Неточные совпадения
Старая
Ласка, еще не совсем переварившая радость его приезда и бегавшая, чтобы полаять на дворе, вернулась, махая хвостом и внося с собой запах воздуха, подошла к нему, подсунула голову под его
руку, жалобно подвизгивая и требуя, чтоб он поласкал ее.
Ласка всё подсовывала голову под его
руку. Он погладил ее, и она тут же у ног его свернулась кольцом, положив голову на высунувшуюся заднюю лапу. И в знак того, что теперь всё хорошо и благополучно, она слегка раскрыла рот, почмокала губами и, лучше уложив около старых зуб липкие губы, затихла в блаженном спокойствии. Левин внимательно следил за этим последним ее движением.
— A! вот он! — крикнул он, крепко ударив его своею большою
рукой по погону. Вронский оглянулся сердито, но тотчас же лицо его просияло свойственною ему спокойною и твердою
лаской.
«Нет, надо опомниться!» сказал он себе. Он поднял ружье и шляпу, подозвал к ногам
Ласку и вышел из болота. Выйдя на сухое, он сел на кочку, разулся, вылил воду из сапога, потом подошел к болоту, напился со ржавым вкусом воды, намочил разгоревшиеся стволы и обмыл себе лицо и
руки. Освежившись, он двинулся опять к тому месту, куда пересел бекас, с твердым намерением не горячиться.
— Да, он удивительно смешно говорит. Поняла, куда хозяин идет! — прибавил он, потрепав
рукой Ласку, которая, подвизгивая, вилась около Левина и лизала то его
руку, то его сапоги и ружье.
Она не отвечала. Пристально глядя на него, на его лицо,
руки, она вспоминала со всеми подробностями сцену вчерашнего примирения и его страстные
ласки. «Эти, точно такие же
ласки он расточал и будет и хочет расточать другим женщинам!» думала она.
— Чудак! — сказал Степан Аркадьич жене и, взглянув на часы, сделал пред лицом движение
рукой, означающее
ласку жене и детям, и молодецки пошел по тротуару.
Ничего, казалось, не было необыкновенного в том, что она сказала, но какое невыразимое для него словами значение было в каждом звуке, в каждом движении ее губ, глаз,
руки, когда она говорила это! Тут была и просьба о прощении, и доверие к нему, и
ласка, нежная, робкая
ласка, и обещание, и надежда, и любовь к нему, в которую он не мог не верить и которая душила его счастьем.
Должно быть, заметив, что я прочел то, чего мне знать не нужно, папа положил мне
руку на плечо и легким движением показал направление прочь от стола. Я не понял,
ласка ли это или замечание, на всякий же случай поцеловал большую жилистую
руку, которая лежала на моем плече.
В то время, как, вздрагивая, извиваясь и обессилев, тело явно уступало грубым
ласкам невидимых
рук, лицо ее улыбалось томной, но остренькой улыбкой, глаза сверкали вызывающе и насмешливо.
Самгин насторожился; в словах ее было что-то умненькое. Неужели и она будет философствовать в постели, как Лидия, или заведет какие-нибудь деловые разговоры, подобно Варваре? Упрека в ее беззвучных словах он не слышал и не мог видеть, с каким лицом она говорит. Она очень растрогала его нежностью, ему казалось, что таких
ласк он еще не испытывал, и у него было желание сказать ей особенные слова благодарности. Но слов таких не находилось, он говорил
руками, а Никонова шептала...
Еще несколько недель, месяцев покоя, забвения, дружеской
ласки — и она встала бы мало-помалу на ноги и начала бы жить новой жизнью. А между тем она медлит протянуть к ним доверчиво
руки — не из гордости уже, а из пощады, из любви к ним.
С той минуты, как она полюбила, в глазах и улыбке ее засветился тихий рай: он светился два года и светился еще теперь из ее умирающих глаз. Похолодевшие губы шептали свое неизменное «люблю»,
рука повторяла привычную
ласку.
Тебе на голову валятся каменья, а ты в страсти думаешь, что летят розы на тебя, скрежет зубов будешь принимать за музыку, удары от дорогой
руки покажутся нежнее
ласк матери.
— А! так вот кто тебе нравится: Викентьев! — говорил он и, прижав ее
руку к левому своему боку, сидел не шевелясь, любовался, как беспечно Марфенька принимала и возвращала
ласки, почти не замечала их и ничего, кажется, не чувствовала.
— Тебе скучно здесь, — заговорила она слабо, — прости, что я призвала тебя… Как мне хорошо теперь, если б ты знал! — в мечтательном забытьи говорила она, закрыв глаза и перебирая
рукой его волосы. Потом обняла его, поглядела ему в глаза, стараясь улыбнуться. Он молча и нежно отвечал на ее
ласки, глотая навернувшиеся слезы.
Он посидел около памятника с полчаса, потом прошелся по боковым аллеям, со шляпой в
руке, поджидая и думая о том, сколько здесь, в этих могилах, зарыто женщин и девушек, которые были красивы, очаровательны, которые любили, сгорали по ночам страстью, отдаваясь,
ласке.
И вот я, двадцатилетний малый, очутился с тринадцатилетней девочкой на
руках! В первые дни после смерти отца, при одном звуке моего голоса, ее била лихорадка,
ласки мои повергали ее в тоску, и только понемногу, исподволь, привыкла она ко мне. Правда, потом, когда она убедилась, что я точно признаю ее за сестру и полюбил ее, как сестру, она страстно ко мне привязалась: у ней ни одно чувство не бывает вполовину.
Доселе я не плакал,
И даже слов не тратил много, — только
Рукой манил девиц делить любовь,
И золото бросал за
ласки; ныне
Сломился я под гнетом жгучей страсти
И слезы лью.
Ночь идет, и с нею льется в грудь нечто сильное, освежающее, как добрая
ласка матери, тишина мягко гладит сердце теплой мохнатой
рукою, и стирается в памяти всё, что нужно забыть, — вся едкая, мелкая пыль дня.
Поднявшись довольно высоко, она упала, и от нее отскочила и побежала
ласка, или ласочка: маленький хищный зверек, всем известный, не длиннее четверти аршина и немного толще большого пальца мужской
руки.
Эти часы стали теперь для мальчика самым счастливым временем, и мать с жгучей ревностью видела, что вечерние впечатления владеют ребенком даже в течение следующего дня, что даже на ее
ласки он не отвечает с прежнею безраздельностью, что, сидя у нее на
руках и обнимая ее, он с задумчивым видом вспоминает вчерашнюю песню Иохима.
— Чего ты боишься? Поди сюда, моя умная крошка, — сказал Максим с необычной нежностью. И, когда она, ослабевая от этой
ласки, подошла к нему со слезами на глазах, он погладил ее шелковистые волосы своей большой
рукой и сказал...
И с криком «иду!» я бежала бегом,
Рванув неожиданно
руку,
По узкой доске над зияющим рвом
Навстречу призывному звуку…
«Иду!..» Посылало мне
ласку свою
Улыбкой лицо испитое…
Москва стояла Москвою. Быстрые повышения в чины и не менее быстрые разжалования по-прежнему были свойственны углекислому кружочку. Розанов не мог понять, откуда вдруг взялась к нему крайняя
ласка де Бараль. Маркиза прислала за ним тотчас после его приезда, радостно сжала его
руку, заперлась с ним в кабинет и спросила...
Он протянул ей
руку, не поднимаясь с места. Но в том, как бережно, с некоторым насилием усадил ее на место, видна была широкая добродушная
ласка.
Но я с удивлением принимал ее
ласки; я еще более удивился, заметив, что голова и
руки мои были чем-то обвязаны, что у меня болит грудь, затылок и икры на ногах.
Побежденный ее
ласками и просьбами, я обещал молчать; но передо мной стояла уже Параша, держа сестрицу за
руку, и лукаво улыбалась.
— Ну, вот уж и не ожидала! — вскрикнула Анна Андреевна, всплеснув
руками, — и ты, Ваня, туда же! Уж от тебя-то, Иван Петрович, не ожидала… Кажется, кроме
ласки, вы от нас ничего не видали, а теперь…
Она судорожно сжимала мои колени своими
руками. Все чувство ее, сдерживаемое столько времени, вдруг разом вырвалось наружу в неудержимом порыве, и мне стало понятно это странное упорство сердца, целомудренно таящего себя до времени и тем упорнее, тем суровее, чем сильнее потребность излить себя, высказаться, и все это до того неизбежного порыва, когда все существо вдруг до самозабвения отдается этой потребности любви, благодарности,
ласкам, слезам…
— Дайте мне
руку, — сказала она мне с прежней
лаской, — мы давно с вами не болтали.
«Милая ты моя, ведь я знаю, что любишь ты его…» Но не решалась — суровое лицо девушки, ее плотно сжатые губы и сухая деловитость речи как бы заранее отталкивали
ласку. Вздыхая, мать безмолвно жала протянутую ей
руку и думала...
— Перед вами суд, а не защита! — сердито и громко заметил ему судья с больным лицом. По выражению лица Андрея мать видела, что он хочет дурить, усы у него дрожали, в глазах светилась хитрая кошачья
ласка, знакомая ей. Он крепко потер голову длинной
рукой и вздохнул. — Разве ж? — сказал он, покачивая головой. — Я думаю — вы не судьи, а только защитники…
И отвернулся от нее. Она, вздрогнув, как обожженная тихими словами, приложила
руку к сердцу и ушла, бережно унося его
ласку.
Я молчал. На лице у меня — что-то постороннее, оно мешало — и я никак не мог от этого освободиться. И вдруг неожиданно, еще синее сияя, она схватила мою
руку — и у себя на
руке я почувствовал ее губы… Это — первый раз в моей жизни. Это была какая-то неведомая мне до сих пор древняя
ласка, и от нее — такой стыд и боль, что я (пожалуй, даже грубо) выдернул
руку.
Какая
ласка чувствовалась в прикосновении их маленьких
рук, их шарфов и вееров!..
Первое время он напоминал своим видом голодную, опаршивевшую, много битую собаку, пугливо отскакивающую от
руки, протянутой с
лаской.
Мальчуган смотрит на меня и тихонько посмеивается. Я нахожусь в замешательстве, но внутренно негодую на Гришу, который совсем уж в опеку меня взял. Я хочу идти в его комнату и строгостью достичь того, чего не мог достичь
ласкою, но в это время он сам входит в гостиную с тарелкой в
руках и с самым дерзким движением — не кладет, а как-то неприлично сует эту тарелку на стол. На ней оказывается большой кусок черного хлеба, посыпанный густым слоем соли.
Она обвила его
руками и начала целовать в темя, в лоб, в глаза. Эти искренние
ласки, кажется, несколько успокоили Калиновича. Посадив невдалеке от себя Настеньку, он сейчас же принялся писать и занимался почти всю ночь. На другой день от него была отправлена в Петербург эстафета и куча писем. По всему было видно, что он чего-то сильно опасался и принимал против этого всевозможные меры.
Юлия, видя, что он молчит, взяла его за
руку и поглядела ему в глаза. Он медленно отвернулся и тихо высвободил свою
руку. Он не только не чувствовал влечения к ней, но от прикосновения ее по телу его пробежала холодная и неприятная дрожь. Она удвоила
ласки. Он не отвечал на них и сделался еще холоднее, угрюмее. Она вдруг оторвала от него свою
руку и вспыхнула. В ней проснулись женская гордость, оскорбленное самолюбие, стыд. Она выпрямила голову, стан, покраснела от досады.
— Что с вами, моя добрая, милая госпожа Розелли? — начал Санин, подсев к ней и с тихой
лаской касаясь ее
руки. — Что случилось? успокойтесь, прошу вас.
Оно по справедливости гордилось ладным табуном своих породистых однолеток и двухлеток жеребчиков — горячих, смелых до дерзости, но чудесно послушных в умных
руках, умело соединяющих
ласку со строгостью.
Когда прибежали дети, шумные, звонкоголосые, быстрые и светлые, как капельки разбежавшейся ртути, Кусака замерла от страха и беспомощного ожидания: она знала, что, если теперь кто-нибудь ударит ее, она уже не в силах будет впиться в тело обидчика своими острыми зубами: у нее отняли ее непримиримую злобу. И когда все наперерыв стали ласкать ее, она долго еще вздрагивала при каждом прикосновении ласкающей
руки, и ей больно было от непривычной
ласки, словно от удара.
Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он
руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и
ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?..
— Правда, я его полюбила, как брата. Он — славный и добрый, он так ценит
ласку, он целовал мои
руки.
— Отстань, — вырывалась она не сильно, видимо, успокаиваясь под его
ласками, глаза её блуждали по комнате, словно ища чего-то, и
руки тряслись.
Разумеется, тайна была открыта Алексею Степанычу, и он, несмотря на свое древнее дворянство, о котором довольно напевала ему семья, принял мещанку-торговку как добрую, родственницу своей жены, и во всю свою жизнь обходился с ней с
ласкою и уважением; он хотел даже поцеловать грубую
руку калачницы, но та сама ни за что на это никогда не соглашалась.
Пугачев стоял во рву с копьем в
руке, сначала стараясь
лаской возбудить ревность приступающих, наконец сам коля бегущих.
Сердце мое переполнилось жалостью. Я приник губами к Олесиной
руке, неподвижно лежавшей на одеяле, и стал покрывать ее долгими, тихими поцелуями. Я и раньше целовал иногда ее
руки, но она всегда отнимала их у меня с торопливым, застенчивым испугом. Теперь же она не противилась этой
ласке и другой, свободной
рукой тихо гладила меня по волосам.
— Чего ты ревешь, корова?.. — закричал он, схватывая Аришу за
руку. — Ишь, распустила нюни-то…
Ласки не понимаешь, так пойми, как с вашим братом по-настоящему обращаются.