Неточные совпадения
— Я только хотел передать письмо
матушки.
Отвечай ей и не расстраивайся пред ездой. Bonne chance, — прибавил он улыбаясь и отошел от него.
— Я за
матушкой, — улыбаясь, как и все, кто встречался с Облонским,
отвечал Вронский, пожимая ему руку, и вместе с ним взошел на лестницу. — Она нынче должна быть из Петербурга.
— Нет,
матушка, —
отвечал Чичиков, усмехнувшись, — чай, не заседатель, а так ездим по своим делишкам.
— Ничего,
матушка, —
отвечала она, — должно быть, я вам чем-нибудь противна, что вы меня со двора гоните… Что ж, я пойду.
— Согласятся, верно согласятся, —
отвечал я, — когда узнают Марью Ивановну. Я надеюсь и на тебя. Батюшка и
матушка тебе верят: ты будешь за нас ходатаем, не так ли?
Я не мог несколько раз не улыбнуться, читая грамоту [Грамота — здесь: письмо.] доброго старика.
Отвечать батюшке я был не в состоянии; а чтоб успокоить
матушку, письмо Савельича мне показалось достаточным.
— Да вот пошел семнадцатый годок, —
отвечала матушка. — Петруша родился в тот самый год, как окривела тетушка Настасья Герасимовна, и когда еще…
— И,
матушка! —
отвечал Иван Игнатьич. — Бог милостив: солдат у нас довольно, пороху много, пушку я вычистил. Авось дадим отпор Пугачеву. Господь не выдаст, свинья не съест!
И к какой мне стати просить благословения у мужика?» — «Все равно, Петруша, —
отвечала мне
матушка, — это твой посаженый отец; поцелуй у него ручку, и пусть он тебя благословит…» Я не соглашался.
Да что ж я сделал матушке-то твоей?» — «Что ты сделал? —
отвечал я.
«Слышь ты, Василиса Егоровна, — сказал он ей покашливая. — Отец Герасим получил, говорят, из города…» — «Полно врать, Иван Кузмич, — перервала комендантша, — ты, знать, хочешь собрать совещание да без меня потолковать об Емельяне Пугачеве; да лих, [Да лих (устар.) — да нет уж.] не проведешь!» Иван Кузмич вытаращил глаза. «Ну,
матушка, — сказал он, — коли ты уже все знаешь, так, пожалуй, оставайся; мы потолкуем и при тебе». — «То-то, батька мой, —
отвечала она, — не тебе бы хитрить; посылай-ка за офицерами».
Они нас благословят; мы обвенчаемся… а там, со временем, я уверен, мы умолим отца моего;
матушка будет за нас; он меня простит…» — «Нет, Петр Андреич, —
отвечала Маша, — я не выйду за тебя без благословения твоих родителей.
Он нимало не смутился и бодро
отвечал своей любопытной сожительнице: «А слышь ты,
матушка, бабы наши вздумали печи топить соломою; а как от того может произойти несчастие, то я и отдал строгий приказ впредь соломою бабам печей не топить, а топить хворостом и валежником».
Так что ежели, например, староста докладывал, что хорошо бы с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый, то
матушка ему неизменно
отвечала: «Начинай-ко, начинай! там что будет, а коли, чего доброго, с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает, ни то он есть, ни то его нет — а ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали, что он живет на чердаке.
Федос становился задумчив. Со времени объяснения по поводу «каторги» он замолчал. Несколько раз
матушка, у которой сердце было отходчиво, посылала звать его чай пить, но он приказывал
отвечать, что ему «мочи нет», и не приходил.
— Что ж передо мной извиняться! извиняйтесь сами перед собой! — холодно
отвечает матушка.
— Может, другой кто белены объелся, — спокойно
ответила матушка Ольге Порфирьевне, — только я знаю, что я здесь хозяйка, а не нахлебница. У вас есть «Уголок», в котором вы и можете хозяйничать. Я у вас не гащивала и куска вашего не едала, а вы, по моей милости, здесь круглый год сыты. Поэтому ежели желаете и впредь жить у брата, то живите смирно. А ваших слов, Марья Порфирьевна, я не забуду…
— Пускай живут! Отведу им наверху боковушку — там и будут зиму зимовать, —
ответила матушка. — Только чур, ни в какие распоряжения не вмешиваться, а с мая месяца чтоб на все лето отправлялись в свой «Уголок». Не хочу я их видеть летом — мешают. Прыгают, егозят, в хозяйстве ничего не смыслят. А я хочу, чтоб у нас все в порядке было. Что мы получали, покуда сестрицы твои хозяйничали? грош медный! А я хочу…
— Помилуйте, сударыня, нам это за радость! Сами не скушаете, деточкам свезете! —
отвечали мужички и один за другим клали гостинцы на круглый обеденный стол. Затем перекидывались еще несколькими словами;
матушка осведомлялась, как идут торги; торговцы жаловались на худые времена и уверяли, что в старину торговали не в пример лучше. Иногда кто-нибудь посмелее прибавлял...
«Ну, пошла толчея толочь!» — мысленно восклицает
матушка и неохотно
отвечает: — Да, приезжал…
Действительно, не успел наступить сентябрь, как от Ольги Порфирьевны пришло к отцу покаянное письмо с просьбой пустить на зиму в Малиновец. К этому времени
матушка настолько уже властвовала в доме, что отец не решился
отвечать без ее согласия.
Фомушка хотя и заявил ей о существовании заемных писем, которые покойница будто бы предназначила ему, но
матушка совершенно равнодушно
ответила...
Сестрица не
отвечает и продолжает одеваться.
Матушка слышит, как она напевает...
Кормили тетенек более чем скупо. Утром посылали наверх по чашке холодного чаю без сахара, с тоненьким ломтиком белого хлеба; за обедом им первым подавали кушанье, предоставляя правовыбирать самые худые куски. Помню, как робко они входили в столовую за четверть часа до обеда, чтобы не заставить ждать себя, и становились к окну. Когда появлялась
матушка, они приближались к ней, но она почти всегда с беспощадною жестокостью
отвечала им, говоря...
— Я и то слушаюсь, — шутя
отвечала матушка.
— Судьба, значит, ей еще не открылась, —
отвечает матушка и, опасаясь, чтобы разговор не принял скабрезного характера, спешит перейти к другому предмету. — Ни у кого я такого вкусного чаю не пивала, как у вас, папенька! — обращается она к старику. — У кого вы берете?
— Все, кажется, слава Богу, —
ответил Федот, втайне, однако ж, недоумевая, не случилось ли чего-нибудь, о чем
матушка узнала прежде него.
Матушка между тем каждодневно справлялась, продолжает ли Мавруша стоять на своем, и получала в ответ, что продолжает. Тогда вышло крутое решение: месячины непокорным рабам не выдавать и продовольствовать их, наряду с другими дворовыми, в застольной. Но Мавруша и тут оказала сопротивление и
ответила через ключницу, что в застольную добровольно не пойдет.
— Что ж, одета как одета… — нетерпеливо
отвечает матушка, которая, ввиду обступившего ее судачанья, начинает убеждаться, что к ближним не мешает от времени до времени быть снисходительною.
— Вы,
матушка, в Печёры, к Асафу-схимнику сходите, — не умею я
ответить вам.
Сын
отвечает на это лаконически; «Только,
матушка, уж больно плут».
— Что же я, братец Яков Родивоныч… — прошептала Феня со слезами на глазах. — Один мой грех и тот на виду, а там уж как батюшка рассудит… Муж за меня
ответит, Акинфий Назарыч. Жаль мне
матушку до смерти…
— Что уж,
матушка, убиваться-то без пути, — утешала замужняя дочь Анна. — Наше с тобой дело бабье. Много ли с бабы возьмешь? А пусть мужики
отвечают…
— Сама
матушка Василиса Корниловна пожелала, — с обычным смирением
отвечала Таисья. — Ее воля, Петр Елисеич, голубчик.
— Ихнее дело,
матушка, Анфиса Егоровна, — кротко
ответила Таисья, опуская глаза. — Не нам судить ихние скитские дела… Да и деваться Аграфене некуда, а там все-таки исправу примет. За свой грех-то муку получать… И сама бы я ее свезла, да никак обернуться нельзя: первое дело, брательники на меня накинутся, а второе — ущитить надо снох ихних. Как даве принялись их полоскать — одна страсть… Не знаю, застану их живыми аль нет. Бабенок-то тоже надо пожалеть…
— Как
матушка прикажет: ее воля, — покорно
ответил Егор и переглянулся с женой.
— Завтра помру,
матушка, — кротко
ответила старуха, собирая последние силы. — Спасибо, што не забыла.
— К тебе,
матушка, пришла… — шепотом
ответила Аграфена; она училась тоже у Таисьи и поэтому величала ее
матушкой. — До смерти надо поговорить с тобой.
— Хорошо везде,
матушка, —
отвечала миловидная черница, внимательно осматривая игуменью.
— Что,
матушка, говорите? —
отвечал тот, быстро обернувшись к старушке.
— Я,
матушка, здорова, — тихо
отвечала Феоктиста.
— А ременную,
матушка, ременную, —
отвечала не любившая Белоярцева старушка.
— А ничего,
матушка, ваше превосходительство, не значит, —
отвечал Розанов. — Семейное что-нибудь, разумеется, во что и входить-то со стороны, я думаю, нельзя. Пословица говорится: «свои собаки грызутся, а чужие под стол». О здоровье своем не извольте беспокоиться: начнется изжога — магнезии кусочек скушайте, и пройдет, а нам туда прикажите теперь прислать бульонцу да кусочек мяса.
— Благополучно доставил,
матушка Агния Николаевна, —
отвечал старик, почтительно целуя игуменьину руку.
— Да что им,
матушка, делать-то, как не зубоскалить, —
отвечала рассерженная старуха.
— Город,
матушка, город, —
отвечала старуха.
— Я ее исполню,
матушка, —
отвечал молодой Райнер, становясь на колени и целуя материну руку.
— Сидишь, вышиваешь, золото в глазах рябит, а от утреннего стояния так вот спину и ломит, и ноги ломит. А вечером опять служба. Постучишься к
матушке в келию: «Молитвами святых отец наших господи помилуй нас». А
матушка из келий так баском
ответит: «Аминь».
Мать постоянно
отвечала, что «госпожой и хозяйкой по-прежнему остается
матушка», то есть моя бабушка, и велела сказать это крестьянам; но отец сказал им, что молодая барыня нездорова.
Отцу моему также было это неприятно, но он
отвечал: «Как тебе угодно,
матушка».