Неточные совпадения
Кутузов махнул рукой и пошел
к дверям под аркой в толстой
стене,
за ним двинулось еще несколько человек, а крики возрастали, становясь горячее, обиженней, и все чаще, настойчивее пробивался сквозь шум знакомо звонкий голосок Тагильского.
— Брось сковороду, пошла
к барину! — сказал он Анисье, указав ей большим пальцем на
дверь. Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол, ударила ладонями по бедрам и, утерев указательным пальцем нос, пошла
к барину. Она в пять минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто о свадьбе ничего не говорил: вот побожиться не грех и даже образ со
стены снять, и что она в первый раз об этом слышит; говорили, напротив, совсем другое, что барон, слышь, сватался
за барышню…
Тотчас же найдя в ящике огромного стола, под отделом срочные,повестку, в которой значилось, что в суде надо было быть в одиннадцать, Нехлюдов сел писать княжне записку о том, что он благодарит
за приглашение и постарается приехать
к обеду. Но, написав одну записку, он разорвал ее: было слишком интимно; написал другую — было холодно, почти оскорбительно. Он опять разорвал и пожал в
стене пуговку. В
двери вошел в сером коленкоровом фартуке пожилой, мрачного вида, бритый с бакенбардами лакей.
Комната тетенек, так называемая боковушка, об одно окно, узкая и длинная, как коридор. Даже летом в ней царствует постоянный полумрак. По обеим сторонам окна поставлены киоты с образами и висящими перед ними лампадами. Несколько поодаль, у
стены, стоят две кровати, друг
к другу изголовьями; еще поодаль — большая изразцовая печка;
за печкой, на пространстве полутора аршин, у самой
двери, ютится Аннушка с своим сундуком, войлоком для спанья и затрапезной, плоской, как блин, и отливающей глянцем подушкой.
Встанет заинтересовавшийся со скамейки, подойдет
к дому — и секрет открылся: в
стене ниже тротуара широкая
дверь, куда ведут ступеньки лестницы. Навстречу выбежит, ругаясь непристойно, женщина с окровавленным лицом, и вслед
за ней появляется оборванец, валит ее на тротуар и бьет смертным боем, приговаривая...
— Правда, правда, — подхватил Бахарев. — Пойдут дуть да раздувать и надуют и себе всякие лихие болести, и другим беспокойство. Ох ты, господи! господи! — произнес он, вставая и направляясь
к дверям своего кабинета, — ты ищешь только покоя, а оне знай истории разводят. И из-за чего,
за что девочку разогорчили! — добавил он, входя в кабинет, и так хлопнул
дверью, что в зале задрожали
стены.
Сара покорно пошла
за ним, поддерживая неловкой рукой новое, должно быть, впервые надетое платье, изгибаясь и точно боясь прикоснуться
к двери или
к стене.
Но я не дал ей кончить, торопливо втолкнул в
дверь — и мы внутри, в вестибюле. Над контрольным столиком — знакомые, взволнованно-вздрагивающие, обвислые щеки; кругом — плотная кучка нумеров — какой-то спор, головы, перевесившиеся со второго этажа через перила, — поодиночке сбегают вниз. Но это — потом, потом… А сейчас я скорее увлек О в противоположный угол, сел спиною
к стене (там,
за стеною, я видел: скользила по тротуару взад и вперед темная, большеголовая тень), вытащил блокнот.
Фаэтон между тем быстро подкатил
к бульвару Чистые Пруды, и Егор Егорыч крикнул кучеру: «Поезжай по левой стороне!», а велев свернуть близ почтамта в переулок и остановиться у небольшой церкви Феодора Стратилата, он предложил Сусанне выйти из экипажа, причем самым почтительнейшим образом высадил ее и попросил следовать
за собой внутрь двора, где и находился храм Архангела Гавриила, который действительно своими колоннами, выступами, вазами, стоявшими у подножия верхнего яруса, напоминал скорее башню, чем православную церковь, — на куполе его, впрочем, высился крест; наружные
стены храма были покрыты лепными изображениями с таковыми же лепными надписями на славянском языке: с западной стороны, например, под щитом, изображающим благовещение, значилось: «Дом мой — дом молитвы»; над
дверями храма вокруг спасителева венца виднелось: «Аз есмь путь и истина и живот»; около
дверей, ведущих в храм, шли надписи: «Господи, возлюблю благолепие дому твоего и место селения славы твоея».
Малюта вышел. Оставшись один, Максим задумался. Все было тихо в доме; лишь на дворе гроза шумела да время от времени ветер, ворвавшись в окно, качал цепи и кандалы, висевшие на
стене, и они, ударяя одна о другую, звенели зловещим железным звоном. Максим подошел
к лестнице, которая вела в верхнее жилье,
к его матери. Он наклонился и стал прислушиваться. Все молчало в верхнем жилье. Максим тихонько взошел по крутым ступеням и остановился перед
дверью,
за которою покоилась мать его.
В гостиной были низкие потолки. Они давили Передонова. Мебель тесно жалась
к стенке. На полу лежали веревочные маты. Справа и слева из-за
стены слышались шопоты и шорохи. Из
дверей выглядывали бледные женщины и золотушные мальчики, все с жадными, блестящими глазами. Из шопота иногда выделялись вопросы и ответы погромче.
За книжным шкафом —
дверь, от неё
к передней
стене вытянулся ещё шкаф, тоже полный книг.
— Какие там билеты… Прямо на сцену проведу. Только уговор на берегу, а потом
за реку: мы поднимемся в пятый ярус,
к самой «коробке»… Там, значит, есть
дверь в
стене, я в нее, а вы
за мной. Чтобы, главное дело, скапельдинеры не пымали… Уж вы надейтесь на дядю Петру. Будьте, значит, благонадежны. Прямо на сцену проведу и эту самую Патти покажу вам, как вот сейчас вы на меня смотрите.
Сдержанные рыдания матери заставили ребенка проснуться, и, взглянув на мать и на стоявшую в
дверях с зажженной восковой свечой бабушку, ребенок тоже заплакал. Этот ребячий плач окончательно отрезвил Татьяну Власьевну, и она, держась рукой
за стену, отправилась
к горнице Гордея Евстратыча, который сначала не откликался на ее зов, а потом отворил ей
дверь.
В обширном покое,
за дубовым столом, покрытым остатками ужина, сидел Кручина-Шалонский с задушевным своим другом, боярином Истомою-Турениным; у
дверей комнаты дремали, прислонясь
к стене, двое слуг; при каждом новом порыве ветра, от которого стучали ставни и раздавался по лесу глухой гул, они, вздрогнув, посматривали робко друг на друга и, казалось, не смели взглянуть на окна, из коих можно было различить, несмотря на темноту, часть западной
стены и сторожевую башню, на которых отражались лучи ярко освещенного покоя.
Двери отворились, и незнакомый вошел в избу. Купец с земским прижались
к стене, хозяин и хозяйка встретили его низкими поклонами; а стрелец, отступив два шага назад, взялся
за саблю. Незнакомый, не замечая ничего, несколько раз перекрестился, молча подостлал под голову свою шубу и расположился на скамье, у передних окон. Все приезжие, кроме Кирши и Алексея, вышли один
за другим из избы.
У городской
стены прижался
к ней, присел на землю низенький белый кабачок и призывно смотрит на людей квадратным оком освещенной
двери. Около нее,
за тремя столиками, шумят темные фигуры, стонут струны гитары, нервно дрожит металлический голос мандолины.
— раздавалось
за стеной. Потом околоточный густо захохотал, а певица выбежала в кухню, тоже звонко смеясь. Но в кухне она сразу замолчала. Илья чувствовал присутствие хозяйки где-то близко
к нему, но не хотел обернуться посмотреть на неё, хотя знал, что
дверь в его комнату отворена. Он прислушивался
к своим думам и стоял неподвижно, ощущая, как одиночество охватывает его. Деревья
за окном всё покачивались, а Лунёву казалось, что он оторвался от земли и плывёт куда-то в холодном сумраке…
Подойдя
к двери, я услышал шум драки. Действительно, шло побоище. Как оказалось после, пятеро базарных торговцев и соборных певчих избивали пятерых актеров, и победа была на стороне первых. Прислуга и хозяин сочувствовали актерам, но боялись подступиться
к буйствующим. Особенно пугал их огромного роста косматый буян, оравший неистовым басом. Я увидел тот момент свалки, когда этот верзила схватил
за горло прижатого
к стене юношу, замахнулся над ним кулаком и орал: «Убью щенка!»
Когда общество тронулось, я, в совершенном безразличии, пошел было
за ним, но, когда его скрыла следующая
дверь, я, готовый упасть на пол и заснуть, бросился
к дивану, стоявшему у
стены широкого прохода, и сел на него в совершенном изнеможении.
Фигура ничего не ответила, но тронулась тихо вдоль
стены к двери, как китайская тень. Это была Маша. Истомин взял ее
за руку и крепко поцеловал в ладонь.
Как только ушел смотритель, Настя бросилась
к окну, потом
к двери, потом опять
к окну. Она хотела что-то увидеть из окна, но из него ничего не было видно, кроме острожной
стены, расстилающегося
за нею белого снежного поля и ракиток большой дороги, по которой они недавно шли с Степаном, спеша в обетованное место, где, по слухам, люди живут без паспортов. С каждым шумом у
двери Настя вскакивала и встречала входившего словами: «Вот я, вот! Это
за мною? Это мое дитя там?» Но это все было не
за нею.
Но я и не слыхал, как в это мгновение вдруг
дверь из сеней тихо и медленно отворилась и какая-то фигура вошла, остановилась и с недоумением начала нас разглядывать. Я взглянул, обмер со стыда и бросился в свою комнату. Там, схватив себя обеими руками
за волосы, я прислонился головой
к стене и замер в этом положении.
Снова вбежав в сарай, я нашел его полным густейшего дыма, в дыму гудело, трещало, с крыши свешивались, извиваясь, красные ленты, а
стена уже превратилась в раскаленную решетку. Дым душил меня и ослеплял, у меня едва хватило сил подкатить бочку
к двери сарая, в
дверях она застряла и дальше не шла, а с крыши на меня сыпались искры, жаля кожу. Я закричал о помощи, прибежал Хохол, схватил меня
за руку и вытолкнул на двор.
Дуняша бросилась
к барыне, уронив спуск; вторая горничная спряталась
за юпки, висевшие на
стене; тетка, более решительная, хотела было придержать
дверь, но
дверь отворилась, и мужик вошел в комнату.
И уже серьёзно, понятным языком, он начал рассказывать Орловым о холере и о мерах борьбы с ней. Говорил и расхаживал по комнате, то щупая
стену рукой, то заглядывая
за дверь, в угол, где висел рукомойник и стояла лохань с помоями, даже нагнулся,
к подпечку и понюхал, чем из него пахнет.
Настал час воли писаря, допустили Алексея в присутствие. Перед тем как позвать его, Морковкин встал с кресел и, оборотясь спиной
к дверям, стал читать предписания удельного начальства, в рамках
за стеклом по
стенам развешанные. Не оглядываясь на Алексея, писарь сердито спросил...
Дьячок подпрыгнул два раза перед постелью, повалился на перину и, сердито сопя, повернулся лицом
к стене. Скоро в его спину пахнуло холодом.
Дверь скрипнула, и на пороге показалась высокая человеческая фигура, с головы до ног облепленная снегом.
За нею мелькнула другая, такая же белая…
Эта мысль не давала теперь покоя юноше. Лежа в углу на ворохе соломы и прислушиваясь
к тому, что происходило
за стеной избушки, он ломал голову, как найти способ помочь делу. Но делать было нечего, никакого выхода он придумать не мог. Неожиданно раздались шаги нескольких человек, входивших на крыльцо его «тюрьмы», зазвенели шпоры и сдержанный гул голосов загудел на дворе и под
дверью, в сенях.
Только по необыкновенно добрым глазам, робкому, озабоченному взгляду, который она мельком бросила, выходя из комнаты, можно было догадаться, что это была мать. Он закрыл глаза и, казалось, спал, но слышал два раза, как били часы, как покашливал
за стеной отец Сисой. И еще раз входила мать и минуту робко глядела на него. Кто-то подъехал
к крыльцу, как слышно, в карете или в коляске. Вдруг стук, хлопнула
дверь: вошел в спальню келейник.
Ясные улики говорили, что она одна последняя ходила вчера поздно вечером с фонарем наверх «кутать трубу» и, всего вероятнее, по своей ребячьей трусливости слетела оттуда сломя голову и забыла запереть
за собою
дверь, а так и оставила ее, отмахнув
к стене тою стороною, где был начертан рукою Сафронихи меловой крест — «орудие на супостата».
От входа направо два окна, у
стены — прямо письменное бюро, все заставленное разными вещицами;
за ним, лицом
к двери, сидел Золя.
Комната, похожая на тюрьму, худо освещенная сальным огарком, почернелые от сырости
стены, две нары, одна против другой
к стене расположенные и служащие диваном и постелью, — вот аудитория цыганки. Осмотрев тщательно
за дверью и уверясь, что никто их не подслушивает, начала она свое повествование...
Дверь хлопает, впуская звуки. Они жмутся у
дверей, — но там нет никого. Светло и пусто. Один
за другим они крадутся
к идиоту — по полу, по потолку, по
стенам, — заглядывают в его звериные глаза, шепчутся, смеются и начинают играть. Все веселее, все резвее. Они гоняются, прыгают и падают; что-то делают в соседней темной комнате, дерутся и плачут. Нет никого. Светло и пусто. Нет никого.