Неточные совпадения
Он ушел от
Марины,
чувствуя, что его отношение к ней стало определеннее.
Марина засмеялась. Каждый раз, беседуя с нею, он ощущал зависть к ее умению распоряжаться словами, формировать мысли, но после беседы всегда
чувствовал, что
Марина не стала понятнее и центральная ее мысль все-таки неуловима.
«Чего она хочет?» — соображал Самгин,
чувствуя, что настроение
Марины подавляет его. Он попробовал перевести ее на другую тему, спросив...
Клим Самгин
чувствовал себя так, точно сбросил с плеч привычное бремя и теперь требовалось, чтоб он изменил все движения своего тела. Покручивая бородку, он думал о вреде торопливых объяснений. Определенно хотелось, чтоб представление о
Марине возникло снова в тех ярких красках, с тою интригующей силой, каким оно было в России.
— Да, тяжелое время, — согласился Самгин. В номере у себя он прилег на диван, закурил и снова начал обдумывать
Марину.
Чувствовал он себя очень странно; казалось, что голова наполнена теплым туманом и туман отравляет тело слабостью, точно после горячей ванны.
Марину он видел пред собой так четко, как будто она сидела в кресле у стола.
«Уже решила», — подумал Самгин. Ему не нравилось лицо дома, не нравились слишком светлые комнаты, возмущала
Марина. И уже совсем плохо
почувствовал он себя, когда прибежал, наклоня голову, точно бык, большой человек в теплом пиджаке, подпоясанном широким ремнем, в валенках, облепленный с головы до ног перьями и сенной трухой. Он схватил руки
Марины, сунул в ее ладони лохматую голову и, целуя ладони ее, замычал.
Он все более определенно
чувствовал в жизни
Марины нечто таинственное или, по меньшей мере, странное. Странное отмечалось не только в противоречии ее политических и религиозных мнений с ее деловой жизнью, — это противоречие не смущало Самгина, утверждая его скептическое отношение к «системам фраз». Но и в делах ее были какие-то темные места.
«Чего я испугался? — соображал Самгин, медленно шагая. — Нехорош, сказала она… Что это значит? Равнодушная корова», — обругал он
Марину, но тотчас же
почувствовал, что его раздражение не касается этой женщины.
Он стал ходить к ней каждый вечер и, насыщаясь ее речами,
чувствовал, что растет. Его роман, конечно, был замечен, и Клим видел, что это выгодно подчеркивает его. Елизавета Спивак смотрела на него с любопытством и как бы поощрительно,
Марина стала говорить еще более дружелюбно, брат, казалось, завидует ему. Дмитрий почему-то стал мрачнее, молчаливей и смотрел на
Марину, обиженно мигая.
Дуняша предложила пройти в ресторан, поужинать; он согласился, но,
чувствуя себя отравленным лепешками
Марины, ел мало и вызвал этим тревожный вопрос женщины...
Он
чувствовал, что
Марину необходимо оправдать от подозрений, и
чувствовал, что торопится с этим. Ночь была не для прогулок, из-за углов вылетал и толкал сырой холодный ветер, черные облака стирали звезды с неба, воздух наполнен печальным шумом осени.
Проводив Клима до его квартиры, она зашла к Безбедову пить чай. Племянник ухаживал за нею с бурным и почтительным восторгом слуги, влюбленного в хозяйку, счастливого тем, что она посетила его. В этом суетливом восторге Самгин
чувствовал что-то фальшивое, а
Марина добродушно высмеивала племянника, и было очень странно, что она, такая умная, не замечает его неискренности.
В этой тревоге он прожил несколько дней,
чувствуя, что тупеет, подчиняется меланхолии и — боится встречи с
Мариной. Она не являлась к нему и не звала его, — сам он идти к ней не решался. Он плохо спал, утратил аппетит и непрерывно прислушивался к замедленному течению вязких воспоминаний, к бессвязной смене однообразных мыслей и чувств.
Самгин курил, слушал и, как всегда, взвешивал свое отношение к женщине, которая возбуждала в нем противоречивые чувства недоверия и уважения к ней, неясные ему подозрения и смутные надежды открыть, понять что-то, какую-то неведомую мудрость. Думая о мудрости, он скептически усмехался, но все-таки думал. И все более остро
чувствовал зависть к самоуверенности
Марины.
Она замолчала. Самгин тоже не
чувствовал желания говорить. В поучениях
Марины он подозревал иронию, намерение раздразнить его, заставить разговориться. Говорить с нею о поручении Гогина при Дуняше он не считал возможным. Через полчаса он шел под руку с Дуняшей по широкой улице, ярко освещенной луной, и слушал торопливый говорок Дуняши.
Ушел он в настроении, не совсем понятном ему: эта беседа взволновала его гораздо более, чем все другие беседы с
Мариной; сегодня она дала ему право считать себя обиженным ею, но обиды он не
чувствовал.
Подумав, он нашел, что мысль о возможности связи
Марины с политической полицией не вызвала в нем ничего, кроме удивления. Думать об этом под смех и музыку было неприятно, досадно, но погасить эти думы он не мог. К тому же он выпил больше, чем привык,
чувствовал, что опьянение настраивает его лирически, а лирика и
Марина — несоединимы.
«Сейчас — о
Марине», — предупредил себя Самгин,
чувствуя, что хмельная болтовня Безбедова возрождает в нем антипатию к этому человеку. Но выжить его было трудно, и соблазняла надежда услышать что-нибудь о
Марине.
О гуманитарном интересе
Марины он сказал с явным сожалением, а вообще его характеристики судебных дел
Марины принимали все более ехидный характер, и Самгин уже
чувствовал, что коллега Фольц знакомит его не с делами, а хочет познакомить с почтенной доверительницей.
Она сказала все это негромко, не глядя на Самгина, обмахивая маленьким платком ярко разгоревшееся лицо. Клим
чувствовал: она не надеется, что слова ее будут поняты. Он заметил, что Дуняша смотрит из-за плеча
Марины упрашивающим взглядом, ей — скучно.
Его ужимки заставили Самгина
почувствовать, что человек этот обижен
Мариной и, кажется, ненавидит ее, но — побаивается.
«Так никто не говорил со мной». Мелькнуло в памяти пестрое лицо Дуняши, ее неуловимые глаза, — но нельзя же ставить Дуняшу рядом с этой женщиной! Он
чувствовал себя обязанным сказать
Марине какие-то особенные, тоже очень искренние слова, но не находил достойных. А она, снова положив локти на стол, опираясь подбородком о тыл красивых кистей рук, говорила уже деловито, хотя и мягко...
Он мотнул головой и пошел прочь, в сторону, а Самгин, напомнив себе: «Слабоумный», — воротился назад к дому,
чувствуя в этой встрече что-то нереальное и снова подумав, что
Марину окружают странные люди. Внизу, у конторы, его встретили вчерашние мужики, но и лысый и мужик с чугунными ногами были одеты в добротные пиджаки, оба — в сапогах.
— Нет, — сказал Самгин, понимая, что говорит неправду, — мысли у него были обиженные и бежали прочь от ее слов, но он
чувствовал, что раздражение против нее исчезает и возражать против ее слов — не хочется, вероятно, потому, что слушать ее — интересней, чем спорить с нею. Он вспомнил, что Варвара, а за нею Макаров говорили нечто сродное с мыслями Зотовой о «временно обязанных революционерах». Вот это было неприятно, это как бы понижало значение речей
Марины.
Турчанинов вздрагивал, морщился и торопливо пил горячий чай, подливая в стакан вино. Самгин, хозяйничая за столом,
чувствовал себя невидимым среди этих людей. Он видел пред собою только
Марину; она играла чайной ложкой, взвешивая ее на ладонях, перекладывая с одной на другую, — глаза ее были задумчиво прищурены.
— А-а, приехал, — ненужно громко сказала
Марина и, встряхнув какими-то бумагами в левой руке, правую быстро вскинула к подбородку Клима. Она никогда раньше не давала ему целовать руку, и в этом ее жесте Самгин
почувствовал нечто.
— Ну, — в привычках мысли, в направлении ее, — сказала
Марина, и брови ее вздрогнули, по глазам скользнула тень. — Успенский-то, как ты знаешь, страстотерпец был и
чувствовал себя жертвой миру, а супруг мой — гедонист, однако не в смысле только плотского наслаждения жизнью, а — духовных наслаждений.
Казалось, что
Марина становится уверенней в чем-то,
чувствует себя победоносней, веселее.
«Действительно, — когда она говорит, она кажется старше своих лет», — подумал он, наблюдая за блеском ее рыжих глаз; прикрыв глаза ресницами,
Марина рассматривала ладонь своей правой руки. Самгин
чувствовал, что она обезоруживает его, а она, сложив руки на груди, вытянув ноги, глубоко вздохнула, говоря...
В вопросе
Марины он
почувствовал что-то опасное для себя, задумался: что?
После того, что сказала о Безбедове
Марина, Самгин
почувствовал, что его антипатия к Безбедову стала острее, но не отталкивала его от голубятника, а как будто привлекала к нему. Это было и неприятно, и непонятно.
Он видел, что распятие торчит в углу дивана вниз головой и что
Марина, замолчав, тщательно намазывает бисквит вареньем. Эти мелочи заставили Самгина
почувствовать себя разочарованным, точно
Марина отняла у него какую-то смутную надежду.
«Не может быть, чтоб она считала меня причастным к террору. Это — или проявление заботы обо мне, или — опасение скомпрометировать себя, — опасение, вызванное тем, что я сказал о Судакове. Но как спокойно приняла она убийство!» — с удивлением подумал он,
чувствуя, что спокойствие
Марины передалось и ему.
Тетушка, остановясь, позвала его, он быстро побежал вперед, а Самгин,
чувствуя себя лишним, свернул на боковую дорожку аллеи, — дорожка тянулась между молодых сосен куда-то вверх. Шел Самгин медленно, смотрел под ноги себе и думал о том, какие странные люди окружают
Марину: этот кучер, Захарий, Безбедов…
«Кошмар, — думал он, глядя на
Марину поверх очков. — Почему я так откровенно говорю с ней? Я не понимаю ее,
чувствую в ней что-то неприятное. Почему же?» Он замолчал, а
Марина, скрестив руки на высокой груди, сказала негромко...
Выговорив это, Самгин смутился,
почувствовал, что даже кровь бросилась в лицо ему. Никогда раньше эта мысль не являлась у него, и он был поражен тем, что она явилась. Он видел, что
Марина тоже покраснела. Медленно сняв руки со стола, она откинулась на спинку дивана и, сдвинув брови, строго сказала...
«Это — что же — ревность?» — спросил он себя, усмехаясь, и, не ответив, вдруг
почувствовал, что ему хотелось бы услышать о
Марине что-то очень хорошее, необыкновенное.
Самгин
чувствовал себя в потоке мелких мыслей, они проносились, как пыльный ветер по комнате, в которой открыты окна и двери. Он подумал, что лицо
Марины мало подвижно, яркие губы ее улыбаются всегда снисходительно и насмешливо; главное в этом лице — игра бровей, она поднимает и опускает их, то — обе сразу, то — одну правую, и тогда левый глаз ее блестит хитро. То, что говорит
Марина, не так заразительно, как мотив: почему она так говорит?
Он не хотел сознаться, что усвоил скептическое отношение
Марины к разуму, но он уже
чувствовал, что ее речи действуют на него убедительнее книг.
Все ушли и уехали к обедне. Райский, воротясь на рассвете домой, не узнавая сам себя в зеркале,
чувствуя озноб, попросил у
Марины стакан вина, выпил и бросился в постель.
— Да, вы можете надеяться… — сухо ответил Ляховский. — Может быть, вы надеялись на кое-что другое, но богу было угодно поднять меня на ноги… Да! Может быть, кто-нибудь ждал моей смерти, чтобы завладеть моими деньгами, моими имениями… Ну, сознайтесь, Альфонс Богданыч, у вас ведь не дрогнула бы рука обобрать меня? О, по лицу вижу, что не дрогнула бы… Вы бы стащили с меня саван… Я это
чувствую!.. Вы бы пустили по миру и пани
Марину и Зосю… О-о!.. Прошу вас, не отпирайтесь: совершенно напрасно… Да!
По крайней мере, Привалов гораздо лучше
чувствовал себя в обществе Игнатия Львовича, чем в гостиной пани
Марины.
И однако, несмотря на все это, Темку сильно тянуло к
Марине. Она была ему по-прежнему желанна. Но для нее ласки его были теперь совершенно невыносимы, она судорожно отталкивала его руки, а на лице рисовалось отвращение. Темка отлично понимал, что все это очень естественно и вполне согласно с природой, но в душе
чувствовал обиду. Еще же обиднее было вот что.
Марина была грубовата, вспыльчива, но всегда Темка
чувствовал, что он для нее — самый близкий и дорогой человек.
Раньше нужно было сдать два зачета, — по ним
Марина много готовилась, и откладывать их было невозможно. Между тем рвоты были ужасны, об еде она думала с ужасом, голова не работала. А тут еще Темка. К нему она
чувствовала самой ей непонятную, все возраставшую ненависть. А когда он пытался ее ласкать,
Марину всю передергивало. И она сказала ему...