Неточные совпадения
Катерина. Давно
люблю. Словно на грех ты к нам приехал. Как увидела тебя, так уж не
своя стала. С первого же раза, кажется, кабы ты поманил меня, я бы и пошла за тобой; иди ты хоть на
край света, я бы все шла за тобой и не оглянулась бы.
Помнишь, ты хотел после книг объехать чужие
края, чтоб лучше знать и
любить свой?
— Але не можно не мець слабосьци до
своего краю? — возгласил он. (Разве можно не
любить своей стороны?)
Каждое утро восходит такое же светлое солнце; каждое утро на водопаде радуга, каждый вечер снеговая, самая высокая гора там, вдали, на
краю неба, горит пурпуровым пламенем; каждая «маленькая мушка, которая жужжит около него в горячем солнечном луче, во всем этом хоре участница: место знает
свое,
любит его и счастлива»; каждая-то травка растет и счастлива!
Меня она очень
любила, хотя разговаривать нам было некогда, и конца
краю радости ее не было, когда осенью, в день ее рождения, я подарил ей
свой счастливый перламутровый кошелек, который с самой Казани во всех опасностях я сумел сберечь.
— Или — думал: «Поживем немного, я буду тебя
любить, сколько ты захочешь, а потом ты дашь мне денег на лодку, снасти и на кусок земли, я ворочусь тогда в
свой добрый
край и всегда, всю жизнь буду хорошо помнить о тебе…»
Пущин, в серой пуховой шляпе, сидел, завернувшись в шинель, положа удилище на
край лодки, и зорко смотрел на
свой наплавок, как на поставленную карту (он
любил играть в банк).
Словно Венеция). Старый Мазай
Любит до страсти
свой низменный
край.
Ни конца ни
краю играм и песням… А в ракитовых кустиках в укромных перелесках тихий шепот, страстный, млеющий лепет, отрывистый смех, робкое моленье, замирающие голоса и звучные поцелуи… Последняя ночь хмелевая!.. В последний раз светлый Ярило простирает
свою серебристую ризу, в последний раз осеняет он игривую молодежь золотыми колосьями и алыми цветами мака: «Кошуйтеся [Живите в любви и согласии.], детки, в ладу да в миру, а кто полюбит кого,
люби дóвеку, не откидывайся!..» Таково прощальное слово Ярилы…
Лениво цепляя фразу к фразе и подделываясь под детский язык, Быковский стал объяснять сыну, что значит собственность. Сережа глядел ему в грудь и внимательно слушал (он
любил по вечерам беседовать с отцом), потом облокотился о
край стола и начал щурить
свои близорукие глаза на бумаги и чернильницу. Взгляд его поблуждал по столу и остановился на флаконе с гуммиарабиком.
Владислав угрюмо молчал. Стабровская подозревала, что он еще грустит по
своим московским привязанностям, и старалась развлекать его обществом хорошеньких, ловких, увлекательных соседок. Даже одну из них, блестящее созвездие среди светил Белорусского
края, которую она особенна
любила и за которую многие безнадежно сватались, предложила ему в супруги, уверяя его, что красавица к нему неравнодушна.