Неточные совпадения
Понятно, что после затейливых действий
маркиза де Сан-глота, который летал в городском саду по воздуху, мирное управление престарелого бригадира должно было показаться и «благоденственным» и «удивления достойным». В первый раз свободно вздохнули глуповцы и
поняли, что жить «без утеснения» не в пример лучше, чем жить «с утеснением».
Маркиза вспомнила аристократический такт и разыграла, что она ничего не
понимает.
Москва стояла Москвою. Быстрые повышения в чины и не менее быстрые разжалования по-прежнему были свойственны углекислому кружочку. Розанов не мог
понять, откуда вдруг взялась к нему крайняя ласка де Бараль.
Маркиза прислала за ним тотчас после его приезда, радостно сжала его руку, заперлась с ним в кабинет и спросила...
Думал, думал Розанов и
понимал, что худая для него игра начинается, и повел Ольгу Александровну к
маркизе.
Вам непонятно, что он защищает ее от обидчиков, окружает ее уважением, «как
маркизу» (этот Кириллов, должно быть, необыкновенно глубоко
понимает людей, хотя и он не
понял Nicolas!).
Такого не имеется. Итак, вы изволите видеть, какими побуждениями мы руководствовались, пригласив вас столь странным способом на тайное заседание. Здесь,
маркиз, лица вашего круга, и вы сами
понимаете, как нам неприятно…
— Ах, и этот чудак о законе — вы слышите,
маркиз? Нет, я решительно не
понимаю, зачем им всем так понадобился этот закон! Чтобы всем было одинаково плохо?.. Извините, но вы очень эксцентричны, м-р Вандергуд. Впрочем, если вы уж так хотите, пусть будет закон, но кто же вам его даст, если не я?
— Извините, но я этому не верю. Вся Америка! Ну, значит, они просто не
понимают, что такое закон, — вы слышите,
маркиз, вся Америка! Но дело не в этом. Мне надо вернуться, Вандергуд, вы слышали, что они пишут, бедняги?
— Почему всех? Некоторых довольно. Другие просто испугаются.
Понимаете, Вандергуд, они просто украли у меня власть и теперь, конечно, не захотят отдать. Не могу же я сам следить, чтобы меня не обкрадывали? А эти господа, — он кивнул на покрасневшего
маркиза, — не сумели, к сожалению, оберечь меня.
— Конечно, недоразумение,
маркиз прав. Газеты называют это революцией, но лучше поверьте мне, я знаю мой народ: это простое недоразумение. Теперь они сами плачут. Как можно без короля? Тогда совсем не было бы королей, вы
понимаете, какие глупости! Они ведь говорят, что можно и без Бога. Нет, надо пострелять, пострелять!
— Продолжайте,
маркиз… Нет, впрочем, я буду сам. Король может все, вы
понимаете, Вандергуд?
—
Понимаете: эти глупцы думают, что все их несчастья от меня. Не правда ли, как это глупо, м-р Вандергуд? А теперь им стало еще хуже, и они пишут: возвращайтесь, Бога ради, мы погибаем! Прочтите письма,
маркиз.
Но гость состроил удивленную физиономию и возразил мне, что он совсем не Боборыкин и не
понимает, почему я ему все это говорю, что господина Золя он не знает и никогда не встречал, а что он
маркиз такой-то и пришел объясниться со мною, как с автором романа «Набоб».
— Меня зовут Лоло, — бойко отвечала девочка, — а его Коко! — указала она на Бобку. — А вот он, — протянула она руку в сторону Митьки, ставшего неузнаваемым от Юркиного костюма, — его зовут
маркиз Жорж; он наш двоюродный брат-француз и ни слова не
понимает по-русски.
Поставив таким образом в затруднение правительницу, Шетарди торжествовал, и теперь, когда к нему неспроста — он
понял это — пришел врач и доверенное лицо цесаревны Елизаветы — Лесток,
маркиз нашел, что придуманная им месть Анне Леопольдовне недостаточна, что есть еще другая — горшая: очистить русский престол от Брауншвейгской фамилии и посадить на него дочь Петра Великого, заменив, таким образом, ненавистное народу немецкое влияние — французским.
Выражение лица цесаревны, ее голос свидетельствовали о чрезвычайном волнении.
Маркиз видел, что она не в состоянии далее скрывать свои намерения и терпеливо ждать развязки. Зная непостоянство и неустойчивость Елизаветы Петровны, он
понимал, что, рискнув всем в первую минуту, она могла погубить все дело минутной слабостью. Он видел, что ему необходимо поддерживать в ней мужество, и решился представить ей на вид, что если борьба будет начата, то единственным спасением может быть успех.