Неточные совпадения
Когда затихшего наконец ребенка опустили в глубокую кроватку и няня, поправив
подушку, отошла от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая на цыпочки, подошел к ребенку. С минуту он молчал и с тем же унылым
лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и кожу на лбу, выступила ему на
лицо, и он так же тихо вышел из комнаты.
Она живо вспомнила это мужественное, твердое
лицо, это благородное спокойствие и светящуюся во всем доброту ко всем; вспомнила любовь к себе того, кого она любила, и ей опять стало радостно на душе, и она с улыбкой счастия легла на
подушку.
Совершенно успокоившись и укрепившись, он с небрежною ловкостью бросился на эластические
подушки коляски, приказал Селифану откинуть кузов назад (к юрисконсульту он ехал с поднятым кузовом и даже застегнутой кожей) и расположился, точь-в-точь как отставной гусарский полковник или сам Вишнепокромов — ловко подвернувши одну ножку под другую, обратя с приятностью ко встречным
лицо, сиявшее из-под шелковой новой шляпы, надвинутой несколько на ухо.
Пообедав, протянулся он опять на диван, но заснуть уже не мог, а лежал без движения, ничком, уткнув
лицо в
подушку.
Бессильно упала она на постель,
лицом в
подушки.
В ответ на это Раскольников медленно опустился на
подушку, закинул руки за голову и стал смотреть в потолок. Тоска проглянула в
лице Лужина. Зосимов и Разумихин еще с большим любопытством принялись его оглядывать, и он видимо, наконец, сконфузился.
Клим Иванович Самгин видел, что восторги отцов — плотского и духовного — не безразличны девице, румяное
лицо ее самодовольно пылает, кругленькие глазки сладостно щурятся. Он не любил людей, которые много спрашивают. Ему не нравилась эта пышная девица, мягкая, точно пуховая
подушка, и он был доволен, что отцы, помешав ему ответить, позволили Софье забыть ее вопрос, поставить другой...
Клим не помнил, как он добежал до квартиры Сомовых, увлекаемый Любой. В полутемной спальне, — окна ее были закрыты ставнями, — на растрепанной, развороченной постели судорожно извивалась Софья Николаевна, ноги и руки ее были связаны полотенцами, она лежала вверх
лицом, дергая плечами, сгибая колени, била головой о
подушку и рычала...
Самгин вдруг представил его мертвым: на белой
подушке серое, землистое
лицо, с погасшими глазами в темных ямах, с заостренным носом, а рот — приоткрыт, и в нем эти два золотых клыка.
Переложил
подушки так, чтоб не видеть нахально светлое
лицо луны, закурил папиросу и погрузился в сизый дым догадок, самооправданий, противоречий, упреков.
Самгин взглянул на бескровное
лицо жены, поправил ее разбросанные по
подушке волосы необыкновенного золотисто-лунного цвета и бесшумно вышел из спальни.
В комнате, ярко освещенной большой висячей лампой, полулежала в широкой постели, среди множества
подушек, точно в сугробе снега, черноволосая женщина с большим носом и огромными глазами на темном
лице.
Упала на колени и, хватая руками в перчатках
лицо, руки, грудь Лютова, перекатывая голову его по пестрой
подушке, встряхивая, — завыла, как воют деревенские бабы.
Клим в первый раз в жизни испытывал охмеляющее наслаждение злости. Он любовался испуганным
лицом Диомидова, его выпученными глазами и судорогой руки, которая тащила из-под головы
подушку, в то время как голова притискивала
подушку все сильнее.
Мать нежно гладила горячей рукой его
лицо. Он не стал больше говорить об учителе, он только заметил: Варавка тоже не любит учителя. И почувствовал, что рука матери вздрогнула, тяжело втиснув голову его в
подушку. А когда она ушла, он, засыпая, подумал: как это странно! Взрослые находят, что он выдумывает именно тогда, когда он говорит правду.
Он вообразил свое
лицо на
подушке гроба — неестественно длинным и — без очков.
Приподнявшись с
подушки, Рита села и, надевая рубашку, прикрыв ею
лицо, заговорила сочувственно...
Уже светало; перламутровое, очень высокое небо украшали розоватые облака. Войдя в столовую, Самгин увидал на белой
подушке освещенное огнем лампы нечеловечье, точно из камня грубо вырезанное
лицо с узкой щелочкой глаза, оно было еще страшнее, чем ночью.
Позы, жесты ее исполнены достоинства; она очень ловко драпируется в богатую шаль, так кстати обопрется локтем на шитую
подушку, так величественно раскинется на диване. Ее никогда не увидишь за работой: нагибаться, шить, заниматься мелочью нейдет к ее
лицу, важной фигуре. Она и приказания слугам и служанкам отдавала небрежным тоном, коротко и сухо.
Лицо Обломова вдруг облилось румянцем счастья: мечта была так ярка, жива, поэтична, что он мгновенно повернулся
лицом к
подушке. Он вдруг почувствовал смутное желание любви, тихого счастья, вдруг зажаждал полей и холмов своей родины, своего дома, жены и детей…
Потом лег и припал
лицом к
подушке. «Прощай, Ольга, будь счастлива», — заключил он.
— Несчастный, что я наделал! — говорил он, переваливаясь на диван
лицом к
подушке. — Свадьба! Этот поэтический миг в жизни любящихся, венец счастья — о нем заговорили лакеи, кучера, когда еще ничего не решено, когда ответа из деревни нет, когда у меня пустой бумажник, когда квартира не найдена…
Но следующие две, три минуты вдруг привели его в память — о вчерашнем. Он сел на постели, как будто не сам, а подняла его посторонняя сила; посидел минуты две неподвижно, открыл широко глаза, будто не веря чему-то, но когда уверился, то всплеснул руками над головой, упал опять на
подушку и вдруг вскочил на ноги, уже с другим
лицом, какого не было у него даже вчера, в самую страшную минуту.
Он опять приникал
лицом к ее
подушке и мысленно молил не умирать, творил обеты счастья до самопожертвования.
«Что с тобой!..» — хотел он сказать, не выдержал и, опустив
лицо в
подушку к ней, вдруг разразился рыданием.
Потом, потом — она не знала, что будет, не хотела глядеть дальше в страшный сон, и только глубже погрузила
лицо в
подушку. У ней подошли было к глазам слезы и отхлынули назад, к сердцу.
— Да, сказала бы, бабушке на ушко, и потом спрятала бы голову под
подушку на целый день. А здесь… одни — Боже мой! — досказала она, кидая взгляд ужаса на небо. — Я боюсь теперь показаться в комнату; какое у меня
лицо — бабушка сейчас заметит.
Вера лежала на диване,
лицом к спинке. С
подушки падали почти до пола ее волосы, юбка ее серого платья небрежно висела, не закрывая ее ног, обутых в туфли.
Я бросился на мою кровать,
лицом в
подушку, в темноте, и думал-думал.
Я хотел было что-то ответить, но не смог и побежал наверх. Он же все ждал на месте, и только лишь когда я добежал до квартиры, я услышал, как отворилась и с шумом захлопнулась наружная дверь внизу. Мимо хозяина, который опять зачем-то подвернулся, я проскользнул в мою комнату, задвинулся на защелку и, не зажигая свечки, бросился на мою кровать,
лицом в
подушку, и — плакал, плакал. В первый раз заплакал с самого Тушара! Рыданья рвались из меня с такою силою, и я был так счастлив… но что описывать!
Лошади от ветра воротят морды назад, ямщики тоже, и седоки прячут
лицо в
подушки — напрасно: так и режет шею, спину, грудь и непременно доберется до носа.
На батистовой
подушке едва можно было рассмотреть бледное, тонкое
лицо Зоси.
Грушенька подняла с
подушки голову и поглядела на Алешу с умиленною улыбкой, засиявшею на ее как-то вдруг распухшем от сейчашних слез
лице.
Последние слова она истерически прокричала, но не выдержала опять, закрыла руками
лицо, бросилась в
подушку и опять затряслась от рыданий. Ракитин встал с места.
Лежал я так на постели ничком,
лицом в
подушку и не заметил вовсе, как и время прошло.
И, вымолвив это «жалкое» слово, Грушенька вдруг не выдержала, не докончила, закрыла
лицо руками, бросилась на диван в
подушки и зарыдала как малое дитя. Алеша встал с места и подошел к Ракитину.
Из кухни он пошел к жене. Она лежала, спрятавши
лицо в
подушки, при его входе встрепенулась...
Небольшая ростом, высохнувшая, сморщившаяся, но вовсе не безобразная старушка обыкновенно сидела или, лучше, лежала на большом неуклюжем диване, обкладенная
подушками. Ее едва можно было разглядеть; все было белое: капот, чепец,
подушки, чехлы на диване. Бледно-восковое и кружевно-нежное
лицо ее вместе с слабым голосом и белой одеждой придавали ей что-то отошедшее, еле-еле дышащее.
Даже Марья Порфирьевна притихала и съеживалась, когда ей напоминали о возможности подобной катастрофы. Вообще она до того боялась матушки, что при упоминовении ее имени бросалась на постель и прятала
лицо в
подушки.
Порой в окне, где лежала больная, в щель неплотно сдвинутых гардин прокрадывался луч света, и мне казалось, что он устанавливает какую-то связь между мною, на темной улице, и комнатой с запахом лекарств, где на белой
подушке чудилось милое
лицо с больным румянцем и закрытыми глазами.
Больная полулежала в
подушках и смотрела на всех осмысленным взглядом. Очевидно, она пришла в себя и успокоилась. Галактион подошел к ней, заглянул в
лицо и понял, что все кончено. У него задрожали колени, а перед глазами пошли круги.
Все серьезны, у всех строгие
лица, все говорят только о важном, философствуют, а между тем у всех на глазах рабочие едят отвратительно, спят без
подушек, по тридцати, по сорока в одной комнате, везде клопы, смрад, сырость, нравственная нечистота…
Встав со стула, она медленно передвинулась в свой угол, легла на постель и стала вытирать платком вспотевшее
лицо. Рука ее двигалась неверно, дважды упала мимо
лица на
подушку и провела платком по ней.
Между тем совсем рассвело; наконец он прилег на
подушку, как бы совсем уже в бессилии и в отчаянии, и прижался своим
лицом к бледному и неподвижному
лицу Рогожина; слезы текли из его глаз на щеки Рогожина, но, может быть, он уж и не слыхал тогда своих собственных слез и уже не знал ничего о них…
Он давно уже стоял, говоря. Старичок уже испуганно смотрел на него. Лизавета Прокофьевна вскрикнула: «Ах, боже мой!», прежде всех догадавшись, и всплеснула руками. Аглая быстро подбежала к нему, успела принять его в свои руки и с ужасом, с искаженным болью
лицом, услышала дикий крик «духа сотрясшего и повергшего» несчастного. Больной лежал на ковре. Кто-то успел поскорее подложить ему под голову
подушку.
Или по крайней мере быть у себя дома, на террасе, но так, чтобы никого при этом не было, ни Лебедева, ни детей; броситься на свой диван, уткнуть
лицо в
подушку и пролежать таким образом день, ночь, еще день.
— Да, не физическую. Мне кажется, ни у кого рука не подымется на такого, как я; даже и женщина теперь не ударит; даже Ганечка не ударит! Хоть одно время вчера я так и думал, что он на меня наскочит… Бьюсь об заклад, что знаю, о чем вы теперь думаете? Вы думаете: «Положим, его не надо бить, зато задушить его можно
подушкой, или мокрою тряпкою во сне, — даже должно…» У вас на
лице написано, что вы это думаете, в эту самую секунду.
Из корпуса его увели в квартиру Палача под руки. Анисье пришлось и раздевать его и укладывать в постель. Страшный самодур, державший в железных тисках целый горный округ, теперь отдавался в ее руки, как грудной младенец, а по суровому
лицу катились бессильные слезы. Анисья умелыми, ловкими руками уложила старика в постель, взбила
подушки, укрыла одеялом, а сама все наговаривала ласковым полушепотом, каким убаюкивают малых ребят.
Оба окна в комнате у Ольги Сергеевны были занавешены зелеными шерстяными занавесками, и только в одном уголок занавески был приподнят и приколот булавкой. В комнате был полусвет. Ольга Сергеевна с несколько расстроенным
лицом лежала в кровати. Возле ее
подушек стоял кругленький столик с баночками, пузыречками и чашкою недопитого чаю. В ногах, держась обеими руками за кровать, стояла Лиза. Глаза у нее были заплаканы и ноздерки раздувались.
Вернулся Платонов с Пашей. На Пашу жалко и противно было смотреть.
Лицо у нее было бледно, с синим отечным отливом, мутные полузакрытые глаза улыбались слабой, идиотской улыбкой, открытые губы казались похожими на две растрепанные красные мокрые тряпки, и шла она какой-то робкой, неуверенной походкой, точно делая одной ногой большой шаг, а другой — маленький. Она послушно подошла к дивану и послушно улеглась головой на
подушку, не переставая слабо и безумно улыбаться. Издали было видно, что ей холодно.