Неточные совпадения
Золотистым отливом сияет нива; покрыто цветами
поле, развертываются сотни, тысячи цветов
на кустарнике, опоясывающем
поле, зеленеет и шепчет подымающийся за кустарником лес, и он весь пестреет цветами; аромат несется с нивы, с луга, из кустарника, от наполняющих лес цветов; порхают по веткам птицы, и тысячи голосов несутся от ветвей вместе с ароматом; и за нивою, за лугом, за кустарником, лесом опять виднеются такие же сияющие золотом нивы, покрытые цветами луга, покрытые цветами кустарники до дальних гор, покрытых лесом, озаренным солнцем, и над их вершинами там и здесь, там и здесь, светлые, серебристые, золотистые, пурпуровые, прозрачные облака своими переливами слегка оттеняют по горизонту яркую лазурь; взошло солнце, радуется и радует природа, льет свет и теплоту, аромат и песню, любовь и негу в грудь,
льется песня радости и неги, любви и добра из груди — «о земля! о нега! о любовь! о любовь, золотая, прекрасная, как утренние облака над вершинами тех гор»
За несколько дней до праздника весь малиновецкий дом приходил в волнение. Мыли
полы, обметали стены, чистили медные приборы
на дверях и окнах, переменяли шторы и проч. Потоки грязи
лились по комнатам и коридорам; целые вороха паутины и жирных оскребков выносились
на девичье крыльцо. В воздухе носился запах прокислых помоев. Словом сказать, вся нечистота, какая таилась под спудом в течение девяти месяцев (с последнего Светлого праздника, когда происходила такая же чистка), выступала наружу.
Оставалось умереть. Все с часу
на час ждали роковой минуты, только сама больная продолжала мечтать.
Поле, цветы, солнце… и много-много воздуха! Точно живительная влага из полной чаши,
льется ей воздух в грудь, и она чувствует, как под его действием стихают боли, организм крепнет. Она делает над собой усилие, встает с своего одра, отворяет двери и бежит, бежит…
Примостившись
на узлах и сундуках, я смотрю в окно, выпуклое и круглое, точно глаз коня; за мокрым стеклом бесконечно
льется мутная, пенная вода. Порою она, вскидываясь, лижет стекло. Я невольно прыгаю
на пол.
Было далеко за полночь, когда Сергей, лежавший
на полу рядом с дедушкой, осторожно поднялся и стал бесшумно одеваться. Сквозь широкие окна
лился в комнату бледный свет месяца, стелился косым, дрожащим переплетом по
полу и, падая
на спящих вповалку людей, придавал их лицам страдальческое и мертвое выражение.
Две струи света резко
лились сверху, выделяясь полосами
на темном фоне подземелья; свет этот проходил в два окна, одно из которых я видел в
полу склепа, другое, подальше, очевидно, было пристроено таким же образом; лучи солнца проникали сюда не прямо, а прежде отражались от стен старых гробниц; они разливались в сыром воздухе подземелья, падали
на каменные плиты
пола, отражались и наполняли все подземелье тусклыми отблесками; стены тоже были сложены из камня; большие широкие колонны массивно вздымались снизу и, раскинув во все стороны свои каменные дуги, крепко смыкались кверху сводчатым потолком.
На террасу отеля, сквозь темно-зеленый полог виноградных лоз, золотым дождем
льется солнечный свет — золотые нити, протянутые в воздухе.
На серых кафлях
пола и белых скатертях столов лежат странные узоры теней, и кажется, что, если долго смотреть
на них, — научишься читать их, как стихи, поймешь, о чем они говорят. Гроздья винограда играют
на солнце, точно жемчуг или странный мутный камень оливин, а в графине воды
на столе — голубые бриллианты.
Мы с моим сожителем Титом отходили от окна и в ожидании, пока вскипит казенный куб для чая, ложились
на постели и говорили в сумерках бог знает о чем, между тем как в наше окно
лилась с
полей вечерняя прохлада.
Льется с туч
на поля и деревни.
Ну и дома все очень обрадовались, что у волка такой хороший новый хвост. Волчиха, так та даже заплакала от радости: сидит, лапами морду утирает, а слезы так и
льются, целая лужа
на полу натекла, ноги промочить можно, если без калош. А волчатки прыгают и кричат весело...
Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где
льётся дней моих невидимый поток
На лоне счастья и забвенья.
Я твой: я променял порочный двор цирцей,
Роскошные пиры, забавы, заблужденья
На мирный шум дубров,
на тишину
полей,
На праздность вольную, подругу размышленья.
Целый ряд высоких комнат с паркетными
полами, оклеенных дорогими, тисненными золотом, обоями; столовая «под дуб» с развешанными по стенам плохими моделями дичи, с огромным резным буфетом, с большим круглым столом,
на который
лился целый поток света из висячей бронзовой лампы с молочным абажуром; зал с роялем, множеством разной мебели из гнутого бука, диванчиков, скамеек, табуреток, стульев, с дорогими литографиями и скверными олеографиями в раззолоченных рамах; гостиная, как водится, с шелковой мебелью и кучей ненужных вещей.
Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко еще до первых зимних бурь —
И
льется чистая и теплая лазурь
На отдыхающее
поле…
Вот
на колокольне Василия Великого вспыхнул пожаром красный бенгальский огонь и багровым заревом лег
на черную реку; И во всех концах горизонта начали зажигаться красные и голубые огни, и еще темнее стала великая ночь. А звуки все
лились. Они падали с неба и поднимались со дна реки, бились, как испуганные голуби, о высокую черную насыпь и летели ввысь свободные, легкие, торжествующие. И Алексею Степановичу чудилось, что душа его такой же звук, и было страшно, что не выдержит тело ее свободного
полета.
— А тебе, Василий Борисыч, — обратился к свету-родителю удельный голова, — пошли Господь столько сынков, сколько в
поле пеньков, да столько дочек, сколько
на болоте кочек, и всем вам дай Господи, чтоб добро у вас этак
лилось.
— Нет, я поеду, — сказала больная, подняла глаза к небу, сложила руки и стала шептать несвязные слова. — Боже мой! за что же? — говорила она, и слезы
лились сильнее. Она долго и горячо молилась, но в груди так же было больно и тесно, в небе, в
полях и по дороге было так же серо и пасмурно, и та же осенняя мгла, ни чаще, ни реже, а все так же сыпалась
на грязь дороги,
на крыши,
на карету и
на тулупы ямщиков, которые, переговариваясь сильными, веселыми голосами, мазали и закладывали карету.
Оно шло
на нас с этих темных, загадочных и чуждых
полей; оно поднималась из глухих черных ущелий, где, быть может, еще умирают забытые и затерянные среди камней, оно
лилось с этого чуждого, невиданного неба.
Зато как скучен я бывал,
Когда сырой туман осенний
Поля и дальние деревни,
Как дым свинцовый, одевал,
Когда деревья обнажались
И
лился дождь по целым дням,
Когда в наш дом по вечерам
Соседи шумные сбирались,
Бранили вечный свой досуг,
Однообразный и ленивый,
А самовар, как верный друг,
Их споры слушал молчаливо
И пар струистый выпускал
Иль вдруг
на их рассказ бессвязный
Какой-то музыкою странной.