Неточные совпадения
«Одиночество. Один во всем
мире. Затискан в какое-то идиотское логовище. Один в
мире образно и линейно оформленных ощущений моих, в
мире злой игры мысли моей. Леонид Андреев — прав: быть может, мысль — болезнь
материи…»
— Тогда Саваоф, в скорби и отчаянии, восстал против Духа и, обратив взор свой на тину
материи, направил в нее злую похоть свою, отчего и родился сын в образе змея. Это есть — Ум, он же — Ложь и Христос, от него — все зло
мира и смерть. Так учили они…
Если бы дело шло о сравнениях, я сравнил бы влияние женщины с той скрытой теплотой, которая, по учению физики, спаивает малейшие атомы
материи и двигает
мирами…
Но к жизни в
материи этого
мира нельзя применить абсолютного, как закон и норму.
Из духа стал он материалистом, создал могущественный материальный
мир, и дух его изошел в
материю.
Могущественная, угрожающая всему
миру германская
материя есть эманация германского духа, и дух германский истощился в этой эманации, умалился от этого напряжения вовне.
Машинность, механичность культуры распыляет плоть
мира, убивает органическую
материю, в ней отцветает и погибает органическая
материя, родовая материальная жизнь.
Важнее же всего сознать, что дух совсем не есть реальность, сопоставимая с другими реальностями, например, с реальностью
материи; дух есть реальность совсем в другом смысле, он есть свобода, а не бытие, качественное изменение мировой данности, творческая энергия, преображающая
мир.
Если вы на мгновение представите себе самодостаточность
мира, например, самодостаточность движущейся
материи, как первоосновы, то вы поражаетесь непонятностью, бессмысленностью, тьмой, нереализуемостью в мысли такого
мира.
Критики приписывали мне нелепую мысль, что творчество человека не нуждается в
материи, в материалах
мира.
Но в обыкновенных революциях
мир духа ущемлен
материей, и она искажает его достижения.
У меня был довольно сильный организм, но было отталкивание от физиологических функций организма, брезгливость ко всему, связанному с плотью
мира, с
материей.
Господствующая в природном
мире материя, отдаленная от Бога, есть дурная бесконечность.
— Ну да, — продолжал невозмутимо Симановский, — я покажу ей целый ряд возможных произвести дома химических и физических опытов, которые всегда занимательны и полезны для ума и искореняют предрассудки. Попутно я объясню ей кое-что о строении
мира, о свойствах
материи. Что же касается до Карла Маркса, то помните, что великие книги одинаково доступны пониманию и ученого и неграмотного крестьянина, лишь бы было понятно изложено. А всякая великая мысль проста.
Поместившись в уголке, эти люди не от
мира сего толковали о самых скучнейших
материях для непосвященного: о пошлинах на привозной из-за границы чугун, о конкуренции заграничных машинных фабрикантов, о той всесильной партии великих в заводском
мире фирм с иностранными фамилиями, которые образовали государство в государстве и в силу привилегий, стоявших на стороне иностранных капиталов, давили железной рукой хромавшую на обе ноги русскую промышленность.
Если
мир бесконечен, то средняя плотность
материи в нем должна быть равна нулю.
— Ну, походите в тамошний университет на лекции естественных наук и вслушайтесь внимательно, какие гигантские успехи делают науки этого рода!.. А когда ум человека столь занялся предметами
мира материального, что стремится даже как бы одухотворить этот
мир и в самой
материи найти конечную причину, так тут всем религиям и отвлеченным философиям не поздоровится, по пословице: «Когда Ванька поет, так уж Машка молчи!»
Это есть эротическая встреча
материи и формы, их влюбленное слияние, почувствованная идея, ставшая красотой: это есть сияние софийного луча в нашем
мире.
Если же он сознательно или бессознательно, но изменяет верховной задаче искусства, — просветлять
материю красотой, являя ее в свете Преображения, и начинает искать опоры в этом
мире, тогда и искусство принимает черты хозяйства, хотя и особого, утонченного типа; оно становится художественною магией, в него все более врывается магизм, — в виде ли преднамеренных оркестровых звучностей, или красочных сочетаний, или словесных созвучий и под.
В системе Плотина посредствующую роль между Единым и
миром играет νους [Нус (греч. — ум, разум) — одна из основных категорий античной философии, разработанная Анаксагором и последующими философами.], образующий второе и не столь уже чистое единство — мышления и бытия, а непосредственным восприемником влияний νους служит Мировая Душа, имеющая высший и низший аспект, и она изливается уже в не имеющую подлинного бытия, мэоническую (μη δν) и потому злую
материю.
Суть ли идейные первоначала бытия лишь идеальные схемы, которые по содержанию беднее, суше, однообразнее, нежели они же в «смешении» с
материей в реальностях нашего
мира, или же, напротив, им принадлежит реальность in sensu eminentissimo [В самом высшем смысле (лат.).], реальнейшая реальность, realitas realissima?
Если же говорят, что
материя нужна для восполнения всего
мира, то как же
материя есть зло?., и как могла бы она, будучи злом, порождать и питать природу»?***
Начало, т. е. Божественная София, в премирном своем существовании, пребывает трансцендентна
миру с его неизбежным дуализмом неба и земли, идей и
материи, но в то же время небо и земля создаются именно в Начале, обосновываются в своем бытии в сверхбытийной Софии.
Наш
мир, и с его
материей, представляет ниспадение или низшую ступень высшего
мира, но при этом он его воспроизводит и отражает; а потому и
материя должна быть в обоих
мирах, иначе говоря,
материя нашего
мира должна иметь себе параллель и в высшем
мире.
И то, что мы в
мире дальнем познаем как стремление каждого земного существа к своей идее, как эрос творчества, муку и тревогу всей жизни, то в
мире умопостигаемом, «в небе», есть предвечно завершенный блаженный акт, эротическое взаимопроникновение формы и
материи, идеи и тела, духовная, святая телесность.
Совершенно ясно, что Платон говорит здесь не о чем ином, как о божественной Софии и о софийной насыщенности тварного
мира, и Эрос есть лишь мифологическая транскрипция того отношения, которое существует между «землею»,
материей, и предустановленной ее формой.
Его νους, идеальный организм идей-форм, в идеальной
материи имеющий для себя «подставку», есть, по нашему пониманию, не что иное, как София, или же в известном смысле то же самое, что и платоновский
мир идей.
Мир идеальный, софийный, остается по ту сторону такого бытия-небытия, иначе говоря, в нем нет места
материи — ничто, и если и можно говорить о его бытии — сущести, то лишь в особом смысле сверхбытия, до которого не достигает тень небытия.
Иначе говоря, лишь с другого конца Аристотель приходит к той же основной характеристике
мира идей, какую он имеет у Платона, к признанию его трансцендентно-имманентности или же имманентно-трансцендентности: идеи-формы суть семена, которые, каждое по роду своему, творчески произрастают в становлении, обусловливаемом аристотелевской ΰλη [
Материя (греч.).].
Этот «темный и трудный вид» (χαλεπόν και αμυδρον είδος), как окрестил мировую первоматерию Платон, подвергнут был им же несравненному анализу в «Тимее» [Знаменитое рассуждение Платона о
материи тесно связано с учением о творении
мира.
Поэтому пустого, бескачественного «места», каким является
материя для греческого идеализма, в
мире нельзя уже найти.
Как покоящиеся в
материи или ее оформляющие, аристотелевские формы имманентны
миру, но как движущие цели, как онтологический prius, они ему трансцендентны.
Отличие учения Плотина от платоновского, в соответствии его общей метафизической системе, состоит в том, что рядом с
материей этого
мира он постулирует еще и умопостигаемую
материю, вневременную и вечную, идеальный субстрат, приемлющий образы ума (νους) и имеющий, в отличие от низшей
материи, и подлинность и существенность (Enn., II, lib.
Каждый творческий акт стремится стать абсолютным не только по своему источнику, ибо в нем ищет выразиться невыразимое, трансцендентное всяким выявлениям ядро личности, — но и по своему устремлению: он хочет сотворить
мир в красоте, победить и убедить ею хаос, а спасает и убеждает — кусок мрамора (или иной объект искусства), и космоургические волны бессильно упадают в атмосфере, тяжелой от испарений
материи.
Плотин же, у которого идея творения принципиально отсутствует, принужден просто дублировать
материю и наряду с
материей нашего
мира постулировать еще и умопостигаемую, и благодаря этому удвоению на материальное бытие ложится двойная тень.
В том, что небытие, ничто, сделалось
материей бытия, было вызвано к жизни, сказалась самоотверженная любовь Божия и безмерное божественное смирение; в этом же проявилась и безмерная мудрость, и всемогущество Божие, создающее
мир из ничего.
Важное предчувствие этой истины мы имеем в глубоком учении Плотина о двух
материях: о меональной
материи нашего во зле лежащего
мира и о той умопостигаемой
материи, которая является субстратом для νους, дает возможность раскрыться его идеям.
Это превращение укона в меон есть создание общей
материи тварности, этой Великой Матери всего природного
мира.
Перед ним встает соблазн стать магическим, приобрести власть над этим
миром, с которым оно связано чрез свою
материю, восприемлющую художественную форму.
С одной стороны, оно есть ничто, небытие, но, с другой — оно же есть основа этого становящегося
мира, начало множественности или метафизическое (а затем и трансцендентальное) место этого
мира, и в этом именно смысле Платон и определяет
материю как «род пространства (το της χώρας), не принимающий разрушения, дающий место всему, что имеет рождение» (52 а) [Ср. там же. С. 493.].
Своим восстанием ангельский верховный князь Люцифер возбудил в себе адский огонь и сделался, вместе с своими полчищами, диаволом, а испорченная им божественная
материя («салнитер») послужила основой создания нашего
мира (так что косвенно и Люцифер соучаствовал в нем), во главе с новым ангелом, долженствовавшим заместить Люцифера, — Адамом, а после падения Адам был замещен Христом.
Телесность тварного
мира есть «земля», матерь, однако сама по себе еще не есть
материя, которая существует в ней лишь как возможность.
Великая правда «оккультного» мировоззрения состоит в настойчивом утверждении этой всеобщей одушевленности
мира, которая исключает мертвую, бездушную, ничего не говорящую, безразличную, бескачественную
материю.
Мир плох не потому, что в нем есть
материя, а потому, что он не свободен, порабощен.
Творчество есть борьба против объектности
мира, борьба против
материи и необходимости.
В
мире объективированном
материя сильнее Бога.
Форма тела совсем не есть
материя, совсем не есть явление физического
мира, форма тела не только душевна, но и духовна.
Творческая мысль философа нуждается в
мире, в бытии, и без этой
материи она висит в пустоте.
Но деятельность духа в пространственно-материальном
мире создает градации свободы вследствие ее умаления в
материи.
Человек в отличие от Бога в творчестве своем нуждается в
материи, скульптор нуждается в мраморе, из которого высекается статуя, но не из этой
материи, не из этого чего-то, взятого из
мира, зарождается творчество.