отходило
море и уступало место суше. Но самое интересное в долине — это сама река. В 5 км от
моря она иссякает и течет под камнями. Только во время дождей вода выступает на дневную поверхность и тогда идет очень стремительно.
Казалось, что мы шли по дну травяного
моря.
Поднявшись на перевал (240 м), я увидел довольно интересную картину. Слева от нас высилась высокая гора Хунтами [Хун-та-ми — гора в виде большой буддийской пагоды.], имеющая вид усеченного конуса. Она входит в хребет, отделяющий бассейн реки Санхобе от реки Иодзыхе. Со стороны
моря Хунтами
кажется двугорбой. Вероятно, вследствие этого на морских картах она и названа Верблюдом.
Земля внизу
казалась морем, а горы — громадными окаменевшими волнами.
Если смотреть на долину со стороны
моря, то
кажется, будто Тютихе течет с запада. Ошибка эта скоро разъясняется: видимая долина есть знакомая нам река Инза-Лазагоу.
За Киевом
показалось неслыханное чудо. Все паны и гетьманы собирались дивиться сему чуду: вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное
море. Бывалые люди узнали и Крым, горою подымавшийся из
моря, и болотный Сиваш. По левую руку видна была земля Галичская.
На меня этот вопль, соединивший всю толпу в одном порыве, широком, как
море, произвел прямо потрясающее впечатление. Мне
казалось, что меня подхватило что-то и несет в вышине, баюкая и навевая странные видения…
Я вышел за ворота и с бьющимся сердцем пустился в темный пустырь, точно в
море. Отходя, я оглядывался на освещенные окна пансиона, которые все удалялись и становились меньше. Мне
казалось, что, пока они видны ясно, я еще в безопасности… Но вот я дошел до середины, где пролегала глубокая борозда, — не то канава, указывавшая старую городскую границу, не то овраг.
Лежит он в пади, которая и теперь носит японское название Хахка-Томари, и с
моря видна только одна его главная улица, и
кажется издали, что мостовая и два ряда домов круто спускаются вниз по берегу; но это только в перспективе, на самом же деле подъем не так крут.
Поселился он на Сахалине еще в доисторические времена, когда не начиналась каторга, и это
казалось до такой степени давно, что даже сочинили легенду о «происхождении Сахалина», в которой имя этого офицера тесно связано с геологическими переворотами: когда-то, в отдаленные времена, Сахалина не было вовсе, но вдруг, вследствие вулканических причин, поднялась подводная скала выше уровня
моря, и на ней сидели два существа — сивуч и штабс-капитан Шишмарев.
На острове, отделяемом от материка бурным
морем,
казалось, не трудно было создать большую морскую тюрьму по плану: «кругом вода, а в середке беда», и осуществить римскую ссылку на остров, где о побеге можно было бы только мечтать.
Когда я прошел всю главную улицу почти до
моря, пароходы еще стояли на рейде, и когда я повернул направо, послышались голоса и громкий смех, и в темноте
показались ярко освещенные окна, и стало похоже, будто я в захолустном городке осеннею ночью пробираюсь к клубу.
Тюремный двор расположен на наклонной плоскости, и уже с середины его, несмотря на забор и окружающие постройки, видны голубое
море и далекий горизонт, и поэтому
кажется, что здесь очень много воздуху.
На что уходит у них время, которое здесь благодаря бедности, дурной погоде, непрерывному звону цепей, постоянному зрелищу пустынных гор и шуму
моря, благодаря стонам и плачу, которые часто доносятся из надзирательской, где наказывают плетьми и розгами,
кажется длиннее и мучительнее во много раз, чем в России?
Большой мыс Лессепс-Дата, выдвинувшийся с северной стороны в
море, с высоты птичьего полета должен был
казаться громадным белым лоскутком на темном фоне воды, а в профиль его можно было принять за чудовище, которое погрузилось наполовину в воду и замерло, словно прислушиваясь к чему-то.
Она
казалась громадным чудовищем, которое залезло в
море и, погрузившись в воду по подбородок, надулось и вот-вот издаст страшный рев.
Сумерки быстро спускались на землю. В
море творилось что-то невероятное. Нельзя было рассмотреть, где кончается вода и где начинается небо. Надвигающаяся ночь, темное небо, сыпавшее дождем с изморозью, туман — все это смешалось в общем хаосе. Страшные волны вздымались и спереди и сзади. Они налетали неожиданно и так же неожиданно исчезали, на месте их появлялась глубокая впадина, и тогда
казалось, будто лодка катится в пропасть.
Однако время уходило, и надо было возвращаться на бивак. Осмотревшись, я пошел, как мне
казалось, прямо к
морю, но на пути встретил лесное болото, заваленное колодником. С целью обойти его я принял немного вправо. Минут через десять я увидел дерево, которое
показалось мне знакомым. Это был вяз с выводком соболей.
Такая тишь смущала орочей. Им она
казалась предательской; даже в то время, когда коварное
море ласкает, надо каждую минуту ждать удара. Достаточно малейшего изменения в атмосфере, чтобы привести его в яростное состояние.
В самой середине нашего укрытия из воды сантиметров на двадцать поднимался большой плоский камень площадью в восемь квадратных метров. Поверхность его была покрыта бурыми водорослями и раковинами. В другое время я сделал бы вывод не в пользу нашего убежища, но теперь мы все были рады, что нашли тот «угол», о котором мечтали в открытом
море и который, как нам
казалось, мог защитить нас.
Хотя я много читал и еще больше слыхал, что люди то и дело умирают, знал, что все умрут, знал, что в сражениях солдаты погибают тысячами, очень живо помнил смерть дедушки, случившуюся возле меня, в другой комнате того же дома; но смерть мельника Болтуненка, который перед моими глазами шел, пел, говорил и вдруг пропал навсегда, — произвела на меня особенное, гораздо сильнейшее впечатление, и утонуть в канавке
показалось мне гораздо страшнее, чем погибнуть при каком-нибудь кораблекрушении на беспредельных
морях, на бездонной глубине (о кораблекрушениях я много читал).
Море иногда мелькало между деревьями, и тогда
казалось, что, уходя вдаль, оно в то же время подымается вверх спокойной могучей стеной, и цвет его был еще синее, еще гуще в узорчатых прорезах, среди серебристо-зеленой листвы.
— Знаете, иногда такое живет в сердце, — удивительное!
Кажется, везде, куда ты ни придешь, — товарищи, все горят одним огнем, все веселые, добрые, славные. Без слов друг друга понимают… Живут все хором, а каждое сердце поет свою песню. Все песни, как ручьи, бегут — льются в одну реку, и течет река широко и свободно в
море светлых радостей новой жизни.
И с этим, что вижу, послышались мне и гогот, и ржанье, и дикий смех, а потом вдруг вихорь… взмело песок тучею, и нет ничего, только где-то тонко колокол тихо звонит, и весь как алою зарею облитый большой белый монастырь по вершине
показывается, а по стенам крылатые ангелы с золотыми копьями ходят, а вокруг
море, и как который ангел по щиту копьем ударит, так сейчас вокруг всего монастыря
море всколышется и заплещет, а из бездны страшные голоса вопиют: «Свят!»