Неточные совпадения
Несколько человек заменяли ей толпу; то что другой соберет со многих встреч, в многие годы и во многих местах, — давалось ей в двух, трех уголках, по ту и другую сторону Волги, с пяти, шести
лиц, представлявших для нее весь
людской мир, и в промежуток нескольких лет, с тех пор, как понятия у ней созрели и сложились в более или менее определенный взгляд.
Повсеместно ныне ум человеческий начинает насмешливо не понимать, что истинное обеспечение
лица состоит не в личном уединенном его усилии, а в
людской общей целостности.
Когда мы подходили к фанзе, в дверях ее показался хозяин дома. Это был высокий старик, немного сутуловатый, с длинной седой бородой и с благообразными чертами
лица. Достаточно было взглянуть на его одежду, дом и
людские, чтобы сказать, что живет он здесь давно и с большим достатком. Китаец приветствовал нас по-своему. В каждом движении его, в каждом жесте сквозило гостеприимство. Мы вошли в фанзу. Внутри ее было так же все в порядке, как и снаружи. Я не раскаивался, что принял приглашение старика.
По временам, в жаркий полдень, когда вокруг все смолкало, когда затихало
людское движение и в природе устанавливалась та особенная тишина, под которой чуется только непрерывный, бесшумный бег жизненной силы, на
лице слепого мальчика являлось характерное выражение.
Вечером частый приезд докторов, суетливая беготня из девичьей в кухню и
людскую, а всего более печальное
лицо отца, который приходил проститься с нами и перекрестить нас, когда мы ложились спать, — навели на меня сомненье и беспокойство.
Заревел гудок, поглотив своим черным звуком
людской говор. Толпа дрогнула, сидевшие встали, на минуту все замерло, насторожилось, и много
лиц побледнело.
Суслов (разваливаясь на сене). «На земле весь род
людской…» (Кашляет.) Все вы — скрытые мерзавцы… «Люди гибнут за металл…» Ерунда… Деньги ничто… когда они есть… (дремлет.), а боязнь чужого мнения — нечто… если человек… трезв… и все вы — скрытые мерзавцы, говорю вам… (Засыпает. Дудаков и Ольга тихо идут под руку. Она крепко прижалась к его плечу и смотрит в
лицо его.)
Нить жизни, еще теплившаяся в этом высохшем от работы, изможденном теле, была прервана, и детски чистая, полная святой любви к ближнему и незлобия душа отлетела… вон оно, это сухое, вытянувшееся тело, выступающее из-под савана тощими линиями и острыми углами… вон эти костлявые руки, подъявшие столько труда… вон это посиневшее, обезображенное страданиями
лицо, которое уж больше не ответит своей честной улыбкой всякому честному делу, не потемнеет от
людской несправедливости и не будет плакать святыми слезами над человеческими несчастьями!..
А на все
людские речи тебе тогда будет плевать, да и
лица не взворачивать.
Но высшую прелесть
лица Домны Платоновны бесспорно составляли ее персиковый подбородок и общее выражение, до того мягкое и детское, что если бы вас когда-нибудь взяла охота поразмыслить: как таки, при этой бездне простодушия, разлитой по всему
лицу Домны Платоновны, с языка ее постоянно не сходит речь о
людском ехидстве и злобе? — так вы бы непременно сказали себе: будь ты, однако, Домна Платоновна, совсем от меня проклята, потому что черт тебя знает, какие мне по твоей милости задачи приходят!
Сколько прелестных местностей воссоздалось в его воображении; перед ним проходили как бы живые, совершенно новые и незнакомые ему
лица, но понятные по общечеловечности страстей
людских.
Близость
лиц — факт психологический, легко любить ни за что и очень трудно любить за что-нибудь.
Людские отношения, кроме деловых, основанные на чем-нибудь, вне вольного сочувствия, поверхностны, разрушаются или разрушают. Быть близким только из благодарности, из сострадания, из того, что этот человек мой брат, что этот другой меня вытащил из воды, а этот третий упадет сам без меня в воду, — один из тягчайших крестов, которые могут пасть на плечи.
Когда я приходил, она, увидев меня, слегка краснела, оставляла книгу и с оживлением, глядя мне в
лицо своими большими глазами, рассказывала о том, что случилось: например, о том, что в
людской загорелась сажа или что работник поймал в пруде большую рыбу.
И Оленька пожала плечами. На
лице ее было столько недоумения, удивления и непонимания, что я махнул рукой и отложил решение ее «жизненного вопроса» до следующего раза. Да и некогда уже было продолжать нашу беседу: мы всходили по каменным ступеням террасы и слышали
людской говор. Перед дверью в столовую Оля поправила свою прическу, оглядела платье и вошла. На
лице ее не заметно было смущения. Вошла она, сверх ожидания моего, очень храбро.
Все мысли, все взоры были теперь прикованы к
лицу государя. Это
лицо было бледно и величественно. Оно было просто искренно и потому таким теплым, восторженным и благоговейным чувством поражало души
людские. Оно было понятно народу. Для народа оно было свое, близкое, кровное, родное. Сквозь кажущееся спокойствие в этом бледном
лице проглядывала скорбь глубокая, проглядывала великая мука души. Несколько крупных слез тихо скатилось по
лицу государя…
Чудесная это была сказка! Луч месяца рассказывал в ней о своих странствиях — как он заглядывал на землю и
людские жилища и что видел там: он был и в царском чертоге, и в землянке охотника, и в тюрьме, и в больнице… чудесная сказка, но я ее на этот раз вовсе не слушала. Я только ловила звуки милого голоса, и сердце мое замирало от сознания, что завтра я уже не услышу его, не увижу этого чудесного, доброго
лица с гордыми прекрасными глазами и ласковым взглядом.
Должно быть, новая проделка, выдуманная Маей, была очень смешна и забавна, потому что когда ее сообщили потом Сереже, а за ним и Бобке, то оба они так и повалились на траву от охватившего их сильного приступа смеха. Потом, подхватив ведерко с раком, копошившимся на дне, они опрометью помчались к дому, так громко хохоча и крича по дороге, что из
людской, из птичника и из конюшни — отовсюду повысунулись удивленные и любопытные
лица прислуги, желая узнать, отчего так весело смеются проказники-барчата.
У самого куста она остановилась, как бы кого-то поджидая, и до слуха Якова Потаповича донеслись другие, тяжелые шаги. В саду показался тот самый опричник с знакомым
лицом, который глядел на него из окна
людской избы.
Самая
людская работа, шедшая в гавани, вносила какую-то бросающуюся в глаза дисгармонию в поэтическую картину. Потные, почерневшие от угольного дыма и загара
лица рабочих, их сгорбленные под тяжестью нош спины, грубые резкие окрики, разносившиеся в прозрачном, как мечта, воздухе — все говорило о хлебе и нужде, о грубости среди этих роскошных красот природы, под этим нежно голубым небом.
Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действия одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов
людских никогда не выражается в деятельности одного исторического
лица.