Неточные совпадения
Вгляделся барин в пахаря:
Грудь впалая; как вдавленный
Живот; у глаз, у рта
Излучины, как трещины
На высохшей земле;
И сам на землю-матушку
Похож он: шея бурая,
Как пласт, сохой отрезанный,
Кирпичное
лицо,
Рука — кора древесная,
А волосы — песок.
— Нет,
матушка не обижу, — говорил он, а между тем отирал рукою пот, который в три ручья катился по
лицу его. Он расспросил ее, не имеет ли она в городе какого-нибудь поверенного или знакомого, которого бы могла уполномочить на совершение крепости и всего, что следует.
Пришла, рассыпалась; клоками
Повисла на суках дубов;
Легла волнистыми коврами
Среди полей, вокруг холмов;
Брега с недвижною рекою
Сравняла пухлой пеленою;
Блеснул мороз. И рады мы
Проказам
матушки зимы.
Не радо ей лишь сердце Тани.
Нейдет она зиму встречать,
Морозной пылью подышать
И первым снегом с кровли бани
Умыть
лицо, плеча и грудь:
Татьяне страшен зимний путь.
Старушка хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла
лицо платком и, махнув рукою, вышла из комнаты. У меня немного защемило в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение ехать было сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор отца с
матушкой. Они говорили о вещах, которые заметно не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет дорога?
Когда
матушка улыбалась, как ни хорошо было ее
лицо, оно делалось несравненно лучше, и кругом все как будто веселело. Если бы в тяжелые минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту улыбку, я бы не знал, что такое горе. Мне кажется, что в одной улыбке состоит то, что называют красотою
лица: если улыбка прибавляет прелести
лицу, то
лицо прекрасно; если она не изменяет его, то оно обыкновенно; если она портит его, то оно дурно.
Мысль о скорой разлуке со мною так поразила
матушку, что она уронила ложку в кастрюльку и слезы потекли по ее
лицу. Напротив того, трудно описать мое восхищение. Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что, по мнению моему, было верхом благополучия человеческого.
Лицо в размерах
матушки игуменьи Митрофании — разумеется, не предрекая ничего уголовного, что было бы уже несправедливым с моей стороны.
— Сколько хотите… Впрочем, — прибавил он с мефистофелевской иронией в
лице, — вы можете это дело обделать даром — права вашей
матушки неоспоримы, она виртембергская подданная, адресуйтесь в Штутгарт — министр иностранных дел обязан заступиться за нее и выхлопотать уплату. Я, по правде сказать, буду очень рад свалить с своих плеч это неприятное дело.
На аукцион никто не явился, кроме подставного
лица, и имение осталось за
матушкой, «с переводом долга» и с самой небольшой приплатой из приданных денег.
У сестрицы побелели губы и
лицо исказилось. Еще минута, и с нею, чего доброго, на этот раз случится настоящая истерика.
Матушка замечает это и решается смириться.
Она несколько моложе
матушки, но на вид старообразнее; это рыхлая, расплывшаяся женщина, с круглым, ничего не выражающим
лицом и тупо смотрящими глазами.
За Мутовкиной следует сваха с Плющихи; за нею — сваха из-под Новодевичьего. Действующие
лица меняются, но процессия остается одинаковою и по форме и по содержанию и длится до тех пор, пока не подадут обед или
матушка сама не уедет из дома.
Матушка бледнеет, но перемогает себя. Того гляди, гости нагрянут — и она боится, что дочка назло ей уйдет в свою комнату. Хотя она и сама не чужда «светских разговоров», но все-таки дочь и по-французски умеет, и манерцы у нее настоящие — хоть перед кем угодно не ударит
лицом в грязь.
Матушка действительно несколько изменилась в
лице при одной перспективе будущего визита Анфисы Порфирьевны. Тут только, по-видимому, она окончательно убедилась, какую сделала ошибку, заехавши в Овсецово.
Даже Марья Порфирьевна притихала и съеживалась, когда ей напоминали о возможности подобной катастрофы. Вообще она до того боялась
матушки, что при упоминовении ее имени бросалась на постель и прятала
лицо в подушки.
Бледная улыбка скользнула на мгновение на губах Конона: слова
матушки «без тебя как без рук», по-видимому, польстили ему. Но через секунду
лицо его опять затянулось словно паутиной, и с языка слетел обычный загадочный ответ...
С шести часов
матушка и сестра начинали приготовляться к вечернему выезду. Утренняя беготня возобновлялась с новой силой. Битых три часа сестра не отходит от зеркала, отделывая
лицо, шнуруясь и примеряя платье за платьем. Беспрерывно из ее спальни в спальню
матушки перебегает горничная за приказаниями.
Матушка выбирает меня, и дело улаживается. [Хотя я был малолетний, но в то время еще не существовало закона, запрещающего
лицам, не достигшим совершеннолетия, воспринимать младенцев от купели.]
Клещевинову неловко. По ледяному тону, с которым
матушка произносит свой бесцеремонный вопрос, он догадывается, что она принадлежит к числу тех личностей, которые упорно стоят на однажды принятом решении. А решение это он сразу прочитал на ее
лице.
Но что всего больше досадовало
матушку — это показывавшаяся по временам на
лице Конона улыбка. Не настоящая улыбка, а какое-то подобие, точно на портретах, писанных неискусной рукой крепостного живописца.
Поздним утром обе — и
матушка и сестрица — являются к чаю бледные, с измятыми
лицами.
Матушка сердита; сестрица притворяется веселою. Вообще у нее недоброе сердце, и она любит делать назло.
При этом толковании
матушка изменяется в
лице, жених таращит глаза, и на носу его еще ярче выступает расширение вен; дядя сквозь зубы бормочет: «Попал пальцем в небо!»
В два часа и
матушка и сестрица сидят в гостиной; последняя протянула ноги на стул: в руках у нее французская книжка, на коленях — ломоть черного хлеба. Изредка она взглядывает на
матушку и старается угадать по ее
лицу, не сделала ли она «распоряжения». Но на этот раз
матушка промахнулась или, лучше сказать, просто не догадалась.
Некоторое время он был приставлен в качестве камердинера к старому барину, но отец не мог выносить выражения его
лица и самого Конона не иначе звал, как каменным идолом. Что касается до
матушки, то она не обижала его и даже в приказаниях была более осторожна, нежели относительно прочей прислуги одного с Кононом сокровенного миросозерцания. Так что можно было подумать, что она как будто его опасается.
Матушка с тоской смотрит на графинчик и говорит себе: «Целый стакан давеча влили, а он уж почти все слопал!» И, воспользовавшись минутой, когда Стриженый отвернул
лицо в сторону, отодвигает графинчик подальше. Жених, впрочем, замечает этот маневр, но на этот раз, к удовольствию
матушки, не настаивает.
Сережка не робок и довольно развязно подходит к «крестной».
Матушка рассматривает его, но хорошего находит мало.
Лицо широкое, красное, скулы выдались, глаза узенькие, нос как пуговица. Как есть калмык. Да и ростом мал не по летам.
Крестьянка не хотела у меня взять непорочных, благоумышленных ста рублей, которые в соразмерности состояний долженствуют быть для полковницы, советницы, майорши, генеральши пять, десять, пятнадцать тысяч или более; если же госпоже полковнице, майорше, советнице или генеральше (в соразмерности моего посула едровской ямщичихе), у которой дочка
лицом недурна или только что непорочна, и того уже довольно, знатной боярин седмидесятой, или, чего боже сохрани, седмьдесят второй пробы, посулит пять, десять, пятнадцать тысяч, или глухо знатное приданое, или сыщет чиновного жениха, или выпросит в почетные девицы, то я вас вопрошаю, городские
матушки, не ёкнет ли у вас сердечко? не захочется ли видеть дочку в позлащенной карете, в бриллиантах, едущую четвернею, если она ходит пешком, или едущую цугом вместо двух заморенных кляч, которые ее таскают?
— Как будто с лица-то потоньше стала,
матушка.
Рядом с матерью сидит старшая дочь хозяев, Зинаида Егоровна, второй год вышедшая замуж за помещика Шатохина, очень недурная собою особа с бледно-сахарным
лицом и капризною верхнею губкою; потом матушка-попадья, очень полная женщина в очень узком темненьком платье, и ее дочь, очень тоненькая, миловидная девушка в очень широком платье, и, наконец, Соня Бахарева.
Вдруг в спальной раздались какие-то удары и вслед за тем слова горничной: «Клеопатра Петровна,
матушка, полноте, полноте!» Но удары продолжались. Павел понять не мог, что это такое. Затем горничная с испуганным
лицом вышла к нему.
Я, бывало, приду из пансиона — всё такие грустные
лица;
матушка потихоньку плачет, батюшка сердится.
— Да-с, Варвара Карповна, вы у меня на выборах извольте замуж выйти; я найду женихов, ну, а вам поблажки больше не дам; что ты о себе думаешь, красавица, что ли, такая, что тебя очень будут искать: ни
лица, ни тела, да и шагу не хочешь сделать, одеться не умеешь, слова молвить не умеешь, а еще училась в Москве; нет, голубушка, книжки в сторону, довольно начиталась, очень довольно, пора,
матушка, за дело приниматься.
— Ох вы, девушки, девушки! Все-то вы на одну стать! Не он, так слава богу! А если б он, так и нарядов бы у нас недостало! Нет,
матушка, сегодня будет какой-то пан Тишкевич; а от жениха твоего, пана Гонсевского, прислан из Москвы гонец. Уж не сюда ли он сбирается, чтоб обвенчаться с тобою? Нечего сказать: пора бы честным пирком да за свадебку… Что ты, что ты, родная? Христос с тобой! Что с тобой сделалось? На тебе вовсе
лица нет!
— Нет,
матушка, не дело говоришь, — перебил Петр,
лицо которого, как только миновала опасность, сделалось по-прежнему мрачным и недовольным, — этак, пожалуй, невесть что в башку заберет! Пущай его страха отведает. Небось не убьют.
Ну-с, расхаживал я, расхаживал мимо всех этих машин и орудий и статуй великих людей; и подумал я в те поры: если бы такой вышел приказ, что вместе с исчезновением какого-либо народа с
лица земли немедленно должно было бы исчезнуть из Хрустального дворца все то, что тот народ выдумал, — наша
матушка, Русь православная, провалиться бы могла в тартарары, и ни одного гвоздика, ни одной булавочки не потревожила бы, родная: все бы преспокойно осталось на своем месте, потому что даже самовар, и лапти, и дуга, и кнут — эти наши знаменитые продукты — не нами выдуманы.
Вечно без гроша и вечно от чего-нибудь в восторге, Ростислав Бамбаев шлялся с криком, но без цели, по
лицу нашей многосносной матушки-земли.
«
Матушка! я не могу», — да в ноги ей и грохнулся, и от полу
лица не поднимает.
Я не знаю, что бы со мной было, если б и в третий срок я не получил письма; но в середине недели, именно поутру в среду 14 апреля, мой добрый Евсеич, после некоторого приготовления, состоявшего в том, что «верно, потому нет писем, что
матушка сама едет, а может быть, и приехала», объявил мне с радостным
лицом, что Марья Николавна здесь, в гимназии, что без доктора ее ко мне не пускают и что доктор сейчас приедет.
Мне жутко становилось. Я начинал замечать, что Харлов, который в течение разговора с моей
матушкой постепенно стихал и даже под конец, по-видимому, помирился с своей участью, снова стал раздражаться: он задышал скорее, под ушами у него вдруг словно припухло, пальцы зашевелились, глаза снова забегали среди темной маски забрызганного
лица…
Слёткин вышел от
матушки весь красный и с таким ядовито-злым и дерзостным выражением
лица, что, встретившись с ним в гостиной, я просто остолбенел, а тут же вертевшийся Сувенир не окончил начатого смеха.
Лицо Мартына Петровича, когда он ввалился в комнату и тотчас же опустился на стул возле двери, имело такое необычайное выражение, оно так было задумчиво и даже бледно, что
матушка моя невольно и громко повторила свое восклицание.
В дверях гостиной,
лицом ко мне, стояла как вкопанная моя
матушка; за ней виднелось несколько испуганных женских
лиц; дворецкий, два лакея, казачок с раскрытыми от изумления ртами — тискались у двери в переднюю; а посреди столовой, покрытое грязью, растрепанное, растерзанное, мокрое — мокрое до того, что пар поднимался кругом и вода струйками бежала по полу, стояло на коленях, грузно колыхаясь и как бы замирая, то самое чудовище, которое в моих глазах промчалось через двор!
Матушка вышла из кабинета тоже вся красная в
лице и объявила во всеуслышание, чтоб господина Слёткина ни под каким видом к ней вперед не допускать; а коли Мартына Петровича дочери вздумают явиться — наглости, дескать, на это у них станет, — им также отказывать.
Прошло около часа. Коляска наша въехала на двор; но в ней сидел наш управляющий один. А
матушка ему сказала: «Без него не являйтесь!» Квицинский торопливо выскочил из экипажа и взбежал на крыльцо.
Лицо его являло вид расстроенный, что с ним почти никогда не бывало. Я тотчас спустился вниз и по его пятам пошел в гостиную.
На следующее утро
матушка, которую странный поступок Мартына Петровича и необычайное выражение его
лица одинаково изумили и даже смутили, собиралась было послать к нему нарочного, как он сам опять появился перед нею. На этот раз он казался спокойнее.
— Как вы худы и болезненны, Анна Павловна, — сказал, наконец, он, всматриваясь ей в
лицо. — Не скучаете ли вы в деревне? Имеете ли вы книги? Есть ли, наконец, у вас рояль? Я помню, вы премило играл «, и покойная ваша
матушка подозревала в вас решительно музыкальные дарования, — это я очень хорошо помню.
Но что же будет теперь? Запоет ли молодая боярыня, пригорюнившись: «Скучно,
матушка, весною жить одной»? Нахлынут ли к ней, прослышав про ее вдовство, молодые бояре и князья, и положит ли она на чью-нибудь молодую грудь свое белое
лицо, или запрядет Пенелопину пряжу и станет исканьями женихов забавляться да тешиться?
—
Матушка… давно… пятый месяц, — и девушка опять пала горячим
лицом к ножке боярыни.
— Пятьдесят четыре,
матушка, — отвечает, держа в пригоршнях
лицо, седой Козырь.
А то еще, на днях, спать мы ложились: Матрена Марковна, говорю я, что ты это,
матушка, своего казачка как избаловала, ведь он, говорю, поросенок этакой, хоть бы в воскресенье лицо-то вымыл.