Неточные совпадения
Сережа, и прежде робкий в отношении
к отцу, теперь, после того как Алексей Александрович стал его звать молодым человеком и как ему зашла в голову загадка о том,
друг или враг Вронский, чуждался отца. Он, как бы прося защиты, оглянулся на мать.
С одною матерью ему было хорошо. Алексей Александрович между тем, заговорив
с гувернанткой, держал сына за
плечо, и Сереже было так мучительно неловко, что Анна видела, что он собирается плакать.
Воз был увязан. Иван спрыгнул и повел за повод добрую, сытую лошадь. Баба вскинула на воз грабли и бодрым шагом, размахивая руками, пошла
к собравшимся хороводом бабам. Иван, выехав на дорогу, вступил в обоз
с другими возами. Бабы
с граблями на
плечах, блестя яркими цветами и треща звонкими, веселыми голосами, шли позади возов. Один грубый, дикий бабий голос затянул песню и допел ее до повторенья, и дружно, в раз, подхватили опять
с начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых голосов.
Перед ним торчало страшилище
с усами, лошадиный хвост на голове, через
плечо перевязь, через
другое перевязь, огромнейший палаш привешен
к боку.
Мое! — сказал Евгений грозно,
И шайка вся сокрылась вдруг;
Осталася во тьме морозной
Младая дева
с ним сам-друг;
Онегин тихо увлекает
Татьяну в угол и слагает
Ее на шаткую скамью
И клонит голову свою
К ней на
плечо; вдруг Ольга входит,
За нею Ленский; свет блеснул,
Онегин руку замахнул,
И дико он очами бродит,
И незваных гостей бранит;
Татьяна чуть жива лежит.
— Да што! —
с благородною небрежностию проговорил Илья Петрович (и даже не што, а как-то «Да-а шта-а!»), переходя
с какими-то бумагами
к другому столу и картинно передергивая
с каждым шагом
плечами, куда шаг, туда и
плечо, — вот-с, извольте видеть: господин сочинитель, то бишь студент, бывший то есть, денег не платит, векселей надавал, квартиру не очищает, беспрерывные на них поступают жалобы, а изволили в претензию войти, что я папироску при них закурил!
Они, трое, стояли вплоть
друг к другу, а на них,
с высоты тяжелого тела своего, смотрел широкоплечий Витте, в
плечи его небрежно и наскоро была воткнута маленькая голова
с незаметным носиком и негустой, мордовской бородкой.
В день, когда царь переезжал из Петровского дворца в Кремль, Москва напряженно притихла. Народ ее плотно прижали
к стенам домов двумя линиями солдат и двумя рядами охраны, созданной из отборно верноподданных обывателей. Солдаты были непоколебимо стойкие, точно выкованы из железа, а охранники, в большинстве, — благообразные, бородатые люди
с очень широкими спинами. Стоя
плечо в
плечо друг с другом, они ворочали тугими шеями, посматривая на людей сзади себя подозрительно и строго.
Чтоб избежать встречи
с Поярковым, который снова согнулся и смотрел в пол, Самгин тоже осторожно вышел в переднюю, на крыльцо. Дьякон стоял на той стороне улицы, прижавшись
плечом к столбу фонаря, читая какую-то бумажку, подняв ее
к огню; ладонью
другой руки он прикрывал глаза. На голове его была необыкновенная фуражка, Самгин вспомнил, что в таких художники изображали чиновников Гоголя.
Две лампы освещали комнату; одна стояла на подзеркальнике, в простенке между запотевших серым потом окон,
другая спускалась на цепи
с потолка, под нею, в позе удавленника, стоял Диомидов, опустив руки вдоль тела, склонив голову
к плечу; стоял и пристально, смущающим взглядом смотрел на Клима, оглушаемого поющей, восторженной речью дяди Хрисанфа...
Припоминая это письмо, Самгин подошел
к стене, построенной из широких спин полицейских солдат: плотно составленные
плечо в
плечо друг с другом, они действительно образовали необоримую стену; головы, крепко посаженные на красных шеях, были зубцами стены.
По указанию календаря наступит в марте весна, побегут грязные ручьи
с холмов, оттает земля и задымится теплым паром; скинет крестьянин полушубок, выйдет в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза рукой, долго любуется солнцем,
с удовольствием пожимая
плечами; потом он потянет опрокинутую вверх дном телегу то за одну, то за
другую оглоблю или осмотрит и ударит ногой праздно лежащую под навесом соху, готовясь
к обычным трудам.
Она шла еще тише, прижималась
к его
плечу и близко взглядывала ему в лицо, а он говорил ей тяжело и скучно об обязанностях, о долге. Она слушала рассеянно,
с томной улыбкой, склонив голову, глядя вниз или опять близко ему в лицо, и думала о
другом.
—
Друг мой! — проговорила она, прикасаясь рукой
к его
плечу и
с невыразимым чувством в лице, — я не могу слышать таких слов!
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему
к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать
с своими руками, точно стыдясь чего-то, один за
другим пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел
к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на
плечо, стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Офицер ожидал меня во всей форме,
с белыми отворотами,
с кивером без чехла,
с лядункой через
плечо, со всякими шнурками. Он сообщил мне, что архиерей разрешил священнику венчать, но велел предварительно показать метрическое свидетельство. Я отдал офицеру свидетельство, а сам отправился
к другому молодому человеку, тоже из Московского университета. Он служил свои два губернских года, по новому положению, в канцелярии губернатора и пропадал от скуки.
Вот
другая группа: кандальные каторжные в шапках и без шапок, звеня цепями, тащат тяжелую тачку
с песком, сзади
к тачке цепляются мальчишки, по сторонам плетутся конвойные
с потными красными лицами и
с ружьями на
плечах.
Два давешних глаза, те же самые, вдруг встретились
с его взглядом. Человек, таившийся в нише, тоже успел уже ступить из нее один шаг. Одну секунду оба стояли
друг перед
другом почти вплоть. Вдруг князь схватил его за
плечи и повернул назад,
к лестнице, ближе
к свету: он яснее хотел видеть лицо.
Но когда я, в марте месяце, поднялся
к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня за
плечо,
другою показал мне дверь и тихо, то есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной
к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
Ефим принес горшок молока, взял со стола чашку, сполоснул водой и, налив в нее молоко, подвинул
к Софье, внимательно слушая рассказ матери. Он двигался и делал все бесшумно, осторожно. Когда мать кончила свой краткий рассказ — все молчали
с минуту, не глядя
друг на
друга. Игнат, сидя за столом, рисовал ногтем на досках какой-то узор, Ефим стоял сзади Рыбина, облокотясь на его
плечо, Яков, прислонясь
к стволу дерева, сложил на груди руки и опустил голову. Софья исподлобья оглядывала мужиков…
Они обе молчали, тесно прижавшись
друг к другу. Потом Саша осторожно сняла
с своих
плеч руки матери и сказала вздрагивая...
Ромашов
с Раисой Александровной стали недалеко от музыкантского окна, имея vis-б-vis [Напротив (франц.).] Михина и жену Лещенки, которая едва достигала до
плеча своего кавалера.
К третьей кадрили танцующих заметно прибавилось, так что пары должны были расположиться и вдоль залы и поперек. И тем и
другим приходилось танцевать по очереди, и потому каждую фигуру играли по два раза.
Ввел ее князь, взял на руки и посадил, как дитя,
с ногами в угол на широкий мягкий диван; одну бархатную подушку ей за спину подсунул,
другую — под правый локоток подложил, а ленту от гитары перекинул через
плечо и персты руки на струны поклал. Потом сел сам на полу у дивана и, голову склонил
к ее алому сафьянному башмачку и мне кивает: дескать, садись и ты.
Даже m-me Потвинова, которая, как известно, любит только молоденьких молодых людей, так что по этой страсти она жила в Петербурге и брала
к себе каждое воскресенье человек по пяти кадет, — и та при появлении столь молодого еще начальника губернии спустила будто невзначай
с левого
плеча мантилью и таким образом обнаружила полную шею, которою она, предпочтительно перед всеми своими
другими женскими достоинствами, гордилась.
— Как они подскочили, братцы мои, — говорил басом один высокий солдат, несший два ружья за
плечами, — как подскочили, как крикнут: Алла, Алла! [Наши солдаты, воюя
с турками, так привыкли
к этому крику врагов, что теперь всегда рассказывают, что французы тоже кричат «Алла!»] так так
друг на
друга и лезут. Одних бьешь, а
другие лезут — ничего не сделаешь. Видимо невидимо… — Но в этом месте рассказа Гальцин остановил его.
Меж тем Руслан далеко мчится;
В глуши лесов, в глуши полей
Привычной думою стремится
К Людмиле, радости своей,
И говорит: «Найду ли
друга?
Где ты, души моей супруга?
Увижу ль я твой светлый взор?
Услышу ль нежный разговор?
Иль суждено, чтоб чародея
Ты вечной пленницей была
И, скорбной девою старея,
В темнице мрачной отцвела?
Или соперник дерзновенный
Придет?.. Нет, нет, мой
друг бесценный:
Еще при мне мой верный меч,
Еще глава не пала
с плеч».
Отец протопоп вылез из кибитки важный, солидный; вошел в дом, помолился, повидался
с женой, поцеловал ее при этом три раза в уста, потом поздоровался
с отцом Захарией,
с которым они поцеловали
друг друга в
плечи, и, наконец, и
с дьяконом Ахиллой, причем дьякон Ахилла поцеловал у отца протопопа руку, а отец протопоп приложил свои уста
к его темени.
Это был чеченец Гамзало. Гамзало подошел
к бурке, взял лежавшую на ней в чехле винтовку и молча пошел на край поляны,
к тому месту, из которого подъехал Хаджи-Мурат. Элдар, слезши
с лошади, взял лошадь Хаджи-Мурата и, высоко подтянув обеим головы, привязал их
к деревьям, потом, так же как Гамзало,
с винтовкой за
плечами стал на
другой край поляны. Костер был потушен, и лес не казался уже таким черным, как прежде, и на небе хотя и слабо, но светились звезды.
Час спустя Елена,
с шляпою в одной руке,
с мантильей в
другой, тихо входила в гостиную дачи. Волосы ее слегка развились, на каждой щеке виднелось маленькое розовое пятнышко, улыбка не хотела сойти
с ее губ, глаза смыкались и, полузакрытые, тоже улыбались. Она едва переступала от усталости, и ей была приятна эта усталость; да и все ей было приятно. Все казалось ей милым и ласковым. Увар Иванович сидел под окном; она подошла
к нему, положила ему руку на
плечо, потянулась немного и как-то невольно засмеялась.
Это избиение всех родов форели, противное истинному охотнику до уженья, как и всякая ловля рыбы разными снастями, производится следующим образом: в темную осеннюю ночь отправляются двое охотников, один
с пуком зажженной лучины, таща запас ее за
плечами, а
другой с острогою; они идут вдоль по речке и тщательно осматривают каждый омуток или глубокое место, освещая его пылающей лучиной; рыба обыкновенно стоит плотно у берега, прислонясь
к нему или
к древесным корням; приметив красулю, пестряка, кутему или налима, охотник
с острогой заходит
с противоположной стороны, а товарищ ему светит, ибо стоя на берегу, под которым притаилась спящая рыба, ударить ее неловко, да и не видно.
— То есть вот как, поверите ли, братцы, — подхватил он, оборачиваясь
к сидевшим за
другими столами и
с живостью размахивая руками, — то есть отродясь не видал такого старика:
плечи — вот!..
Целую четверть часа о. Христофор стоял неподвижно лицом
к востоку и шевелил губами, а Кузьмичов почти
с ненавистью глядел на него и нетерпеливо пожимал
плечами. Особенно его сердило, когда о. Христофор после каждой «славы» втягивал в себя воздух, быстро крестился и намеренно громко, чтоб
другие крестились, говорил трижды...
Один из подводчиков, шедших далеко впереди, рванулся
с места, побежал в сторону и стал хлестать кнутом по земле. Это был рослый, широкоплечий мужчина лет тридцати, русый, кудрявый и, по-видимому, очень сильный и здоровый. Судя по движениям его
плеч и кнута, по жадности, которую выражала его поза, он бил что-то живое.
К нему подбежал
другой подводчик, низенький и коренастый,
с черной окладистой бородой, одетый в жилетку и рубаху навыпуск. Этот разразился басистым, кашляющим смехом и закричал...
Вечером, возвращаясь домой, Илья входил на двор
с важным видом человека, который хорошо поработал, желает отдохнуть и совсем не имеет времени заниматься пустяками, как все
другие мальчишки и девчонки. Всем детям он внушал почтение
к себе солидной осанкой и мешком за
плечами, в котором всегда лежали разные интересные штуки…
Русый и кудрявый парень
с расстегнутым воротом рубахи то и дело пробегал мимо него то
с доской на
плече, то
с топором в руке; он подпрыгивал, как разыгравшийся козел, рассыпал вокруг себя веселый, звонкий смех, шутки, крепкую ругань и работал без устали, помогая то одному, то
другому, быстро и ловко бегая по палубе, заваленной щепами и деревом. Фома упорно следил за ним и чувствовал зависть
к этому парню.
— «Мой милый
друг, — отвечал он громко и потрепав ласково говорившего по
плечу, — из бесконечного моего уважения
к богу я
с детства сделал привычку никогда в церкви не садиться»…
Лидия (прилегая на
плечо к матери). Надо
с ним согласиться. (Тихо.) У нас будут деньги, и мы
с вами будем жить богато. (Громко мужу.) Мой
друг, я согласна. Не противиться тебе, а благодарить тебя я должна. (Тихо матери.) Как я проведу его. (Громко мужу.) Мы не будем никого принимать.
— Слава богу, батюшка Николай Степанович! — отвечал господин в ополченном кафтане, — здоров, да только в больших горях. Ему прислали из губернии, вдобавок
к его инвалидной команде, таких уродов, что он не знает, что
с ними и делать. Уж ставил, ставил их по ранжиру — никак не уладит! У этого левое
плечо выше правого, у того одна нога короче
другой, кривобокие да горбатые — ну срам взглянуть! Вчера, сердечный! пробился
с ними все утро, да так и бросил.
Прежде всего мне бросилась в глаза длинная фигура Никиты Зайца, растянутая по траве; руки были скручены назади, на лице виднелись следы свежей крови. Около него сидели два мужика: один
с черной окладистой бородой,
другой — лысый; они тоже были связаны по рукам и все порывались освободиться. Около Никиты, припав головой
к плечу сына, тихо рыдала Зайчиха.
Правда, отпуская меня, он подозвал меня
к себе и, дав вторично поцеловать свою руку, промолвил: «Suzanne, la mort de votre mère vous a privee de votre appui naturel; mais vous pourrez toujours compter sur ma protection» [«Сюзанна, смерть матери лишила вас естественной опоры, но вы всегда можете рассчитывать на мое покровительство» (фр.).], но тотчас же слегка пихнул меня в
плечо другою рукой и,
с обычным своим завастриванием губ, прибавил: «Allez, mon enfant» [«Идите, дитя мое» (фр.).].
Обе дочери встали и подписались одна за
другой. Слёткин встал тоже и полез было за пером, но Харлов отстранил его, ткнув его средним перстом в галстух, так что он иокнул.
С минуту длилось молчание. Вдруг Мартын Петрович словно всхлипнул и, пробормотав: «Ну, теперь все ваше!» — отодвинулся в сторону. Дочери и зять переглянулись, подошли
к нему и стали целовать его выше локтя. В
плечо достать они не могли.
— А умеешь, то и ладно! — молвил он и в одно мгновение вскинул меня на одно
плечо, а брата — на
другое, велел нам взяться
друг с другом руками за его затылком, а сам покрыл нас своею свиткою, прижал
к себе наши колена и понес нас, скоро и широко шагая по грязи, которая быстро растворялась и чавкала под его твердо ступавшими ногами, обутыми в большие лапти.
Софья начала ноктюрн. Она играла довольно плохо, но
с чувством. Сестра ее играла одни только польки и вальсы, и то редко. Подойдет, бывало, своей ленивой походкой
к роялю, сядет, спустит бурнус
с плеч на локти (я не видал ее без бурнуса), заиграет громко одну польку, не кончит, начнет
другую, потом вдруг вздохнет, встанет и отправится опять
к окну. Странное существо была эта Варвара!
Надо было видеть, как он лихо танцевал
с ней модные танцы, па-д'эспань, па-де-патинер, краковяк и лезгинку, как, оставив свою даму на одном конце комнаты, он ловко скакал вокруг самого себя, держа руку над головой и живописно изогнувшись, как уже на
другом конце, отделенный от дамы
другими парами, он выделывал, щелкая каблуками, соло, как потом он стремительно мчался, кружась и толкая
других танцоров,
к покинутой даме, как он встряхивал
плечами и округленными локтями в такт музыке и как, геройски полуобернувшись направо
к Александре Васильевне, он наступал на чужие каблуки и платья.
В гости я
к тебе
Не один пришел:
Я пришел сам-друг
С косой вострою;
Мне давно гулять
По траве степной,
Вдоль и поперек
С ней хотелося…
Раззудись,
плечо,
Размахнись, рука!
Ты пахни в лицо,
Ветер
с полудня!
Освежи, взволнуй
Степь просторную!
Зажужжи, коса,
Засверкай кругом!
Зашуми, трава
Подкошенная;
Поклонись, цветы,
Головой земле!
Входит старик в страннической одежде, через
плечо на ремне висит сулея, через
другое — сумка
с травами и корнями. Нагибается
к раненым, прикладывает траву и дает пить из сулейки.
Сбросив
с плеч спор о мистических книгах,
к которому я решительно приготовлялся, как будто
к ученому диспуту, я стал свободнее располагать своим временем, чаще бывал и дольше сидел у Балясникова, где каждый раз находил Алехина, а иногда встречал и
других наших казанцев.
Клеопатра Сергеевна(тихо подходит
к нему и, слегка дотрагиваясь до его
плеча). Послушай, Вячеслав, если для тебя то и
другое так тяжело, то, изволь, я останусь у тебя и так: не делай ничего для мужа!.. Пусть
с ним будет что будет!.. Я чувствую, что ты мне дороже его!
Наконец, в один воскресный или праздничный день, рано поутру, для чего Панаев ночевал у меня, потому что я жил гораздо ближе
к Арскому полю, вышли мы на свою охоту, каждый
с двумя рампетками: одна, крепко вставленная в деревянную палочку, была у каждого в руках, а
другая, запасная, без ручки, висела на снурке через
плечо.
Подходя
к берегу, мы
с удивлением увидели, что
к лодке подходит также Микеша. На одном
плече он нес весла, на
другом висела винтовка, в руке у него был узелок, который он тщательно спрятал в ящик на корме.
Вот один из них, насупив брови, двинулся
к кричащему Иоанну,
другой грубо столкнул
с своего
плеча руку Фомы, в чем-то убеждавшего его, и
к самым прямым и прозрачным глазам его поднес огромный кулак, — и побежал Иоанн, и побежали Фома и Иаков, и все ученики, сколько ни было их здесь, оставив Иисуса, бежали.