Неточные совпадения
Вспомни первый вопрос; хоть и не буквально, но смысл его тот: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и
страшатся, — ибо ничего и никогда не было для
человека и для человеческого общества невыносимее свободы!
Если же злодейство
людей возмутит тебя негодованием и скорбью уже необоримою, даже до желания отомщения злодеям, то более всего
страшись сего чувства; тотчас же иди и ищи себе мук так, как бы сам был виновен в сем злодействе
людей.
Белинский — самая деятельная, порывистая, диалектически страстная натура бойца, проповедовал тогда индийский покой созерцания и теоретическое изучение вместо борьбы. Он веровал в это воззрение и не бледнел ни перед каким последствием, не останавливался ни перед моральным приличием, ни перед мнением других, которого так
страшатся люди слабые и не самобытные, в нем не было робости, потому что он был силен и искренен; его совесть была чиста.
Братья и сестры его боялись и не имели с ним никаких сношений, наши
люди обходили его дом, чтоб не встретиться с ним, и бледнели при его виде; женщины
страшились его наглых преследований, дворовые служили молебны, чтоб не достаться ему.
Человек в зрелом возрасте, вероятно,
страшится собственного впечатления: вид покойника возмутит его душу и будет преследовать его воображение; но тогда я положительно боялся и был уверен, что дедушка, как скоро я взгляну на него, на минуту оживет и схватит меня.
«Мила еще, видно, и исполнена таинственных страхов жизнь для этих
людей, а я уж в суеверы не гожусь, чертей и ада не
страшусь и с удовольствием теперь попал бы под нож какому-нибудь дорожному удальцу, чтоб избавиться, наконец, от этих адских мук», — подумал он и на последней мысли окончательно заснул.
— Знаю, что это говорится, но только человек-то этим весь не исчерпывается; опять привожу в доказательство себя же: мысленно я не
страшусь смерти; но ее боится мой архей и заставляет меня даже вскрикивать от страха, когда меня, особенно последнее время, как-нибудь посильнее тряхнет в моей колымажке, в которой я езжу по приходу.
Отвлеченная мысль осуществляется в цехе, группа
людей, собравшихся около нее, во имя ее, — необходимый организм ее развития; но как скоро она достигла своей возмужалости в цехе, цех делается ей вреден, ей надобно дохнуть воздухом и взглянуть на свет, как зародышу после девятимесячного прозябения в матери; ей надобна среда более широкая; между тем и
люди касты, столь полезные своей мысли при начальном развитии ее, теряют свое значение, застывают, останавливаются, не идут вперед, ревниво отталкивают новое,
страшатся упустить руно свое, хотят для себя за собою удержать мысль.
Бецкий жил и дышал добродетелию, не блестящею и не громкою, которая изумляет
людей, но тихою и медленно награждаемою общим уважением; редкою; ибо
люди стремятся более к блестящему, нежели к основательному; и мужественною, ибо она не
страшится никаких трудов.
Хотя
страшился он сказать,
Нетрудно было б отгадать,
Когда б… но сердце, чем моложе,
Тем боязливее, тем строже
Хранит причину от
людейСвоих надежд, своих страстей.
Но вьюги зимней не
страшась,
Однажды в ранний утра час
Боярин Орша дал приказ
Собраться челяди своей,
Точить ножи, седлать коней;
И разнеслась везде молва,
Что беспокойная Литва
С толпою дерзких воевод
На землю русскую идет.
От войска русские гонцы
Во все помчалися концы,
Зовут бояр и их
людейНа славный пир — на пир мечей!
— Нет, уж ты, Бога ради, освободи меня, Сергей Андреич, — сказал наконец Патап Максимыч. — Изнемог я… Дай одному с печалью остаться, подь отсель, оставь меня одного… Дай надуматься… А какой я допрежь сего столп был неколебимый… Помнишь?.. Никого не боялся, ничего не
страшился!.. Шатнуло горе, свихнуло!.. Глядя на меня, поучайся, Сергей Андреич, познай, как
человеку подобает мáлитися… Божий закон!.. Господне определенье!..
— Так, матушка, так, — проговорила Маргарита, — ведь все мы знаем, что должны помереть, все смерти чаем, а пока она не предстала, нимало ее не
страшимся, а как приспеет смертный час, всяк
человек в ужас придет. То же самое и это…
В особенности удивлялся он слепоте тех ложных ученых, которые не сознают, что человеческий ум не может проникнуть в эти тайны. — Потому-то, — говорил он, — все эти
люди, воображающие, что смеют толковать о них, далеко не сходятся в своих основных мнениях, и когда послушаешь их всех вместе, то кажется, что находишься среди сумасшедших. И действительно, какие отличительные признаки несчастных, одержимых безумием? Они боятся того, в чем нет ничего страшного, и не
страшатся того, что действительно опасно.
— Зачем страшно?
Человек одного только гнева Божьего да дня судного
страшиться должен.
Не
страшились и боязни не знали
люди праведные, ибо мы не уснем, но только изменимся.
— Что делают в то время избрáнные
люди — они не знают, не помнят, не понимают… Только дух святый знает, он ими движет. Угодно ему —
люди Божьи скачут и пляшут, не угодно — пребывают неподвижны… Угодно ему — говорят, не угодно — безмолвствуют. Тут дело не человеческое, а Божье.
Страшись его осуждать,
страшись изрекать хулу на святого духа… Сколько ни кайся потом — прощенья не будет.
До гроба вы клялись любить поэта…
Страшась людей, боясь людской молвы,
Вы не исполнили священного обета,
Свою любовь — и ту забыли вы…
Страх смерти всегда происходит в
людях оттого, что они
страшатся потерять при плотской смерти свое особенное я, которое — они чувствуют — составляет их жизнь. Я умру, тело разложится, и уничтожится мое я. Я же это мое есть то, что жило в моем теле столько-то лет.
В Москве между тем действительно жить было трудно. До народа доходили вести одна другой тяжелее и печальнее. Говорили, конечно, шепотом и озираясь, что царь после смерти сына не знал мирного сна. Ночью, как бы устрашенный привидениями, он вскакивал, падая с ложа, валялся посреди комнаты, стонал, вопил, утихал только от изнурения сил, забывался в минутной дремоте на полу, где клали для него тюфяк и изголовье. Ждал и боялся утреннего света,
страшился видеть
людей и явить на лице своем муку сыноубийцы.
— Вижу, — сказал Адам с глубоким вздохом, — и понимаю, что средства, тобою избранные, могли быть верными в другом
человеке, более гибком, более умеющем скрывать себя. Но для тебя, с твоею пороховою душой, — одной минуты довольно, чтобы погубить тебя! Ты не можешь выдержать угнетения; ты не способен унижаться, обманывать: а твоя должность этого требует.
Страшусь за тебя: не ты — благородный, пылкий нрав твой изменит твоей тайне.