Макар чувствовал искреннее негодование. «Вот подлец!.. Он ходит по моим ловушкам». Правда, Макар и сам сейчас только прошел по плахам Алешки, но тут была разница… Разница состояла именно в том, что, когда он сам ходил по чужим ловушкам, он чувствовал страх быть застигнутым; когда же по его плахам ходили другие, он чувствовал негодование и желание самому настигнуть нарушителя его прав.
— Тытым а! — опять эхом отдался голос Алешки, и
Макар почувствовал, что тот схватил его, в свою очередь, за сону и в одну секунду опять выбежал вперед.
Неточные совпадения
Чувствуя ее усилия, но в жару разговора, совсем бессознательно,
Макар Иванович несколько раз пробовал было приподняться, но ноги его не слушались.
— Именно это и есть; ты преудачно определил в одном слове: «хоть и искренно
чувствуешь, но все-таки представляешься»; ну, вот так точно и было со мной: я хоть и представлялся, но рыдал совершенно искренно. Не спорю, что
Макар Иванович мог бы принять это плечо за усиление насмешки, если бы был остроумнее; но его честность помешала тогда его прозорливости. Не знаю только, жалел он меня тогда или нет; помнится, мне того тогда очень хотелось.
В самом деле, могло быть, что я эту мысль тогда
почувствовал всеми силами моей души; для чего же иначе было мне тогда так неудержимо и вдруг вскочить с места и в таком нравственном состоянии кинуться к
Макару Ивановичу?
Макар был и на язык дерзок, а все-таки с ним Тит
чувствовал себя легче.
Макар Григорьев, в самом деле, каждый вечер какую-то органическую потребность
чувствовал с кем-нибудь из своих подчиненных полаяться и поругаться.
На Тверской Павлу, привыкшему вдыхать в себя свежий провинциальный воздух, показалось, что совсем нечем дышать; а потом, когда он стал подъезжать к Кисловке, то в самом деле
почувствовал какой-то кислый запах, и чем более он приближался к жилищу
Макара Григорьева, тем запах этот увеличивался.
Сердце
Макара сжалось. Он
чувствовал стыд собственного существования. Он было понурил голову, но вдруг поднял ее и заговорил опять.
Макар медленно поднялся. Он
чувствовал себя окончательно побитым и несчастным. Нравственное состояние было отвратительно. Лисица была в руках, а теперь… Ему казалось, что в потемневшей чаще она насмешливо вильнула еще раз хвостом и окончательно скрылась.
И все взгляды устремились на
Макара, и он устыдился. Он
почувствовал, что глаза его мутны и лицо темно, волосы и борода всклокочены, одежда изорвана. И хотя задолго до смерти он все собирался купить сапоги, чтобы явиться на суд, как подобает настоящему крестьянину, но все пропивал деньги, и теперь стоял перед Тойоном, как последний якут, в дрянных торбасишках… И он пожелал провалиться сквозь землю.
Средь этих-то забот
чувствует человек, до чего он уничижен, до чего он обижен жизнью; тут-то посылает он желчные укоры тому, на чем, по-видимому, так сладостно покоится в другое время, по изложенной выше философии
Макара Алексеича.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая
чувствовать, что и он не понимает его, и прихрамывая пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося
Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного,
Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.