Неточные совпадения
Не так ли, благодетели?»
— Так! — отвечали странники,
А
про себя подумали:
«Колом сбивал их, что ли, ты
Молиться в барский дом?..»
«Зато, скажу не хвастая,
Любил меня мужик!
— О, как же, умеем! Давно уже; я как уж большая, то
молюсь сама
про себя, а Коля с Лидочкой вместе с мамашей вслух; сперва «Богородицу» прочитают, а потом еще одну молитву: «Боже, спаси и благослови сестрицу Соню», а потом еще: «Боже, прости и благослови нашего другого папашу», потому что наш старший папаша уже умер, а этот ведь нам другой, а мы и об том тоже
молимся.
Свершилась казнь. Народ беспечный
Идет, рассыпавшись, домой
И
про свои работы вечны
Уже толкует меж
собой.
Пустеет поле понемногу.
Тогда чрез пеструю дорогу
Перебежали две жены.
Утомлены, запылены,
Они, казалось, к месту казни
Спешили, полные боязни.
«Уж поздно», — кто-то им сказал
И в поле перстом указал.
Там роковой намост ломали,
Молился в черных ризах поп,
И на телегу подымали
Два казака дубовый гроб.
«Ах, Боже мой! Он сочтет меня дурочкой… Что бы сказать мне ему такое… самое умное? Господи, помоги!» —
молилась она
про себя.
Но Митя не расслышал. Он исступленно
молился и дико шептал
про себя.
Дойдя до места, старик опустился на колени, сложил руки ладонями вместе, приложил их ко лбу и дважды сделал земной поклон. Он что-то говорил
про себя, вероятно,
молился. Затем он встал, опять приложил руки к голове и после этого принялся за работу. Молодой китаец в это время развешивал на дереве красные тряпицы с иероглифическими письменами.
— Ну, теперь пойдет голова рассказывать, как вез царицу! — сказал Левко и быстрыми шагами и радостно спешил к знакомой хате, окруженной низенькими вишнями. «Дай тебе бог небесное царство, добрая и прекрасная панночка, — думал он
про себя. — Пусть тебе на том свете вечно усмехается между ангелами святыми! Никому не расскажу
про диво, случившееся в эту ночь; тебе одной только, Галю, передам его. Ты одна только поверишь мне и вместе со мною
помолишься за упокой души несчастной утопленницы!»
Беседа с Пульхерией всегда успокаивала Аглаиду, но на этот раз она ушла от нее с прежним гнетом на душе. Ей чего-то недоставало… Даже
про себя она боялась думать, что в скитах ей трудно жить и что можно устроиться где-нибудь в другом месте; Аглаида не могла и
молиться попрежнему, хотя и выстаивала всякую службу.
— Просто на
себя не похож, — говорила она, — в лихорадке, по ночам, тихонько от меня, на коленках перед образом
молится, во сне бредит, а наяву как полуумный: стали вчера есть щи, а он ложку подле
себя отыскать не может, спросишь его
про одно, а он отвечает
про другое.
— Виновата я, должно быть, пред нимв чем-нибудь очень большом, — прибавила она вдруг как бы
про себя, — вот не знаю только, в чем виновата, вся в этом беда моя ввек. Всегда-то, всегда, все эти пять лет, я боялась день и ночь, что пред ним в чем-то я виновата.
Молюсь я, бывало,
молюсь и всё думаю
про вину мою великую пред ним. Ан вот и вышло, что правда была.
Полагайтесь так, что хотя не можете вы
молиться сами за
себя из уездного храма, но есть у вас такой человек в столице, что через него идет за вас молитва и из Казанского собора, где спаситель отечества, светлейший князь Кутузов погребен, и из Исакиевского, который весь снаружи мраморный, от самого низа даже до верха, и столичный этот за вас богомолец я, ибо я, четши ектению велегласно за кого положено возглашаю, а
про самого
себя шепотом твое имя, друже мой, отец Савелий, потаенно произношу, и молитву за тебя самую усердную отсюда посылаю Превечному, и жалуюсь, как ты напрасно пред всеми от начальства обижен.
— Пораженный, раздраженный, убитый, — продолжал Фома, — я заперся сегодня на ключ и
молился, да внушит мне Бог правые мысли! Наконец положил я: в последний раз и публично испытать вас. Я, может быть, слишком горячо принялся, может быть, слишком предался моему негодованию; но за благороднейшие побуждения мои вы вышвырнули меня из окошка! Падая из окошка, я думал
про себя: «Вот так-то всегда на свете вознаграждается добродетель!» Тут я ударился оземь и затем едва помню, что со мною дальше случилось!
— Устрой, Господи, все на пользу!.. —
молилась она
про себя, высматривая в окно, как повез отца Архип.
— А баушку так и узнать нельзя стало, — жаловалась Нюша. — Все считает что-то да бормочет
про себя… Мне даже страшно иногда делается, особенно ночью. Либо
молится, либо считает… И скупая какая стала — страсть! Прежде из последнего старух во флигеле кормила, а теперь не знает, как их скачать с рук.
Круглова. Напрасно мы его давеча подзадоривали на хозяина. Эти головы меры не знают: либо он молчит, хошь ты его бей, либо того натворит, что с ним наплачешься. Пословица-то эта
про них говорится: заставь дурака богу
молиться, такм
себе лоб разобьет. (Уходит.)
Шесть сильных рук схватили Арефу и поволокли с господского двора, как цыпленка. Дьячок даже закрыл глаза со страху и только
про себя молился преподобному Прокопию: попал он из огня прямо в полымя. Ах, как попал… Заводские пристава были почище монастырских служек: руки как железные клещи. С господского двора они сволокли Арефу в какой-то каменный погреб, толкнули его и притворили тяжелою железною дверью. Новое помещение было куда похуже усторожского воеводского узилища.
— Ничего не поделаешь, батенька. Привык в боях. Кто на войне не был, богу не маливался. Знаете? Прекрасная русская поговорка. Там, голубчик, поневоле научишься
молиться. Бывало, идешь на позицию — пули визжат, шрапнель, гранаты… эти самые проклятые шимозы… но ничего не поделаешь — долг, присяга — идешь! А сам читаешь
про себя: «Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя, яко на небеси…»
Наконец на Ат-Даване все смолкло. Только по временам снаружи трещал мороз да в потемневших комнатах, по которым пробегали теперь только трепетные красноватые отблески пламени, слышались глухие шаги и шлепанье валенок, а порой тихо звенела рюмка и булькала наливаемая жидкость. Г-н Кругликов, которому расшевелившиеся воспоминания, по-видимому, не давали заснуть, как-то тоскливо совался по станции, вздыхал,
молился или ворчал что-то
про себя.
Любовь Онисимовна письмо сейчас же сожгла на загнетке и никому
про него не сказала, ни даже пестрядинной старухе, а только всю ночь Богу
молилась, нимало о
себе слов не произнося, а все за него, потому что, говорит, хотя он и писал, что он теперь офицер, и со крестами и ранами, однако я никак вообразить не могла, чтобы граф с ним обходился иначе, нежели прежде.
Перед смертью передо всеми каялся, все
про себя рассказал и завещал: его поминаючи,
молиться за упокой еще двадцати восьми душ, им убиенных; семерых поименно, а остальных так велел поминать: «Их же имена ты, Господи, веси».
И зараженная ее примером Дуня тоже стала
молиться «по-своему»… Прочтя «Отче наш» и «Богородицу», прочтя «Верую» и сказав
про себя несколько раз недавно выученный тропарь Благовещения, девочка тихонько подтолкнула локтем соседку.
— О, они изверги! Они кричали, что мы предатели, что нас всех надо перевешать и нашу деревню спалить дотла, потому что мы, галичане, держим сторону русских и хотя и
молимся в костеле по-католически, но укрываем «козей» y
себя в домах. И расправились с нашими людьми ни за что, ни
про что, казнив их невинных…