Неточные совпадения
Так, например, наверное обнаружилось бы, что происхождение этой
легенды чисто административное и что Баба-яга была не кто иное, как градоправительница, или, пожалуй, посадница, которая, для возбуждения в обывателях спасительного страха, именно этим способом путешествовала по вверенному ей краю, причем забирала встречавшихся по дороге Иванушек и, возвратившись домой, восклицала:"Покатаюся, поваляюся, Иванушкина мясца поевши".
Напротив того, бывали другие, хотя и не то чтобы очень глупые — таких не бывало, — а такие, которые делали дела средние, то есть секли и взыскивали недоимки, но так как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их не только были занесены на скрижали, [Скрижа́ли (церковно-славянск.) — каменные доски, на которых, по библейскому преданию, были написаны заповеди Моисея.] но даже послужили предметом самых разнообразных устных
легенд.
Но перед ней был не кто иной, как путешествующий пешком Эгль, известный собиратель песен,
легенд, преданий и сказок.
Ему очень хотелось сказать Лидии что-нибудь значительное и приятное, он уже несколько раз пробовал сделать это, но все-таки не удалось вывести девушку из глубокой задумчивости. Черные глаза ее неотрывно смотрели на реку, на багровые тучи. Клим почему-то вспомнил
легенду, рассказанную ему Макаровым.
Да, если он — животное, а не создатель
легенд, не способен быть творцом гармонии в своей таинственной душе».
— И, может быть, все позорное, что мы слышим об этом сибирском мужичке, только юродство, только для того, чтоб мы преждевременно не разгадали его, не вовлекли его в наши жалкие споры, в наши партии, кружки, не утопили в омуте нашего безбожия… Господа, — творится
легенда…
— Да, — сказала она, — но Толстой грубее. В нем много взятого от разума же, из мутного источника. И мне кажется, что ему органически враждебно чувство внутренней свободы. Анархизм Толстого —
легенда, анархизм приписывается к числу его достоинств щедростью поклонников.
«Лазарь воскрес!» — и Клим подумал, что евангельские
легенды о воскресении мертвых как-то не закончены, ничего не говорят ни уму, ни сердцу.
— Это —
легенда, что евреи с голода умирают…
— Ну — нет! Никаких
легенд! Никаких!
Его особенно занимали споры на тему: вожди владеют волей масс или масса, создав вождя, делает его орудием своим, своей жертвой? Мысль, что он, Самгин, может быть орудием чужой воли, пугала и возмущала его. Вспоминалось толкование отцом библейской
легенды о жертвоприношении Авраама и раздраженные слова Нехаевой...
Клим Иванович Самгин вспомнил рассказанную ему отцом библейскую
легенду о жертвоприношении Авраама, вспомнил себя Дон-Кихотом, а Дронова — Санчо и докторально сказал...
Незнаком я с этим, но думаю, что он много перевирал из этих
легенд, усвоив их большею частью из изустных же рассказов простонародья.
Много я от него переслушал и о собственных его странствиях, и разных
легенд из жизни самых древнейших «подвижников».
Прошли и Борнгольм — помните «милый Борнгольм» и таинственную, недосказанную
легенду Карамзина?
Таким образом сложилась почти чудовищная
легенда, где быль вязалась с небылицами, ложь с действительностью, вымысел и фантазия с именами живых людей.
В основе русской истории лежит знаменательная
легенда о призвании варяг-иностранцев для управления русской землей, так как «земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет».
Достоевский в
легенде о «Великом Инквизиторе» провозгласил неслыханную свободу духа, абсолютную религиозную свободу во Христе.
Достоевский, по которому можно изучать душу России, в своей потрясающей
легенде о Великом Инквизиторе был провозвестником такой дерзновенной и бесконечной свободы во Христе, какой никто еще в мире не решался утверждать.
Так что, наконец, это почти уже не
легенда, а сплетня всего города.
— Мы слышали эту
легенду. Но ведь вот и вы же сын отца вашего, а ведь говорили же всем сами же вы, что хотели убить его.
То есть я веду, собственно, к тому, что про растраченные вами эти три тысячи от госпожи Верховцевой уже многие догадывались в этот месяц и без вашего признания, я слышал эту
легенду сам…
Легенда же об ладонке — это такое противоречие с действительностью, какого более и представить нельзя.
Пусть он обманул отца знаками, пусть он проник к нему — я сказал уже, что ни на одну минуту не верю этой
легенде, но пусть, так и быть, предположим ее на одну минуту!
— Народная
легенда, великолепно! Стегни левую, Андрей!
Первой ли
легенде — порыву ли высокого благородства, отдающего последние средства для жизни и преклоняющегося пред добродетелью, или оборотной стороне медали, столь отвратительной?
Так вот эта дикая
легенда, еще средних наших веков — не ваших, а наших — и никто-то ей не верит даже и у нас, кроме семипудовых купчих, то есть опять-таки не ваших, а наших купчих.
— Анекдот есть и именно на нашу тему, то есть это не анекдот, а так,
легенда.
Вот его за это и присудили… то есть, видишь, ты меня извини, я ведь передаю сам, что слышал, это только
легенда… присудили, видишь, его, чтобы прошел во мраке квадриллион километров (у нас ведь теперь на километры), и когда кончит этот квадриллион, то тогда ему отворят райские двери и все простят…
Конечно, все это лишь древняя
легенда, но вот и недавняя быль: один из наших современных иноков спасался на Афоне, и вдруг старец его повелел ему оставить Афон, который он излюбил как святыню, как тихое пристанище, до глубины души своей, и идти сначала в Иерусалим на поклонение святым местам, а потом обратно в Россию, на север, в Сибирь: «Там тебе место, а не здесь».
Подивился я тут про себя, куда и в каком виде зашла
легенда об Иоанне д’Арк, и, помолчав немного, спросил Лукерью: сколько ей лет?
Нигде на земле нет другого растения, вокруг которого сгруппировалось бы столько
легенд и сказаний. Под влиянием литературы или под влиянием рассказов китайцев, не знаю почему, но я тоже почувствовал благоговение к этому невзрачному представителю аралиевых. Я встал на колени, чтобы ближе рассмотреть его. Старик объяснил это по-своему: он думал, что я молюсь. С этой минуты я совсем расположил его в свою пользу.
С тех пор он перерос половину их, сделался «невенчанным царем» народов, их упованием, их живой
легендой, их святым человеком, и это от Украины и Сербии до Андалузии и Шотландии, от Южной Америки до Северных Штатов.
Об этом Фигнере и Сеславине ходили целые
легенды в Вятке. Он чудеса делал. Раз, не помню по какому поводу, приезжал ли генерал-адъютант какой или министр, полицмейстеру хотелось показать, что он недаром носил уланский мундир и что кольнет шпорой не хуже другого свою лошадь. Для этого он адресовался с просьбой к одному из Машковцевых, богатых купцов того края, чтоб он ему дал свою серую дорогую верховую лошадь. Машковцев не дал.
Затем, рядом с
легендой о святой простоте, выработалась еще другая, гласившая, что существующее уже по тому одному разумно, что оно существует.
В мое сердце вошел образ Христа «
Легенды о Великом Инквизиторе», я принял Христа «
Легенды».
О Достоевском я написал книгу главным образом под влиянием размышлений о «
Легенде о Великом Инквизиторе», которой придавал исключительное значение.
Для меня всегда огромное значение имела «
Легенда о Великом Инквизиторе».
Католическое обличье
легенды мне представлялось второстепенным. «Великий Инквизитор» — мировое начало, принимающее самые разнообразные формы, по видимости самые противоположные — католичества и авторитарной религии вообще, коммунизма и тоталитарного государства.
В этом отношении огромное значение для меня имела «
Легенда о Великом Инквизиторе» и вообще Достоевский.
Много
легенд по Сухаревке ходило о нем.
Из этого периода дошла до нас только одна
легенда, сохранившаяся у стариков соседей да у отставных полицейских Тверской части, которые еще были живы в восьмидесятых годах и рассказывали подробности.
Идет год, второй, но плотные леса все еще окружают стройку. Москвичи-старожилы, помнившие, что здесь когда-то жили черти и водились привидения, осторожно переходили на другую сторону, тем более что о таинственной стройке шла
легенда за
легендой.
Много
легенд ходило о Сухаревой башне: и «колдун Брюс» делал там золото из свинца, и черная книга, написанная дьяволом, хранилась в ее тайниках. Сотни разных
легенд — одна нелепее другой.
Такова
легенда, ходившая об этих домах. Вслед за зверинцем, еще в не отделанных залах дома Гурьева, в бельэтаже, открылся танцкласс. И сейчас еще живы москвичи, отплясывавшие там в ободранных залах в то время, когда над танцующими носились голуби и воробьи, а в капителях колонн из птичьих гнезд торчали солома и тряпки.
В семидесятых и восьмидесятых годах особенно славился «хлудовский стол», где председательствовал степеннейший из степенных купцов, владелец огромной библиотеки Алексей Иванович Хлудов со своим братом, племянником и сыном Михаилом, о котором ходили по Москве
легенды.
Этого свирепого князя, согласно
легенде, съели мыши, а простой народ на его место поставил королем крестьянина Пяста.
Тех героев уже не было; все мы были меньше и, пожалуй, культурнее, но
легенды о героических временах казались нам занимательными и даже как будто поэтичными… Хоть дико и нелепо, но они разрывали по — своему эту завороженную тишь однообразия и молчаливой рутины…