Лет за двенадцать до времени нашего рассказа, а именно до 1750 года, Петр Ананьев в поздний зимний вечер, в то время, когда на дворе бушевала вьюга, нашел на своем пустыре полузамерзшего мальчонку лет пяти, одетого в рваные лохмотья. Откуда забрел на пустырь юный путешественник — неизвестно, но Петр Ананьев забрал его к себе в избу, отогрел, напоил и накормил, и уложил спать. На утро, когда
мальчик проснулся, старик вступил с ним в разговор.
Неточные совпадения
— И это мне в наслаждение! И это мне не в боль, а в наслаж-дение, ми-ло-сти-вый го-су-дарь, — выкрикивал он, потрясаемый за волосы и даже раз стукнувшись лбом об пол. Спавший на полу ребенок
проснулся и заплакал.
Мальчик в углу не выдержал, задрожал, закричал и бросился к сестре в страшном испуге, почти в припадке. Старшая девочка дрожала со сна, как лист.
Сергей не хотел будить дедушку, но это сделал за него Арто. Он в одно мгновение отыскал старика среди груды валявшихся на полу тел и, прежде чем тот успел опомниться, облизал ему с радостным визгом щеки, глаза, нос и рот. Дедушка
проснулся, увидел на шее пуделя веревку, увидел лежащего рядом с собой, покрытого пылью
мальчика и понял все. Он обратился было к Сергею за разъяснениями, но не мог ничего добиться.
Мальчик уже спал, разметав в стороны руки и широко раскрыв рот.
Утром
проснулся, еще семи часов не было. Выхожу в коридор — "
мальчик"сидит и папироску курит. Вынимаю третий двугривенный.
Постой, царевич. Наконец
Я слышу речь не
мальчика, но мужа.
С тобою, князь, она меня мирит.
Безумный твой порыв я забываю
И вижу вновь Димитрия. Но — слушай:
Пора, пора!
проснись, не медли боле;
Веди полки скорее на Москву —
Очисти Кремль, садись на трон московский,
Тогда за мной шли брачного посла;
Но — слышит бог — пока твоя нога
Не оперлась на тронные ступени,
Пока тобой не свержен Годунов,
Любви речей не буду слушать я.
Проснулся он среди ночи от какого-то жуткого и странного звука, похожего на волчий вой. Ночь была светлая, телега стояла у опушки леса, около неё лошадь, фыркая, щипала траву, покрытую росой. Большая сосна выдвинулась далеко в поле и стояла одинокая, точно её выгнали из леса. Зоркие глаза
мальчика беспокойно искали дядю, в тишине ночи отчётливо звучали глухие и редкие удары копыт лошади по земле, тяжёлыми вздохами разносилось её фырканье, и уныло плавал непонятный дрожащий звук, пугая Илью.
Игнат рано утром уезжал на биржу, иногда не являлся вплоть до вечера, вечером он ездил в думу, в гости или еще куда-нибудь. Иногда он являлся домой пьяный, — сначала Фома в таких случаях бегал от него и прятался, потом — привык, находя, что пьяный отец даже лучше, чем трезвый: и ласковее, и проще, и немножко смешной. Если это случалось ночью —
мальчик всегда
просыпался от его трубного голоса...
В первой детской
мальчики спали. Во второй детской няня зашевелилась, хотела
проснуться, и я представил себе то, чтò она подумает, узнав всё, и такая жалость к себе охватила меня при этой мысли, что я не мог удержаться от слез, и, чтобы не разбудить детей, выбежал на цыпочках в коридор и к себе в кабинет, повалился на свой диван и зарыдал.
Так назывались несчастные
мальчики, страдавшие весьма нередким в детском возрасте недостатком, заключавшимся лишь в неумении вовремя
просыпаться ночью.
Пяти-шестилетний Анатоль был свидетелем грубых, отвратительных сцен; нервный и нежный
мальчик судорожно хватался за платье матери и не плакал, а после ночью стонал во сне и,
проснувшись, дрожа всем телом, спрашивал няню: «Папаша еще тут, ушел папаша?» Марья Валериановна чувствовала необходимость положить предел этому и не знала как. Обстоятельства, как всегда бывает, помогли ей.
Наутро
мальчик с пальчик прежде всех
проснулся и побежал на ручей и набрал полны карманы белых камушков.
Дети ходили, ходили по лесу и не нашли дороги до самой ночи. Плакали, плакали и все заснули.
Мальчик с пальчик
проснулся раньше всех и влез на дерево, осмотрел кругом и увидел избушку. Он слез с дерева, разбудил братьев и повел их к избушке.
Мать говорит: «Так же, как тебя».
Мальчик был худой; ножки, ручки у него были тоненькие, и он все кричал. Когда ни
проснешься ночью, он все кричит, а мамушка все баюкает, припеваег. Сама кряхтит, а все поет.
Но с четырнадцати лет, с тех пор как
проснулась во мне половая страсть и я отдался пороку, все это прошло, и я был
мальчик, как все
мальчики.
Утро. Сквозь льняные кружева, покрывающие оконные стекла, пробивается в детскую яркий солнечный свет. Ваня,
мальчик лет шести, стриженый, с носом, похожим на пуговицу, и его сестра Нина, четырехлетняя девочка, кудрявая, пухленькая, малорослая не по летам,
просыпаются и через решетки кроваток глядят сердито друг на друга.
И волк бросился на
мальчика, и
мальчик испугался и закричал: «Ай, ай, ай!» Закричал и
проснулся.
В старике
проснулась совесть, он взял
мальчика, не говоря ему, однако, о наследстве.
Мальчик медленно покачал отрицательно головой. Но все-таки в нем
проснулось воспоминание, неясное, неуловимое, — воспоминание о том, что он не в первый раз слышит этот голос, видит это лицо. Смущенный и точно прикованный к месту, он не сводил глаз с незнакомки, которая вдруг протянула к нему обе руки.