Неточные совпадения
Практика судебного оратора достаточно хорошо научила Клима Ивановича Самгина обходить опасные места, удаляясь от них в сторону. Он был достаточно начитан для того, чтоб легко наполнять
любой термин именно тем содержанием, которого требует день и минута. И, наконец, он твердо знал, что люди всегда безграмотнее тех мыслей и фраз, которыми они оперируют, — он знал это потому, что весьма часто сам
чувствовал себя таким.
«Я стал слишком мягок с нею, и вот она уже небрежна со мною. Необходимо быть строже. Необходимо овладеть ею с такою полнотой, чтоб всегда и в
любую минуту настраивать ее созвучно моим желаниям. Надо научиться понимать все, что она думает и
чувствует, не расспрашивая ее. Мужчина должен поглощать женщину так, чтоб все тайные думы и ощущения ее полностью передавались ему».
—
Люба Сомова, курносая дурочка, я ее не люблю, то есть она мне не нравится, а все-таки я себя
чувствую зависимым от нее. Ты знаешь, девицы весьма благосклонны ко мне, но…
Наблюдая волнение Варвары, ее быстрые переходы от радости, вызванной его ласковой улыбкой, мягким словом, к озлобленной печали, которую он легко вызывал словом небрежным или насмешливым, Самгин все увереннее
чувствовал, что в
любую минуту он может взять девушку. Моментами эта возможность опьяняла его. Он не соблазнялся, но, любуясь своей сдержанностью, все-таки спрашивал себя: «Что мешает? Лидия? Маракуев?»
В сравнении с
любым человеком он
чувствовал себя богачом, человеком огромного опыта, этот опыт требовал других условий, для того чтоб вспыхнуть и ярко осветить фигуру его носителя.
Он мог бы одинаково свободно и с равной силой повторить
любую мысль, каждую фразу, сказанную
любым человеком, но он
чувствовал, что весь поток этих мыслей требует ограничения в единую норму, включения в берега, в русло.
Он
чувствовал себя окрепшим. Все испытанное им за последний месяц утвердило его отношение к жизни, к людям. О себе сгоряча подумал, что он действительно независимый человек и, в сущности, ничто не мешает ему выбрать
любой из двух путей, открытых пред ним. Само собою разумеется, что он не пойдет на службу жандармов, но, если б издавался хороший, независимый от кружков и партий орган, он, может быть, стал бы писать в нем. Можно бы неплохо написать о духовном родстве Константина Леонтьева с Михаилом Бакуниным.
— Я, как тебя нет предо мною, то тотчас же к тебе злобу и
чувствую, Лев Николаевич. В эти три месяца, что я тебя не видал, каждую минуту на тебя злобился, ей-богу. Так бы тебя взял и отравил чем-нибудь! Вот как. Теперь ты четверти часа со мной не сидишь, а уж вся злоба моя проходит, и ты мне опять по-прежнему
люб. Посиди со мной…
На дачном танцевальном кругу, в Химках, под Москвою, он был ее постоянным кавалером в вальсе, польке, мазурке и кадрили, уделяя, впрочем, немного благосклонного внимания и ее младшим сестрам, Ольге и
Любе. Александров отлично знал о своей некрасивости и никогда в этом смысле не позволял себе ни заблуждений, ни мечтаний; но еще с большей уверенностью он не только знал, но и
чувствовал, что танцует он хорошо: ловко, красиво и весело.
Конечно, напрасным оказался мудрый совет Диодора Ивановича: писать о том, что ты лично видел, слышал, осязал, обонял,
чувствовал и наблюдал, нанизывая эти впечатления на
любую, хотя бы скудную нить происшествия.
Дочери тетки — три провинциальные грации, из которых старшая года два-три уже стояла на роковом двадцать девятом году, — если не говорили с такою патриархальною простотою, то давали в каждом слове
чувствовать Любе всю снисходительность свою, что они удостоивают ее своей лаской.
Глядя в зеркало на свое взволнованное лицо, на котором крупные и сочные губы казались еще краснее от бледности щек, осматривая свой пышный бюст, плотно обтянутый шелком, она
почувствовала себя красивой и достойной внимания
любого мужчины, кто бы он ни был. Зеленые камни, сверкавшие в ее ушах, оскорбляли ее, как лишнее, и к тому же ей показалось, что их игра ложится ей на щеки тонкой желтоватой тенью. Она вынула из ушей изумруды, заменив их маленькими рубинами, думая о Смолине — что это за человек?
Бучинский любил прибавить для красного словца, и в его словах можно было верить
любой половине, но эта характеристика Гараськи произвела на меня впечатление против всякого желания. При каждой встрече с Гараськой слова Бучинского вставали живыми, и мне начинало казаться, что действительно в этом изможденном теле жило что-то особенное, чему не приберешь названия, но что заставляло себя
чувствовать. Когда Гараська улыбался, я испытывал неприятное чувство.
Вообще русский человек, как это можно заметить в
любом зажиточном доме,
чувствует большую слабость к чистоте и выкрасит непременно все, что только можно выкрасить: и красиво с известной точки зрения, и прочно, и относительно чистоты самое подходящее дело.
Волны морские разбиваются об утес, но о волны ее кудрей, наоборот, разобьется и разлетится в прах
любой камень… Нужно быть бесчувственным балбесом, чтобы устоять против ее улыбки, против неги, которою так и дышит ее миниатюрный, словно выточенный бюстик. Ах, какою надо быть деревянной скотиной, чтобы не
чувствовать себя на верху блаженства, когда она говорит, смеется, показывает свои ослепительно белые зубки!
И горько продолжал смеяться. Я растерялся и
почувствовал, что неудержимо краснею.
Люба сидела, низко опустив голову, взволнованная, красная. Марья Матвеевна метнула на мужа негодующий взгляд и заговорила обычным тоном...
После ужина начали играть в разные игры. Папа стал играть вместе с нами. Я был в ударе до вдохновения, до восторга. Острил, смеялся.
Чувствовал, как я всем нравлюсь и как мне все барышни нравятся, особенно три Конопацкие. Какие милые! Какие милые! И
Люба, и Катя, и Наташа.
И почему было не
чувствовать интереса к
любому встречному ему, такому жадному к жизни во всех ее проявлениях, от далекой звезды до ползущей по земле букашки?
Люба поглядела на Рубцова, скосившего на особый лад губы, и
почувствовала какую-то новую неловкость в его присутствии. Он был недоволен, но это-то и подзадоривало ее.
Так бы и стал ему представлять дело
любой парижанин. И он может точно так же все объяснить, но не хочет. Жить он хочет по-другому, — это он знал и
чувствовал, не смущаясь тем, что ему пошел сорок пятый год…
И опять длительное молчание — точно откуда-то сверху сорвалась птица и падает, бесшумно крутясь в воздухе мягкими крыльями, и никак не может достичь земли, чтобы разбиться о нее и лечь спокойно. В темноте он
почувствовал, как
Люба молча и осторожно, стараясь как можно меньше касаться, перебралась через него и стала возиться с чем-то.