Неточные совпадения
«Нет. Конечно — нет. Но казалось, что она — человек другого
мира, обладает чем-то крепким, непоколебимым. А она тоже глубоко заражена критицизмом. Гипертрофия критического отношения к жизни, как у всех. У всех книжников, лишенных чувства веры, не охраняющих ничего, кроме права на свободу слова, мысли. Нет, нужны идеи, которые ограничивали бы эту свободу… эту анархию
мышления».
— Этому вопросу нет места, Иван. Это — неизбежное столкновение двух привычек мыслить о
мире. Привычки эти издревле с нами и совершенно непримиримы, они всегда будут разделять людей на идеалистов и материалистов. Кто прав? Материализм — проще, практичнее и оптимистичней, идеализм — красив, но бесплоден. Он — аристократичен, требовательней к человеку. Во всех системах
мышления о
мире скрыты, более или менее искусно, элементы пессимизма; в идеализме их больше, чем в системе, противостоящей ему.
Я обыкновенно вторгался как представитель иного
мира, хотя я, может быть, более других русских усвоил себе характер французского
мышления.
Кант так далеко заходит в своем рационализме, что для него вся действительность, все живое бытие есть продукт знания,
мышления:
мир созидается категориями субъекта, и ничто не в силах из этих тисков освободиться, ничего не является само по себе, независимо от того, что навязывается субъектом.
Наш «эмпирический»
мир есть действительный
мир, но больной и испорченный; он воспринимается таким, каков он есть в данном своем дефектном состоянии, а не таким, каким его конструирует субъект; он познается наукой, наука имеет дело с реальностью, а не с состояниями сознания и элементами
мышления, но реальностью больной.
Отделение
мышления от бытия, знания от
мира стало предпосылкой всякой философии; в этом отделении философы видят всю гордость философской рефлексии, все свое преимущество — перед
мышлением наивным.
Все великие философы древнего и нового
мира признавали Логос как начало субъективное и объективное, как основу
мышления и бытия.
Закон тождества и есть необходимое для
мышления выражение ограниченного состояния
мира, приспособление нашей разумной природы к состоянию естества.
Но оба они одной крови, для обоих субъект был безнадежно оторван от объекта, оба сносились с живым
миром через посредников, не знали непосредственного касания
мышления бытию.
В основе
мира лежит Разум, который одинаково действует и в субъективной действительности
мышления, и в объективной действительности бытия.
— Приступаю к тягостнейшему моменту моей жизни, — продолжал Перегоренский угрюмо, — к истории переселения моего из
мира свободного
мышления в
мир авкторитета… Ибо с чем могу я сравнить узы, в которых изнываю? зверообразные инквизиторы гишпанские и те не возмыслили бы о тех муках, которые я претерпеваю! Глад и жажда томят меня; гнусное сообщество Пересечкина сокращает дни мои… Был я в селе Лекминском, был для наблюдения-с, и за этою, собственно, надобностью посетил питейный дом…
— Вы мыслящий и вдумчивый человек. При всякой обстановке вы можете находить успокоение в самом себе. Свободное и глубокое
мышление, которое стремится к уразумению жизни, и полное презрение к глупой суете
мира — вот два блага, выше которых никогда не знал человек. И вы можете обладать ими, хотя бы вы жили за тремя решетками. Диоген жил в бочке, однако же был счастливее всех царей земных.
Между тем всеобщее примирение в сфере
мышления провозгласилось
миру наукой.
В науке
мышление и бытие примирены; но условия
мира деланы мыслию — полный
мир в деянии.
Сколько прожил скорбного, страдал, унывал, лил слез и крови дух человечества, пока отрешил
мышление от всего временного и одностороннего и начал понимать себя сознательной сущностью
мира!
Здесь также поэт сознается, что бесполезно строить воздушные
миры и мечтать про высоты; но теперь мысли его высказаны гораздо серьезнее; видно, что он восстает не против
мышления, не против разума, которому так много был обязан, а только против злоупотребления ума, когда он пускается в мечтательные теории и отдаляется от жизни.
В системе Плотина посредствующую роль между Единым и
миром играет νους [Нус (греч. — ум, разум) — одна из основных категорий античной философии, разработанная Анаксагором и последующими философами.], образующий второе и не столь уже чистое единство —
мышления и бытия, а непосредственным восприемником влияний νους служит Мировая Душа, имеющая высший и низший аспект, и она изливается уже в не имеющую подлинного бытия, мэоническую (μη δν) и потому злую материю.
Одно из двух: или теоретическому
мышлению в такой степени присущ аромат вечности, касание
мира божественного, что его служитель чрез
мышление подлинно осязал этот
мир в его непосредственности (чего мы, говоря откровенно, не допускаем), или же, наоборот, мы имеем здесь пример крайнего доктринерства, приводящего к самоослеплению и самогипнозу, типичное состояние философической «прелести».
Конечно, для философии религия должна казаться ниже ее, как не-философия, но эта, так сказать, профессиональная оценка ничего не изменяет в иерархическом положении религии, которая имеет дело со всем человеком, а не с одной только его стороной, и есть жизненное отношение к божественному
миру, а не одно только
мышление о нем.
Мышление в его самодостоверности есть предмет веры для философии,
мышление для нее достовернее Бога и достовернее
мира, ибо и Бог, и бытие взвешиваются, удостоверяются и поверяются
мышлением.
Идея творения
мира Богом поэтому не притязает объяснить возникновение
мира в смысле эмпирической причинности, она оставляет его в этом смысле необъясненным и непонятным; вот почему она совершенно не вмещается в научное
мышление, основывающееся на имманентной непрерывности опыта и универсальности причинной связи, она остается для него бесполезна и ему чужда, — есть в этом смысле заведомо ненаучная идея.
В системе же Гегеля самораскрытие Божества совершается в логическом
мышлении, причем в сущности своей это
мышление есть и самомышление Божества, почему Божество является имманентным миру-мышлению.
В ней подлинно софийно не это универсальное, логическое, трансцендентальное сознание или
мышление, которое есть лишь провизорное средство выразить
мир, его ассимилировать мыслью в данном разрезе бытия, в образах логических понятий, но именно самая φιλία, эрос [Отождествление «эроса» и «филиа» не вполне правомерно.
Православие не в том, чтобы отрицать
мир в его подлинности, но в том, чтобы делать центром человечности обращенное к Богу, молитвенно пламенеющее сердце, а не автономное
мышление и не самоутверждающуюся волю: вне этого центра и
мир перестает быть космосом, творением и откровением Божиим, но становится орудием для искусителя, обольщающим кумиром.
Господь Иисус есть Бог, Второе Лицо Пресвятой Троицы, в Нем «обитает вся полнота Божества телесно» [Кол. 2:9.]; как Бог, в абсолютности Своей Он совершенно трансцендентен
миру, премирен, но вместе с тем Он есть совершенный Человек, обладающий всей полнотой тварного, мирового бытия, воистину мирочеловек, — само относительное, причем божество и человечество, таинственным и для ума непостижимым образом, соединены в Нем нераздельно и неслиянно [Это и делает понятной, насколько можно здесь говорить о понятности, всю чудовищную для разума, прямо смеющуюся над рассудочным
мышлением парадоксию церковного песнопения: «Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в рай же с разбойником и на престоле сущий со Отцем и Духом, вся исполняя неописанный» (Пасхальные часы).].
Отсюда известное воззрение Гегеля, выраженное им уже в «Феноменологии духа», что философия выше религии, ибо для нее в совершенной и адекватной форме логического
мышления ведомы тайны Бога и
мира, точнее, она и есть самосознание Бога.
Логическое
мышление соответствует лишь теперешнему, греховному, раздробленному состоянию
мира и человечества, оно есть болезнь или порождение несовершеннолетия.
Ибо понятиями, возникающими в результате применения категории дискурсивного
мышления, в предположении пространственности и временности, здесь условно выражаются сущности
мира иного.
Основное содержание религиозного переживания, как касания
миру трансцендентному, запредельному, божественному, явным образом содержит в себе противоречие для рассудочного
мышления.
Он относителен, а не абсолютен, ибо
мышление не есть Логос, а только логика, логика же преодолевается на высших ступенях проникновения в софийность
мира.
Мышление есть Абсолютное в философии, тот свет, в котором логически возникает и
мир, и Бог.
Понятий абсолютно антиидейных и внесофийных нет и быть не может, ex nihilo nihil fit [Из ничего не происходит ничего (лат.).], и даже пустейшие и ничтожнейшие или ложные понятия суть паразиты, вырастающие на живом древе идей; но также не может быть и понятий вполне и безусловно софийных, ибо понятия рождаются из дискурсивного
мышления, которое соответствует раздробленному состоянию
мира, сотканного из бытия и небытия, и подлинно софийная идея не есть уже понятие
мышления, но выходит за пределы разума (о чем ниже).
Дети в своем
мышлении являются выше или ниже логического разума, но во всяком случае вне его, и тем не менее сам воплотившийся Логос
мира указал в них норму совершенного бытия, «ибо им принадлежит Царствие Божие» [Точнее: «ибо таковых есть Царство Небесное» (Мф. 19:14).
Эта проблема вполне аналогична проблеме Эккегарта (знакомство с которым определенно чувствуется в соответствующих учениях Беме) [Schwarz (1. с., 553) даже называет Беме, конечно, преувеличенно, «ein Neuschöpfer und geistiger Vollender der Gedanken Eckeharts»127.], именно о возникновении в первоначальном, чистом Ничто одновременно и Бога и
мира, или о теологическом «reiner Ursprung» [Чистое первоначало (или первоисточник) (нем.) — одно из основных понятий в философии Г. Когена, обозначающее тот или иной исходный элемент, на основе которого формируется все достояние
мышления.
Мысли о бесцельности жизни, о ничтожестве и бренности видимого
мира, соломоновская «суета сует» составляли и составляют до сих пор высшую и конечную ступень в области человеческого
мышления.
К
мышлению об обществе, свободном от категорий господства и рабства, неприменимы обычные социологические понятия, оно предполагает отрешенность, негативность в отношении ко всему, на чем покоится общество в царстве кесаря, т. е. в
мире объективированном, где человек становится тоже объектом.
Но совершенную жизнь, Царство Божье можно мыслить лишь анархически, что и есть апофатическое
мышление о Царстве Божьем, единственное истинное, в котором устраняется всякое сходство с царством кесаря, с царством этого
мира и достигается отрешенность.
Мы приходим к Богу совсем не потому, что рациональное
мышление требует бытия Божьего, а потому, что
мир упирается в тайну и в ней рациональное
мышление кончается.
Это мы видим в творчестве познания, в философии, которая предполагает бытие и сотворенный Богом
мир, предметные реальности, без которых
мышление происходит в пустоте.
Критика познания означала раскрытие активности субъекта в восприятии и познании
мира, она хотела определить, что привносится
мышлением.
Наука по существу своему и по цели своей всегда познает
мир в аспекте необходимости, и категория необходимости — основная категория научного
мышления как ориентирующего приспособления к данному состоянию бытия.
Необходимость
мира должна быть опознана, и для этого должна быть выработана соответствующая необходимость в
мышлении.
Необходимость в
мышлении есть лишь его самосохранение в приспособлении к необходимости
мира.
Правда, первое время я был положительно счастлив; но уже вскоре привычка к строго логическому
мышлению, зоркость и неподкупность взгляда, приобретенная созерцанием
мира сквозь математически правильную решетку, привели меня к ряду разочарований.
Вчера же другая дама доставила мне очень ценное распятие из слоновой кости, фамильную, как она сказала, драгоценность. Не страдая грехом лицемерия, я откровенно сказал щедрой дарительнице, что моя мысль, воспитанная в законах строго научного
мышления, не может не признать ни чудес, ни божественности Того, Кто справедливо именуется Спасителем
мира. «Но в то же время, — сказал я, — с глубочайшим уважением я отношусь к Его личности и безгранично чту Его заслуги перед человечеством».
Я объясняю это тем, что мой образ мыслей истолковывают в категориях новой истории, что его хотят отнести к одному из направлений новой истории, в то время как существо моей мысли в том и заключается, что все категории мысли новой истории, все ее направления кончены и начинается
мышление иного
мира,
мира нового средневековья.