Неточные совпадения
И нагадит так, как простой коллежский регистратор, а вовсе не так, как
человек со звездой на груди, разговаривающий о предметах, вызывающих на размышление, так что стоишь только да
дивишься, пожимая плечами, да и ничего более.
Я знал красавиц недоступных,
Холодных, чистых, как зима,
Неумолимых, неподкупных,
Непостижимых для ума;
Дивился я их спеси модной,
Их добродетели природной,
И, признаюсь, от них бежал,
И, мнится, с ужасом читал
Над их бровями надпись ада:
Оставь надежду навсегда.
Внушать любовь для них беда,
Пугать
людей для них отрада.
Быть может, на брегах Невы
Подобных дам видали вы.
— Да садитесь, Порфирий Петрович, садитесь, — усаживал гостя Раскольников, с таким, по-видимому, довольным и дружеским видом, что, право, сам на себя
подивился, если бы мог на себя поглядеть. Последки, подонки выскребывались! Иногда этак
человек вытерпит полчаса смертного страху с разбойником, а как приложат ему нож к горлу окончательно, так тут даже и страх пройдет. Он прямо уселся пред Порфирием и, не смигнув, смотрел на него. Порфирий прищурился и начал закуривать папироску.
— Почти так. А что: верно,
дивитесь, что я такой складной
человек?
Вообразите себе, о самых ничтожных пустяках, и
подивитесь человеку: меня ведь это-то и сердит.
Но сердобольная мамаша тотчас же, полушепотом и скороговоркой, разрешила некоторые важнейшие недоумения, а именно, что Аркадий Иванович
человек большой,
человек с делами и со связями, богач, — бог знает что там у него в голове, вздумал и поехал, вздумал и деньги отдал, а стало быть, и
дивиться нечего.
— Нет, я тому
дивлюсь, что уж слишком вы складной
человек.
Когда вспомню, что это случилось на моем веку и что ныне дожил я до кроткого царствования императора Александра, не могу не
дивиться быстрым успехам просвещения и распространению правил человеколюбия. Молодой
человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений.
Николай Петрович ничего не отвечал, а сам про себя
подивился живучести старых чувств в
человеке.
Да и всегда было тайною, и я тысячу раз
дивился на эту способность
человека (и, кажется, русского
человека по преимуществу) лелеять в душе своей высочайший идеал рядом с величайшею подлостью, и все совершенно искренно.
У крыльца ждал его лихач-рысак. Мы сели; но даже и во весь путь он все-таки не мог прийти в себя от какой-то ярости на этих молодых
людей и успокоиться. Я
дивился, что это так серьезно, и тому еще, что они так к Ламберту непочтительны, а он чуть ли даже не трусит перед ними. Мне, по въевшемуся в меня старому впечатлению с детства, все казалось, что все должны бояться Ламберта, так что, несмотря на всю мою независимость, я, наверно, в ту минуту и сам трусил Ламберта.
Петру Валерьянычу я, однако, не признался, что еще допреж сего, с лишком тридцать пять лет тому, это самое чудо видел, потому вижу от великого удовольствия показывает
человек, и стал я, напротив,
дивиться и ужасаться.
Как услыхала она про Версилова, так на него и накинулась, в исступлении вся, говорит-говорит, смотрю я на нее и
дивлюсь: ни с кем она, молчаливая такая, так не говорит, а тут еще с незнакомым совсем
человеком?
Мы ушли и свободно вздохнули на катере,
дивясь, как
люди могут пускаться на таких судах в море до этих мест, за 1800 морских миль от Кантона!
Смотрел я на всю эту суматоху и
дивился: «Вот привычные
люди, у которых никаких «страшных» минут не бывает, а теперь как будто боятся! На мели: велика важность! Постоим, да и сойдем, как задует ветер посвежее, заколеблется море!» — думал я, твердо шагая по твердой палубе. Неопытный слепец!
— Что ж, пришли
подивиться, как антихрист
людей мучает? На вот, гляди. Забрал
людей, запер в клетку войско целое.
Люди должны в поте лица хлеб есть, а он их запер; как свиней, кормит без работы, чтоб они озверели.
Он говорил так же откровенно, как вы, хотя и шутя, но скорбно шутя; я, говорит, люблю человечество, но
дивлюсь на себя самого: чем больше я люблю человечество вообще, тем меньше я люблю
людей в частности, то есть порознь, как отдельных лиц.
Помню, он-то именно и
дивился всех более, познакомившись с заинтересовавшим его чрезвычайно молодым
человеком, с которым он не без внутренней боли пикировался иногда познаниями.
Может быть,
подивятся тому, что если была такая уверенность, то почему же он заранее не пошел сюда, так сказать в свое общество, а направился к Самсонову,
человеку склада чужого, с которым он даже и не знал, как говорить.
— А чего ты весь трясешься? Знаешь ты штуку? Пусть он и честный
человек, Митенька-то (он глуп, но честен); но он — сладострастник. Вот его определение и вся внутренняя суть. Это отец ему передал свое подлое сладострастие. Ведь я только на тебя, Алеша,
дивлюсь: как это ты девственник? Ведь и ты Карамазов! Ведь в вашем семействе сладострастие до воспаления доведено. Ну вот эти три сладострастника друг за другом теперь и следят… с ножами за сапогом. Состукнулись трое лбами, а ты, пожалуй, четвертый.
Это потому, что у меня нет большого пристрастия к деньгам; ведь вы знаете, что у разных
людей разные пристрастия, не у всех же только к деньгам: у иных пристрастие к балам, у других — к нарядам или картам, и все такие
люди готовы даже разориться для своего пристрастия, и многие разоряются, и никто этому не
дивится, что их пристрастие им дороже денег.
В сущности, скорее надобно
дивиться — как Сенатор мог так долго жить под одной крышей с моим отцом, чем тому, что они разъехались. Я редко видал двух
человек более противуположных, как они.
Если Ронге и последователи Бюше еще возможны после 1848 года, после Фейербаха и Прудона, после Пия IX и Ламенне, если одна из самых энергических партий движения ставит мистическую формулу на своем знамени, если до сих пор есть
люди, как Мицкевич, как Красинский, продолжающие быть мессианистами, — то
дивиться нечему, что подобное учение привез с собою Чаадаев из Европы двадцатых годов.
За Киевом показалось неслыханное чудо. Все паны и гетьманы собирались
дивиться сему чуду: вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море. Бывалые
люди узнали и Крым, горою подымавшийся из моря, и болотный Сиваш. По левую руку видна была земля Галичская.
На что сему
дивиться? и
человек родится на то, чтобы умереть…
— Чуден ты
человек, Лев Николаич, на тебя
подивиться надо.
Подивился на то, до какой степени
человеку можно иметь глупый вид.
А дочки тоже
подивились на свою мамашу, так торжественно объявившую им, что «главнейшая черта ее жизни — беспрерывная ошибка в
людях», и в то же самое время поручавшую князя вниманию «могущественной» старухи Белоконской в Москве, причем, конечно, пришлось выпрашивать ее внимания Христом да богом, потому что «старуха» была в известных случаях туга на подъем.
С Петром Васильичем вообще что-то сделалось, и он просто бросался на
людей, как чумной бык. С баушкой у них шли постоянные ссоры, и они старались не встречаться. И с Марьей у баушки все шло «на перекосых», — зубастая да хитрая оказалась Марья, не то что Феня, и даже помаленьку стала забирать верх в доме. Делалось это само собой, незаметно, так что баушка Лукерья только
дивилась, что ей самой приходится слушаться Марьи.
Маркиза и феи, слушая ее, только
дивились, как можно было столько лет прожить с таким
человеком, как Розанов.
Я смутился еще более и сообщил мое недоумение Евсеичу; он сам попробовал посмотреть на картину с разных сторон, сам заметил и
дивился ее странному свойству, но в заключение равнодушно сказал: «Уж так ее живописец написал, что она всякому
человеку в глаза глядит».
Стоят
люди толпой и
дивятся: на окне за стеклом три куклы, маленькие, разодетые в красные и зеленые платьица и совсем-совсем как живые!
— Да я и то на тебя, Мария Семеновна,
дивлюсь, как ты всё одна да одна во все концы на
людей хлопочешь. А от них добра, я вижу, мало.
Скачет Малюта во дремучем лесу с своими опричниками. Он торопит их к Поганой Луже, поправляет башлык на царевиче, чтоб не узнали опричники, кого везут на смерть. Кабы узнали они, отступились бы от Малюты, схоронились бы больший за меньшего. Но думают опричники, что скачет простой
человек меж Хомяка и Малюты, и только
дивятся, что везут его казнить так далеко.
— Да как же-с: вот можете посудить, потому что весь в мешок заячий зашит. Да и чему дивиться-то-с, государи мои, станем? Восьмой десяток лет ведь уж совершил ненужный
человек.
Немало
дивились письму, читали его и перечитывали в волости и писарь, и учитель, и священник, и много
людей позначительнее, кому было любопытно, а, наконец, все-таки вызвали Лозинскую и отдали ей письмо в разорванном конверте, на котором совершенно ясно было написано ее имя: Катерине Лозинской, жене Лозинского Иосифа Оглобли, в Лозищах.
В это время его увидал сторож, который, зевая, потягивался под своим навесом. Он
подивился на странную одежду огромного
человека, вспомнил, что как будто видел его ночью около волчьей клетки, и потом с удивлением рассматривал огромные следы огромных сапог лозищанина на сырой песчаной дорожке…
А Матвей
подивился на Дыму («Вот ведь какой дар у этого
человека», — подумал он), но сам сел на постели, грустно понурив голову, и думал...
— Гляжу я, брат, на тебя —
дивлюсь, какой ты чудной
человек!
Нельзя не
подивиться, что у такого до безумия горячего и в горячности жестокого господина
люди могли решиться на такую наглую шалость.
— Знаете что, молодой
человек. Я пьяница, Ташкент брал, Мишку Хлудова перепивал, и сам Михаил Григорьевич Черняев, уж на что молодчина был,
дивился, как я пью… А таких, извините, пьяниц, извините, еще не видал.
— Разве ты не слышишь? — сказал земский. — И чему
дивиться? Плетью обуха не перешибешь; да и что нам, мелким
людям, до этого за дело?
— Чему
дивиться, что ты связал себя клятвенным обещанием, когда вся Москва сделала то же самое. Да вот хоть, например, князь Димитрий Мамстрюкович Черкасский изволил мне сказывать, что сегодня у него в дому сберутся здешние бояре и старшины, чтоб выслушать гонца, который прислан к нам с предложением от пана Гонсевского. И как ты думаешь, кто этот доверенный
человек злейшего врага нашего?.. Сын бывшего воеводы нижегородского, боярина Милославского.
— Чему
дивиться? — примолвил он громко. —
Человек в
человека приходит, а конь и подавно.
—
Дивлюсь, как
люди рассуждают! — пожав плечами, насмешливо заговорил Илья. — Баба для
человека вроде скота… вроде лошади! Везёшь меня? Ну, старайся, бить не буду. Не хошь везти? Трах её по башке!.. Да, черти, ведь и баба —
человек, и у неё свой характер есть…
Счастлив хоть одним был он, что его Лиске живется хорошо, только никак не мог в толк взять, кто такой добрый
человек нашелся, что устроил собачью богадельню, и почему на эти деньги (а стоит, чай, немало содержать псов-то) не сделали хоть ночлежного угла для голодных и холодных
людей, еще более бесприютных и несчастных, чем собаки (потому собака в шубе, — ей и на снегу тепло). Немало он
подивился этому.
Лиза. А когда же нам гулять-то? Днем работаем да господам служим, а по ночам гуляем. Вот на вас так я
дивлюсь! Неужто вы днем-то не нагуляетесь, что вам еще хочется по ночам бродить да
людей пугать, словно как…
— Говорят, — продолжал Степан Кондратьевич, — что у турецкого султана вся гвардия набрана из французов, так
дивиться нечему, если нас… то есть если мы теряем много
людей.
Испугались шпионы мои
И кинулись прочь:
человека заслыша,
Так стаей с мякины летят воробьи.
Затих я, прищурился — снова явились,
Глазенки мелькают в щели.
Что́ было со мною — всему
подивилисьИ мой приговор изрекли: —
Такому-то гусю ужь что́ за охота!
Лежал бы себе на печи!
И видно не барин: как ехал с болота.
Так рядом с Гаврилой… «Услышит,
молчи...
Под разными предлогами, пренебрегая гнев госпожи своей, Ольга отлучалась от скучной работы и старалась встретить где-нибудь в отдаленной пустой комнате Вадима; и странно! она почти всегда находила его там, где думала найти — и тогда просьбы, ласки, все хитрости были употребляемы, чтобы выманить желанную тайну — однако он был непреклонен; умел отвести разговор на другой предмет, занимал ее разными рассказами — но тайны не было; она
дивилась его уму, его бурному нраву, начинала проникать в его сумрачную душу и заметила, что этот
человек рожден не для рабства: — и это заставило ее иметь к нему доверенность; немудрено; — власть разлучает гордые души, а неволя соединяет их.