Неточные совпадения
В следующую речь Стародума Простаков с сыном, вышедшие из средней двери, стали позади Стародума.
Отец готов его обнять, как скоро дойдет очередь, а сын подойти к руке. Еремеевна взяла
место в стороне и, сложа руки, стала как вкопанная, выпяля глаза на Стародума, с рабским подобострастием.
Ему было девять лет, он был ребенок; но душу свою он знал, она была дорога ему, он берег ее, как веко бережет глаз, и без ключа любви никого не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та вода, которую
отец и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась и работала в другом
месте.
Одна треть государственных людей, стариков, были приятелями его
отца и знали его в рубашечке; другая треть были с ним на «ты», а третья — были хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных благ в виде
мест, аренд, концессий и тому подобного были все ему приятели и не могли обойти своего; и Облонскому не нужно было особенно стараться, чтобы получить выгодное
место; нужно было только не отказываться, не завидовать, не ссориться, не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никогда и не делал.
«Не влюблена ль она?» — «В кого же?
Буянов сватался: отказ.
Ивану Петушкову — тоже.
Гусар Пыхтин гостил у нас;
Уж как он Танею прельщался,
Как мелким бесом рассыпался!
Я думала: пойдет авось;
Куда! и снова дело врозь». —
«Что ж, матушка? за чем же стало?
В Москву, на ярманку невест!
Там, слышно, много праздных
мест» —
«Ох, мой
отец! доходу мало». —
«Довольно для одной зимы,
Не то уж дам хоть я взаймы».
Не казнь страшна: пращур [Пращур — предок.] мой умер на лобном
месте, [Лобное
место — возвышение на Красной площади, где иногда казнили государственных преступников.] отстаивая то, что почитал святынею своей совести;
отец мой пострадал вместе с Волынским и Хрущевым.
Самгин не знал, но почему-то пошевелил бровями так, как будто о дяде Мише излишне говорить; Гусаров оказался блудным сыном богатого подрядчика малярных и кровельных работ, от
отца ушел еще будучи в шестом классе гимназии, учился в казанском институте ветеринарии, был изгнан со второго курса, служил приказчиком в богатом поместье Тамбовской губернии, матросом на волжских пароходах, а теперь — без работы, но ему уже обещано
место табельщика на заводе.
Он вышел в большую комнату,
место детских игр в зимние дни, и долго ходил по ней из угла в угол, думая о том, как легко исчезает из памяти все, кроме того, что тревожит. Где-то живет
отец, о котором он никогда не вспоминает, так же, как о брате Дмитрии. А вот о Лидии думается против воли. Было бы не плохо, если б с нею случилось несчастие, неудачный роман или что-нибудь в этом роде. Было бы и для нее полезно, если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится? Не красива. И — не умна.
Перевернув несколько страниц, написанных круглым, скучным почерком, он поймал глазами фразу, выделенную из плотных строк: «Значит: дух надобно ставить на первое
место, прежде
отца и сына, ибо
отец и сын духом рождены, а не дух
отцом».
Когда она так смотрела на
отца, Климу казалось, что расстояние между ею и
отцом увеличивается, хотя оба не двигаются с
мест.
Отец его, провинциальный подьячий старого времени, назначал было сыну в наследство искусство и опытность хождения по чужим делам и свое ловко пройденное поприще служения в присутственном
месте; но судьба распорядилась иначе.
Отец, учившийся сам когда-то по-русски на медные деньги, не хотел, чтоб сын его отставал от времени, и пожелал поучить чему-нибудь, кроме мудреной науки хождения по делам. Он года три посылал его к священнику учиться по-латыни.
Но все это ни к чему не повело. Из Михея не выработался делец и крючкотворец, хотя все старания
отца и клонились к этому и, конечно, увенчались бы успехом, если б судьба не разрушила замыслов старика. Михей действительно усвоил себе всю теорию отцовских бесед, оставалось только применить ее к делу, но за смертью
отца он не успел поступить в суд и был увезен в Петербург каким-то благодетелем, который нашел ему
место писца в одном департаменте, да потом и забыл о нем.
Способный от природы мальчик в три года прошел латынскую грамматику и синтаксис и начал было разбирать Корнелия Непота, но
отец решил, что довольно и того, что он знал, что уж и эти познания дают ему огромное преимущество над старым поколением и что, наконец, дальнейшие занятия могут, пожалуй, повредить службе в присутственных
местах.
Когда он подрос,
отец сажал его с собой на рессорную тележку, давал вожжи и велел везти на фабрику, потом в поля, потом в город, к купцам, в присутственные
места, потом посмотреть какую-нибудь глину, которую возьмет на палец, понюхает, иногда лизнет, и сыну даст понюхать, и объяснит, какая она, на что годится. Не то так отправятся посмотреть, как добывают поташ или деготь, топят сало.
Здесь же нашла
место и высокая конторка, какая была у
отца Андрея, замшевые перчатки; висел в углу и клеенчатый плащ около шкафа с минералами, раковинами, чучелами птиц, с образцами разных глин, товаров и прочего. Среди всего, на почетном
месте, блистал, в золоте с инкрустацией, флигель Эрара. [То есть фортепиано французского мастера музыкальных инструментов Эрара.]
Об этом обрыве осталось печальное предание в Малиновке и во всем околотке. Там, на дне его, среди кустов, еще при жизни
отца и матери Райского, убил за неверность жену и соперника, и тут же сам зарезался, один ревнивый муж, портной из города. Самоубийцу тут и зарыли, на
месте преступления.
Отец Райского велел даже в верхнем саду выкопать ров, который и составлял границу сада, недалеко от того
места, где начинался обрыв.
Я с самого детства привык воображать себе этого человека, этого «будущего
отца моего» почти в каком-то сиянии и не мог представить себе иначе, как на первом
месте везде.
Версилов,
отец мой, которого я видел всего только раз в моей жизни, на миг, когда мне было всего десять лет (и который в один этот миг успел поразить меня), Версилов, в ответ на мое письмо, не ему, впрочем, посланное, сам вызвал меня в Петербург собственноручным письмом, обещая частное
место.
Вскоре мы подъехали к самому живописному
месту. Мы только спустились с одной скалы, и перед нами представилась широкая расчищенная площадка, обнесенная валом. На площадке выстроено несколько флигелей. Это другая тюрьма. В некотором расстоянии, особо от тюремных флигелей, стоял маленький домик, где жил сын Бена, он же смотритель тюрьмы и помощник своего
отца.
Кроме того, было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний Апостолов таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было понять, и священником очень внятно было прочтено
место из Евангелия Марка, в котором сказано было, как Христос, воскресши, прежде чем улететь на небо и сесть по правую руку своего
отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и как велел им проповедывать Евангелие всей твари, причем объявил, что тот, кто не поверит, погибнет, кто же поверит и будет креститься, будет спасен и, кроме того, будет изгонять бесов, будет излечивать людей от болезни наложением на них рук, будет говорить новыми языками, будет брать змей и, если выпьет яд, то не умрет, а останется здоровым.
На другой день после своего разговора с Бахаревым Привалов решился откровенно обо всем переговорить с Ляховским. Раз, он был опекуном, а второе, он был
отец Зоси; кому же было ближе знать даже самое скверное настоящее. Когда Привалов вошел в кабинет Ляховского, он сидел за работой на своем обычном
месте и даже не поднял головы.
Старуха зорко наблюдала эту встречу: Привалов побледнел и, видимо, смутился, а Надежда Васильевна держала себя, как всегда. Это совсем сбило Марью Степановну с толку: как будто между ними ничего не было и как будто было. Он-то смешался, а она как ни в чем не бывало… «Ох, не проведешь меня, Надежда Васильевна, — подумала старуха, поднимаясь неохотно с
места. — Наскрозь вас вижу с отцом-то: все мудрить бы вам…»
— Я так и думала: до Ляховского ли. Легкое ли
место, как отец-то наш тогда принял тебя… Горяч он стал больно: то ли это от болезни его, или годы уж такие подходят… не разберу ничего.
Он повторяет целый ряд общих
мест об измене христианству, об отпадении от веры
отцов, поминает даже «Бюхнера и Молешотта», о которых не особенно ловко и вспоминать теперь, до того они отошли в небытие.
— Стыдно, позорно было бы не оправдать! — восклицал чиновник. — Пусть он убил, но ведь
отец и
отец! И наконец, он был в таком исступлении… Он действительно мог только махнуть пестом, и тот повалился. Плохо только, что лакея тут притянули. Это просто смешной эпизод. Я бы на
месте защитника так прямо и сказал: убил, но не виновен, вот и черт с вами!
Федора Павловича,
отца своего, узнал и увидал в первый раз уже после совершеннолетия, когда нарочно прибыл в наши
места объясниться с ним насчет своего имущества.
Так как
отцу Паисию монашек сообщил просьбу Ракитина раньше, чем Алеше, то Алеше, придя на
место, осталось лишь, прочтя письмецо, сообщить его тотчас же
отцу Паисию в виде лишь документа.
— Недостойная комедия, которую я предчувствовал, еще идя сюда! — воскликнул Дмитрий Федорович в негодовании и тоже вскочив с
места. — Простите, преподобный
отец, — обратился он к старцу, — я человек необразованный и даже не знаю, как вас именовать, но вас обманули, а вы слишком были добры, позволив нам у вас съехаться. Батюшке нужен лишь скандал, для чего — это уж его расчет. У него всегда свой расчет. Но, кажется, я теперь знаю для чего…
— Да, конечно, я чего-то ожидал, и он прав…» И ему опять в сотый раз припомнилось, как он в последнюю ночь у
отца подслушивал к нему с лестницы, но с таким уже страданием теперь припомнилось, что он даже остановился на
месте как пронзенный: «Да, я этого тогда ждал, это правда!
— Я, кажется, теперь все понял, — тихо и грустно ответил Алеша, продолжая сидеть. — Значит, ваш мальчик — добрый мальчик, любит
отца и бросился на меня как на брата вашего обидчика… Это я теперь понимаю, — повторил он раздумывая. — Но брат мой Дмитрий Федорович раскаивается в своем поступке, я знаю это, и если только ему возможно будет прийти к вам или, всего лучше, свидеться с вами опять в том самом
месте, то он попросит у вас при всех прощения… если вы пожелаете.
— Ну да, гулять, и я то же говорю. Вот ум его и пошел прогуливаться и пришел в такое глубокое
место, в котором и потерял себя. А между тем, это был благодарный и чувствительный юноша, о, я очень помню его еще вот таким малюткой, брошенным у
отца в задний двор, когда он бегал по земле без сапожек и с панталончиками на одной пуговке.
Признаюсь, я именно подумал тогда, что он говорит об
отце и что он содрогается, как от позора, при мысли пойти к
отцу и совершить с ним какое-нибудь насилие, а между тем он именно тогда как бы на что-то указывал на своей груди, так что, помню, у меня мелькнула именно тогда же какая-то мысль, что сердце совсем не в той стороне груди, а ниже, а он ударяет себя гораздо выше, вот тут, сейчас ниже шеи, и все указывает в это
место.
Кроткий
отец иеромонах Иосиф, библиотекарь, любимец покойного, стал было возражать некоторым из злословников, что «не везде ведь это и так» и что не догмат же какой в православии сия необходимость нетления телес праведников, а лишь мнение, и что в самых даже православных странах, на Афоне например, духом тлетворным не столь смущаются, и не нетление телесное считается там главным признаком прославления спасенных, а цвет костей их, когда телеса их полежат уже многие годы в земле и даже истлеют в ней, «и если обрящутся кости желты, как воск, то вот и главнейший знак, что прославил Господь усопшего праведного; если же не желты, а черны обрящутся, то значит не удостоил такого Господь славы, — вот как на Афоне,
месте великом, где издревле нерушимо и в светлейшей чистоте сохраняется православие», — заключил
отец Иосиф.
То есть, если он убил теперь не меня, а только
отца своего, то, наверное, потому, что тут видимый перст Божий, меня охранявший, да и сверх того, сам он постыдился убить, потому что я ему сама, здесь, на этом
месте, надела на шею образок с мощей Варвары-великомученицы…
Алеша, выслушав приказание
отца, которое тот выкрикнул ему из коляски, уезжая из монастыря, оставался некоторое время на
месте в большом недоумении.
— «
Отец святой, это не утешение! — восклицает отчаянный, — я был бы, напротив, в восторге всю жизнь каждый день оставаться с носом, только бы он был у меня на надлежащем
месте!» — «Сын мой, — вздыхает патер, — всех благ нельзя требовать разом, и это уже ропот на Провидение, которое даже и тут не забыло вас; ибо если вы вопиете, как возопили сейчас, что с радостью готовы бы всю жизнь оставаться с носом, то и тут уже косвенно исполнено желание ваше: ибо, потеряв нос, вы тем самым все же как бы остались с носом…»
В юности моей, давно уже, чуть не сорок лет тому, ходили мы с
отцом Анфимом по всей Руси, собирая на монастырь подаяние, и заночевали раз на большой реке судоходной, на берегу, с рыбаками, а вместе с нами присел один благообразный юноша, крестьянин, лет уже восемнадцати на вид, поспешал он к своему
месту назавтра купеческую барку бечевою тянуть.
Подгоняемая шестами, лодка наша хорошо шла по течению. Через 5 км мы достигли железнодорожного моста и остановились на отдых. Дерсу рассказал, что в этих
местах он бывал еще мальчиком с
отцом, они приходили сюда на охоту за козами. Про железную дорогу он слышал от китайцев, но никогда ее раньше не видел.
Когда
отец умер, он перешел в нью-йоркскую контору лондонской фирмы Ходчсона, Лотера и К°, зная, что она имеет дела с Петербургом, и когда успел хорошо зарекомендовать себя, то и выразил желание получить
место в России, объяснивши, что он Россию знает как свою родину.
— А что, Дмитрий Сергеич, я хочу у вас спросить: прошлого французского короля
отец, того короля, на
место которого нынешний Наполеон сел, велел в папскую веру креститься?
Михаил Иваныч медленно прочел: «О религии, сочинение Людвига» — Людовика — четырнадцатого, Марья Алексевна, сочинение Людовика XIV; это был, Марья Алексевна, французский король,
отец тому королю, на
место которого нынешний Наполеон сел.
Подъехав к господскому дому, он увидел белое платье, мелькающее между деревьями сада. В это время Антон ударил по лошадям и, повинуясь честолюбию, общему и деревенским кучерам как и извозчикам, пустился во весь дух через мост и мимо села. Выехав из деревни, поднялись они на гору, и Владимир увидел березовую рощу и влево на открытом
месте серенький домик с красной кровлею; сердце в нем забилось; перед собою видел он Кистеневку и бедный дом своего
отца.
Но когда именно и в каком присутственном
месте таковая купчая от поверенного Соболева дана его
отцу, — ему, Андрею Дубровскому, неизвестно, ибо он в то время был в совершенном малолетстве, и после смерти его
отца таковой крепости отыскать не мог, а полагает, что не сгорела ли с прочими бумагами и имением во время бывшего в 17… году в доме их пожара, о чем известно было и жителям того селения.
По учинении ж ** земским судом по сему прошению исследований открылось: что помянутый нынешний владелец спорного имения гвардии поручик Дубровский дал на
месте дворянскому заседателю объяснение, что владеемое им ныне имение, состоящее в означенном сельце Кистеневке, ** душ с землею и угодьями, досталось ему по наследству после смерти
отца его, артиллерии подпоручика Гаврила Евграфова сына Дубровского, а ему дошедшее по покупке от
отца сего просителя, прежде бывшего провинциального секретаря, а потом коллежского асессора Троекурова, по доверенности, данной от него в 17… году августа 30 дня, засвидетельствованной в ** уездном суде, титулярному советнику Григорью Васильеву сыну Соболеву, по которой должна быть от него на имение сие
отцу его купчая, потому что во оной именно сказано, что он, Троекуров, все доставшееся ему по купчей от канцеляриста Спицына имение, ** душ с землею, продал
отцу его, Дубровского, и следующие по договору деньги, 3200 рублей, все сполна с
отца его без возврата получил и просил оного доверенного Соболева выдать
отцу его указную крепость.
С другой стороны, вероятно, Станкевичу говорили о том, что он по всему может занять в обществе почетное
место, что он призван, по богатству и рождению, играть роль — так, как Боткину всё в доме, начиная от старика
отца до приказчиков, толковало словом и примером о том, что надобно ковать деньги, наживаться и наживаться.
В Лужниках мы переехали на лодке Москву-реку на самом том
месте, где казак вытащил из воды Карла Ивановича.
Отец мой, как всегда, шел угрюмо и сгорбившись; возле него мелкими шажками семенил Карл Иванович, занимая его сплетнями и болтовней. Мы ушли от них вперед и, далеко опередивши, взбежали на
место закладки Витбергова храма на Воробьевых горах.
Еще когда он посещал университет, умерла у него старуха бабушка, оставив любимцу внуку в наших
местах небольшое, но устроенное имение, душ около двухсот. Там он, окончивши курс, и приютился, отказавшись в пользу сестер от своей части в имении
отца и матери. Приехавши, сделал соседям визиты, заявляя, что ни в казне, ни по выборам служить не намерен, соперником ни для кого не явится, а будет жить в своем Веригине вольным казаком.
Я помню, однажды
отец получил от предводителя письмо с приглашением на выборы, и на конверте было написано: «его превосходительству» (
отец в молодости служил в Петербурге и дослужился до коллежского советника, но многие из его бывших товарищей пошли далеко и занимали видные
места). Догадкам и удивлению конца не было.
Отец с неделю носил конверт в кармане и всем показывал.
Мой-то
отец причетником был, он бы хоть сейчас мне свое
место предоставил, так я из первеньких в семинарии курс кончил, в причетники-то идти не хотелось.
Приехали на
места мировые посредники, дети
отцов своих, и привезли с собой старые пререкания, на новый лад выстроенные.