Неточные совпадения
«Откуда взял я это? Разумом, что ли, дошел я до того, что надо
любить ближнего и не душить его? Мне сказали это
в детстве, и я радостно поверил, потому что мне сказали то, что было у меня
в душе. А кто открыл это? Не разум. Разум открыл борьбу за существование и закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний. Это вывод разума. А
любить другого не мог открыть разум, потому что это неразумно».
Жизнь эта открывалась религией, но религией, не имеющею ничего общего с тою, которую с
детства знала Кити и которая выражалась
в обедне и всенощной во Вдовьем Доме, где можно было встретить знакомых, и
в изучении с батюшкой наизусть славянских текстов; это была религия возвышенная, таинственная, связанная с рядом прекрасных мыслей и чувств,
в которую не только можно было верить, потому что так велено, но которую можно было
любить.
Вот отчего Захар так
любил свой серый сюртук. Может быть, и бакенбардами своими он дорожил потому, что видел
в детстве своем много старых слуг с этим старинным, аристократическим украшением.
Стала она революционеркой, как она рассказывала, потому, что с
детства чувствовала отвращение к господской жизни, а
любила жизнь простых людей, и ее всегда бранили за то, что она
в девичьей,
в кухне,
в конюшне, а не
в гостиной.
С
детства Верочка
любила ходить вместе с немой Досифеей
в кухню, прачечную, погреб и кладовые; помогала солить капусту, разводила цветы и вечно возилась с выброшенными на улицу котятами, которых терпеливо выкармливала, а потом раздавала по своим знакомым.
Он и прежде, еще
в Москве, еще
в детстве Lise,
любил приходить к ней и рассказывать то из случившегося с ним сейчас, то из прочитанного, то вспоминать из прожитого им
детства.
В детстве он очень
любил вешать кошек и потом хоронить их с церемонией.
Учил ли его кто-нибудь уму-разуму, просвещен ли он
в науках,
любил ли кто его хоть сколько-нибудь
в его
детстве?
Он с самого
детства любил уходить
в угол и книжки читать, и, однако же, и товарищи его до того полюбили, что решительно можно было назвать его всеобщим любимцем во все время пребывания его
в школе.
Бедная Саша, бедная жертва гнусной, проклятой русской жизни, запятнанной крепостным состоянием, — смертью ты вышла на волю! И ты еще была несравненно счастливее других:
в суровом плену княгининого дома ты встретила друга, и дружба той, которую ты так безмерно
любила, проводила тебя заочно до могилы. Много слез стоила ты ей; незадолго до своей кончины она еще поминала тебя и благословляла память твою как единственный светлый образ, явившийся
в ее
детстве!
Около того времени, как тверская кузина уехала
в Корчеву, умерла бабушка Ника, матери он лишился
в первом
детстве.
В их доме была суета, и Зонненберг, которому нечего было делать, тоже хлопотал и представлял, что сбит с ног; он привел Ника с утра к нам и просил его на весь день оставить у нас. Ник был грустен, испуган; вероятно, он
любил бабушку. Он так поэтически вспомнил ее потом...
В детстве я очень
любил все, что относилось до хозяйства, а потому и
в настоящем случае прежде всего отправился к службам.
Но я никогда не
любил этого мира и еще
в детстве был
в оппозиции.
Это были поистине прекраснейшие люди, особенно Павел Иваныч Миницкий, который с поэтической природой малоросса соединял энергическую деятельность, благородство души и строгость правил; страстно
любя свою красавицу жену, так же любившую своего красавца мужа, он с удивительною настойчивостию перевоспитывал ее, истребляя
в ней семена тщеславия и суетности, как-то заронившиеся
в детстве в ее прекрасную природу.
Николай Сергеич с негодованием отвергал этот слух, тем более что Алеша чрезвычайно
любил своего отца, которого не знал
в продолжение всего своего
детства и отрочества; он говорил об нем с восторгом, с увлечением; видно было, что он вполне подчинился его влиянию.
Нужно было даже поменьше
любить его, не думать за него ежеминутно, не отводить от него каждую заботу и неприятность, не плакать и не страдать вместо его и
в детстве, чтоб дать ему самому почувствовать приближение грозы, справиться с своими силами и подумать о своей судьбе — словом, узнать, что он мужчина.
Кроме того, сегодня был день ее именин — семнадцатое сентября. По милым, отдаленным воспоминаниям
детства она всегда
любила этот день и всегда ожидала от него чего-то счастливо-чудесного. Муж, уезжая утром по спешным делам
в город, положил ей на ночной столик футляр с прекрасными серьгами из грушевидных жемчужин, и этот подарок еще больше веселил ее.
Людмила же вся жила
в образах: еще
в детстве она, по преимуществу,
любила слушать страшные сказки, сидеть по целым часам у окна и смотреть на луну, следить летним днем за облаками, воображая
в них фигуры гор, зверей, птиц.
— У меня такое чувство, как будто жизнь наша уже кончилась, а начинается теперь для нас серая полужизнь. Когда я узнал, что брат Федор безнадежно болен, я заплакал; мы вместе прожили наше
детство и юность, когда-то я
любил его всею душой, и вот тебе катастрофа, и мне кажется, что, теряя его, я окончательно разрываю со своим прошлым. А теперь, когда ты сказала, что нам необходимо переезжать на Пятницкую,
в эту тюрьму, то мне стало казаться, что у меня нет уже и будущего.
Детство было длинное, скучное; отец обходился сурово и даже раза три наказывал ее розгами, а мать чем-то долго болела и умерла; прислуга была грязная, грубая, лицемерная; часто приходили
в дом попы и монахи, тоже грубые и лицемерные; они пили и закусывали и грубо льстили ее отцу, которого не
любили.
— Я и Федор богаты, наш отец капиталист, миллионер, с нами нужно бороться! — проговорил Лаптев и потер ладонью лоб. — Бороться со мной — как это не укладывается
в моем сознании! Я богат, но что мне дали до сих пор деньги, что дала мне эта сила? Чем я счастливее вас?
Детство было у меня каторжное, и деньги не спасали меня от розог. Когда Нина болела и умирала, ей не помогли мои деньги. Когда меня не
любят, то я не могу заставить полюбить себя, хотя бы потратил сто миллионов.
«Если Гиляровский хотя с малой сердечной теплотой вспомнит о нас, друзьях его
детства, то для нас это будет очень приятно… Да, это было очень давно, то было раннею весною, когда мы, от всей души
любя здешний Малый театр,
в его славное время, были знакомы».
Саша. B
детстве моем вы были для меня единственною радостью; я
любила вас и вашу душу, как себя, а теперь… я вас
люблю, Николай Алексеевич… С вами не то что на край света, а куда хотите, хоть
в могилу, только, ради бога, скорее, иначе я задохнусь…
Бабушка Варвара Никаноровна происходила из самого незнатного рода: она была «мелкая дворянка», по фамилии Честунова. Бабушка отнюдь не скрывала своего скромного происхождения, напротив, даже
любила говорить, что она у своего отца с матерью
в детстве индюшек стерегла, но при этом всегда объясняла, что «скромный род ее был хоть тихенький, но честный и фамилия Честуновы им не даром досталась, а приросла от народного прозвания».
Дядя Яков, бесподобнейшее лицо из всех нынче живущих Протозановых, говорят, еще с
детства, с самых первых уроков, за которые он сел ранее моего отца, но
в которых папа быстро его перегнал, признал превосходство брата и, приходя от него
в восторг,
любил выдвигать его всем на вид.
Замечу мимоходом, что, кроме моего отца,
в роду нашем уже никто не имел большого сходства с княгинею Варварою Никаноровной; все, и
в этом числе сама она, находили большое сходство с собою во мне, но я никогда не могла освободиться от подозрения, что тут очень много пристрастия и натяжки: я напоминала ее только моим ростом да общим выражением, по которому меня с
детства удостоили привилегии быть «бабушкиною внучкой», но моим чертам недоставало всего того, что я так
любила в ее лице, и, по справедливости говоря, я не была так красива.
О раннем
детстве его не сохранилось преданий: я слыхал только, что он был дитя ласковое, спокойное и веселое: очень
любил мать, няньку, брата с сестрою и имел смешную для ранних лет манеру задумываться, удаляясь
в угол и держа у своего детского лба свой маленький указательный палец, — что, говорят, было очень смешно, и я этому верю, потому что князь Яков и
в позднейшее время бывал иногда
в серьезные минуты довольно наивен.
Конечно, есть родители, которые всех самих себя кладут
в воспитание детей,
в их будущее счастье, — те родители, разумеется, заслуживают благодарности от своих детей; но моей матери никак нельзя приписать этого:
в детстве меня гораздо больше
любил отец, потом меня веселил и наряжал совершенно посторонний человек, и, наконец, воспитало и поучало благотворительное заведение.
По той же самой причине, что моя мать была горожанка, как я уже сказал, и также потому, что она провела
в угнетении и печали свое
детство и раннюю молодость и потом получила, так сказать, некоторое внешнее прикосновение цивилизации от чтения книг и от знакомства с тогдашними умными и образованными людьми, прикосновение, часто возбуждающее какую-то гордость и неуважение к простонародному быту, — по всем этим причинам вместе, моя мать не понимала и не
любила ни хороводов, ни свадебных и подблюдных песен, ни святочных игрищ, даже не знала их хорошенько.
— Кое-что. Я всегда
любил игрушки, может быть, потому, что мало играл
в детстве.
В детстве она очень
любила мороженое, и мне часто приходилось водить ее
в кондитерскую. Мороженое для нее было мерилом всего прекрасного. Если ей хотелось похвалить меня, то она говорила: «Ты, папа, сливочный». Один пальчик назывался у нее фисташковым, другой сливочным, третий малиновым и т. д. Обыкновенно, когда по утрам она приходила ко мне здороваться, я сажал ее к себе на колени и, целуя ее пальчики, приговаривал...
Храните свое вековое наследство,
Любите свой хлеб трудовой —
И пусть обаянье поэзии
детстваПроводит вас
в недра землицы родной!..
В последнее время, вот
в эти дни, я
люблю тебя так же нежно и беззаветно, как
в детстве. Кроме тебя, теперь у меня никого не осталось. Только зачем, зачем ты поддаешься влиянию этого человека?
Я с
детства любил музыку, но
в то время я еще плохо понимал ее, мало был знаком с произведениями великих мастеров, и если бы г. Ратч не проворчал с некоторым неудовольствием: «Aha, wieder dieser Beethoven!» [А, опять этот Бетховен! (нем.).], я бы не догадался, что именно выбрала Сусанна.
Только после некоторого продолжительного знакомства с m-lle Helene, как я ее называл, я узнал, что она почти с
детства любила мои стихотворения. Не подлежало сомнению, что она давно поняла задушевный трепет, с каким я вступал
в симпатичную ее атмосферу. Понял и я, что слова и молчание
в этом случае равно значительны.
Итак: горка. Ледяная и бесконечная, как та, с которой
в детстве сказочного Кая уносили сани. Последний мой полет по этой горке, и я знаю, что ждет меня внизу. Ах, Анна, большое горе у тебя будет вскоре, если ты
любила меня…
Кроме того, что его приезд изменял наши планы и давал возможность уехать из деревни, я с
детства привыкла
любить и уважать его, и Катя, советуя мне встряхнуться, угадала, что изо всех знакомых мне бы больнее всего было перед Сергеем Михайлычем показаться
в невыгодном свете.
Утешая Таню, Коврин думал о том, что, кроме этой девушки и ее отца, во всем свете днем с огнем не сыщешь людей, которые
любили бы его как своего, как родного; если бы не эти два человека, то, пожалуй, он, потерявший отца и мать
в раннем
детстве, до самой смерти не узнал бы, что такое искренняя ласка и та наивная, нерассуждающая любовь, какую питают только к очень близким, кровным людям.
Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова
детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он, забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех птичек, которые порхали
в их саду и
в роще, и всех цветов, которые росли на лугах и
в поле, не знал еще, каким именем называют
в свете дурных людей и дела их; как развивались первые способности души его; как быстро она вбирала
в себя действия внешних предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как мысли и чувства рождались
в ней, подобно свежей апрельской зелени; сколько раз
в день,
в минуту нежная родительница целовала его, плакала и благодарила небо; сколько раз и он маленькими своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: «
Люблю тебя, маменька!» и как сердце его время от времени чувствовало это живее!
Вера прибавляет, что я советовал Марье Ивановне записывать все воспоминания о
детстве сына (кажется, всего было бы благонадежнее записывать их самим нам) и продолжает так: как
любит Марья Ивановна всех тех, кто принимает участие
в ее сыне!
Теперь я вижу жену не
в окно, а вблизи себя,
в обычной домашней обстановке,
в той самой, которой недостает мне теперь
в мои пожилые годы, и несмотря на ее ненависть ко мне, я скучаю по ней, как когда-то
в детстве скучал по матери и няне, и чувствую, что теперь, под старость, я
люблю ее чище и выше, чем
любил прежде, — и поэтому мне хочется подойти к ней, покрепче наступить ей каблуком на носок, причинить боль и при этом улыбнуться.
Алексей Петрович думал об отце и
в первый раз после многих лет почувствовал, что
любил его, несмотря на всю его немудреность. Ему хотелось бы теперь хоть на минуту перенестись
в свое
детство,
в деревню,
в маленький домик и приласкаться к этому забитому человеку, приласкаться просто, по-детски. Захотелось той чистой и простой любви, которую знают только дети да разве очень уж чистые, нетронутые натуры из взрослых.
Я
в детстве очень
любил этот народ, веселый, шаловливый, отважный и добродушно-лицемерный.
То, к чему он больше и больше привязывался с самого раннего
детства, о чем
любил думать, когда сидел, бывало,
в душном классе или
в аудитории, — ясность, чистота, радость, всё, что наполняло дом жизнью и светом, ушло безвозвратно, исчезло и смешалось с грубою, неуклюжею историей какого-то батальонного командира, великодушного прапорщика, развратной бабы, застрелившегося дедушки…
А — может быть — проще, может быть, отрожденная поэтова сопоставительная — противопоставительная — страсть — и склад, та же игра,
в которую я
в детстве так
любила играть: черного и белого не покупайте, да и нет не говорите, только наоборот: только да — нет, черное — белое, я — все, Бог — Черт.
Тихой радостью вспыхнула Дуня, нежный румянец по снежным ланитам потоком разлился. Дóроги были ей похвалы Аграфены Петровны. С
детства любила ее, как родную сестру,
в возраст придя, стала ее всей душой уважать и каждое слово ее высоко ценила. Не сказала ни слова
в ответ, но, быстро с места поднявшись, живо, стремительно бросилась к Груне и, крепко руками обвив ее шею, молча прильнула к устам ее маленьким аленьким ротиком.
Я
люблю родину.
Я очень
люблю родину!
Хоть есть
в ней грусти ивовая ржавь.
Приятны мне свиней испачканные морды
И
в тишине ночной звенящий голос жаб.
Я нежно болен вспоминаньем
детства,
Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клён перед костром зари.
О, сколько я на нём яиц из гнёзд вороньих,
Карабкаясь по сучьям, воровал!
Все тот же ль он теперь, с верхушкою зелёной?
По-прежнему ль крепка его кора?
Я представляю себе, по преданию, Иоанна Богослова, впавшего от старости
в детство. Он, по преданию, говорил только: братья,
любите друг друга!
Благословенно
детство за то благо, которое оно дает само, и за то добро, которое оно производит, не зная и не желая этого, только заставляя, позволяя себя
любить. Только благодаря ему мы видим на земле частичку рая. Благословенна и смерть. Ангелы не могут нуждаться ни
в рождении, ни
в смерти для того, чтобы жить; но для людей необходимо, неизбежно и то и другое.
Да! Да! Да! Права Оня! Еще два года, и мечта всей маленькой Дуниной жизни сбудется наконец! Она увидит снова поля, леса, золотые нивы, бедные, покосившиеся домики-избушки, все то, что привыкла
любить с
детства и к чему тянется теперь, как мотылек к свету, ее изголодавшаяся за годы разлуки с родной обстановкой душа. Что-то радостно и звонко, как песня жаворонка, запело
в сердечке Дуни. Она прояснившимися глазами взглянула на Оню и радостно-радостно произнесла...