Неточные совпадения
Каморочка под лестницей:
Кровать да печь железная,
Шандал да самовар.
В углу лампадка теплится.
А по стене картиночки.
— Вот он! —
сказал Макар. —
Его превосходительство! —
И щелкнул пальцем бравого
Военного в звездах.
«
Скажи, служивый, рано ли
Начальник просыпается?»
— Не знаю. Ты иди!
Нам говорить не велено! —
(Дала ему двугривенный).
На то у губернатора
Особый есть швейцар. —
«А где он? как назвать его?»
—
Макаром Федосеичем…
На лестницу поди! —
Пошла, да двери заперты.
Присела я, задумалась,
Уж начало светать.
Пришел фонарщик с лестницей,
Два тусклые фонарика
На площади задул.
— Насчет
Макара Ивановича?
Макар Иванович — это, как ты уже знаешь, дворовый человек, так
сказать, пожелавший некоторой славы…
Об этом мне придется после
сказать, но здесь лишь замечу, что
Макар Иванович не разваливался в гостиной на диванах, а скромно помещался где-нибудь за перегородкой.
Скажу лишь, что год спустя после
Макара Ивановича явился на свете я, затем еще через год моя сестра, а затем уже лет десять или одиннадцать спустя — болезненный мальчик, младший брат мой, умерший через несколько месяцев.
Одним словом, сцена вышла потрясающая; в комнате на сей раз были мы только все свои, даже Татьяны Павловны не было. Лиза как-то выпрямилась вся на месте и молча слушала; вдруг встала и твердо
сказала Макару Ивановичу...
У этого Версилова была подлейшая замашка из высшего тона:
сказав (когда нельзя было иначе) несколько преумных и прекрасных вещей, вдруг кончить нарочно какою-нибудь глупостью, вроде этой догадки про седину
Макара Ивановича и про влияние ее на мать. Это он делал нарочно и, вероятно, сам не зная зачем, по глупейшей светской привычке. Слышать его — кажется, говорит очень серьезно, а между тем про себя кривляется или смеется.
Она выговорила это скороговоркой, покраснев, и хотела было поскорее уйти, потому что тоже страх как не любила размазывать чувства и на этот счет была вся в меня, то есть застенчива и целомудренна; к тому же, разумеется, не хотела бы начинать со мной на тему о
Макаре Ивановиче; довольно было и того, что мы могли
сказать, обменявшись взглядами.
— Ты говоришь — звери. А вот сейчас Нехлюдов рассказывал о таком поступке, — раздражительно
сказал Крыльцов, и он рассказал про то, как
Макар рискует жизнью, спасая земляка. — Это-то уже не зверство, а подвиг.
— Ох, обмолвился! Простите на глупом слове, Илья Фирсыч. Еще деревенская-то наша глупость осталась. Не сообразил я. Я сам, признаться
сказать, терпеть ненавижу этого самого попа
Макара. Самый вредный человек.
— Вот это ты уж напрасно, Илья Фирсыч. Поп-то
Макар сам по себе, а тогда тебя устиг адвокат Мышников. В нем вся причина. Вот ежели бы и его тоже устигнуть, — очень уж большую силу забрал. Можно
сказать, весь город в одном суставе держит.
Вахрушка не
сказал главного: Михей Зотыч сам отправил его в Суслон, потому что ждал какого-то раскольничьего старца, а Вахрушка, пожалуй, еще табачище свой запалит. Старику все это казалось обидным, и он с горя отправился к попу
Макару, благо помочь подвернулась. В самый раз дело подошло: и попадье подсобить и водочки с помочанами выпить. Конечно, неприятно было встречаться с писарем, но ничего не поделаешь. Все равно от писаря никуда не уйдешь. Уж он на дне морском сыщет.
— Я-то? А даже очень просто… Пешком пришел
сказать вот попу
Макару и Ермилычу, что окручу их в бараний рог… да. Я не люблю исподтишка, а прямо действую.
Тит только качал головой. Татьяна теперь была в доме большухой и всем заправляла. Помаленьку и Тит привык к этому и даже слушался Татьяны, когда речь шла о хозяйстве. Прежней забитой бабы точно не бывало. Со страхом ждала Татьяна момента, когда
Макар узнает, что Аграфена опять поселилась в Kepжацком конце. Когда
Макар вернулся из лесу, она сама первая
сказала ему это.
Макар не пошевелился, а только сдвинул сердито брови.
— Вышли-ка ты мне, родимый мой,
Макара Горбатого… Словечко одно мне надо бы ему
сказать. За ворота пусть выдет…
«Ох, уйдет в кержаки!» — думал старый Тит в ужасе, хотя открыто и не смел
сказать Макару своих стариковских мыслей.
— И то надо, а то съест он нас потом обеих с тобой… Ужо как-нибудь поговори своему солдату, к слову замолви, а Макар-то прост, его старик как раз обойдет. Я бы
сказала Макару, да не стоит.
— Что больно часто, поди, не надо — пей сам! —
сказал ему
Макар Григорьев.
— Ну вот, мои друзья, ты староста дворовый, —
сказал он Кирьяну, — а ты,
Макар Григорьев, я уж не знаю какой староста, ты мне второй отец становишься…
— Какой человек? — спросил Павел, не совсем понимая, что хочет этим
сказать Макар Григорьев.
— На, убери — это барчиково кушанье; чтобы все у меня было цело, —
сказал ему
Макар Григорьев.
— Сам-то ты покушай со мною, —
сказал Павел
Макару.
Павел вышел от
Макара Григорьевича до глубины души растроганный, и, придя домой, он только и
сказал Фатеевой...
— Да ты садись, пожалуйста, —
сказал Павел, заметив, наконец, что
Макар Григорьевич все чаще и чаще начинает переступать с ноги на ногу.
— Умер наш с тобой
Макар Григорьич! —
сказал ей Вихров, уже получивший о том известие.
— Ах, это жена
Макара Григорьева, — позови ее! —
сказал Вихров.
— Да так! Совсем не то, что прежние, — отвечал
Макар Григорьев, бог знает что желая тем
сказать, и ушел.
— Ну так вот что, мой батюшка, господа мои милые, доложу вам, — начала старуха пунктуально, — раз мы, так уж
сказать, извините, поехали с
Макаром Григорьичем чай пить. «Вот, говорит, тут лекарев учат, мертвых режут и им показывают!» Я, согрешила грешная, перекрестилась и отплюнулась. «Экое место!» — думаю; так, так
сказать, оно оченно близко около нас, — иной раз ночью лежишь, и мнится: «Ну как мертвые-то скочут и к нам в переулок прибегут!»
— Сделай милость! —
сказал Вихров. Он знал, что отказать в этом случае — значило обидеть
Макара Григорьева.
— Позови стряпушку! —
сказал Макар Григорьев Огурцову.
— Ну, так ты меня научи! —
сказал Павел.
Макар Григорьев казался ему великолепен в эти минуты.
— Форс тоже держат, — подхватил
Макар Григорьев, — коли на богатой женится, так чтобы она думала, что и он богат; а как окрутят, так после и увидят, что свищ только один, прохвост, больше ничего, по-нашему, по-мужицки,
сказать…
В такого рода соображениях и колебаниях прошло около двух месяцев; наконец в одно утро Иван
сказал Вихрову, что пришел
Макар Григорьев. Павел велел позвать его к себе.
— Он, должно быть, тебя ужасно боится и уважает, что так угощает! —
сказал Вихров
Макару Григорьеву.
— Хорошо, я тебе буду отдавать, —
сказал Павел, слышавший еще и прежде, что
Макар Григорьев в этом отношении считался высокочестным человеком и даже благодетелем, батькой мужицким слыл, и только на словах уж очень он бранчив был и на руку дерзок; иной раз другого мужичка, ни за что ни про что, возьмет да и прибьет.
— Не меня благодарите, а маменьку вашу, —
сказал с некоторым чувством
Макар Григорьевич, — не вам еще я пока теперь служу, а покойнице — за то, что она сделала для меня…
Или
скажет: «Прощайте! я на днях туда нырну, откуда одна дорога: в то место, где
Макар телят не гонял!» Опять думаешь, что он пошутил, — не тут-то было!
сказал, что нырну, и нырнул; а через несколько месяцев, слышу, вынырнул, и именно в том месте, где
Макар телят не гонял.
Что-нибудь одно: или услать его туда, куда
Макар телят не гонял, или призвать и
сказать: на! возрождай!
А так как последнему это было так же хорошо известно, как и дедушке, то он, конечно, остерегся бы
сказать, как это делается в странах, где особых твердынь по штату не полагается: я вас, милостивый государь, туда турну, где
Макар телят не гонял! — потому что дедушка на такой реприманд, нимало не сумнясь, ответил бы: вы не осмелитесь это сделать, ибо я сам государя моего отставной подпоручик!
Тогда
Макар увидел, что поп Иван служит у Тойона суруксутом (писарем), и очень осердился, что тот по-приятельски не
сказал ему об этом раньше.
— Ну, ну, —
сказал Макар. — Будет татарину и без табаку ладно. Видишь ты: испортил коня, проклятый!
Тогда Тойон гневно обратился к
Макару и
сказал...
Макар с удивлением заметил, что после попа Ивана не остается следов на снегу. Взглянув себе под ноги, он также не увидел следов: снег был чист и гладок, как скатерть. Он подумал, что теперь ему очень удобно ходить по чужим ловушкам, так как никто об этом не может узнать; но попик, угадавший, очевидно, его сокровенную мысль, повернулся к нему и
сказал...
— Так что ж ты не
сказал мне этого ранее? — огрызнулся
Макар.
— Здорóво! —
сказал Макар, чтобы прервать тяготившее его молчание.
— Капсé (говори)! —
сказал Макар приветливо.
— Ну, ничего, —
сказал Макар успокоительным тоном, — съем в другой раз… Верно? — переспросил он, — в другой раз?
Но помощь эта касается единственно словесного выражения мыслей; сами же мысли чисто принадлежат
Макару Алексеичу, — это
скажет всякий, хоть недолгое время, хоть раз бывавший в его положении.
Понятны трагические восклицания
Макара Алексеича: «Пожалуй, и сам я
скажу, что не нужно его, малодушия-то; да при всем этом решите сами, в каких сапогах я завтра на службу пойду!
Макар Алексеич сокрушается, что
скажут его превосходительство, увидев его плачевный вицмундир, говорит, что пьет чай; собственно, для других, до глубины души возмущается насмешкою департаментского сторожа, не давшего ему щетки почистить шинель, под тем предлогом, что об его шинель казенную щетку можно испортить…