Неточные совпадения
Представляя, что она рвет с
дерева какие-то американские фрукты, Любочка сорвала на одном листке огромной величины червяка, с ужасом бросила его на
землю, подняла руки кверху и отскочила, как будто боясь, чтобы из него не брызнуло чего-нибудь. Игра прекратилась: мы все, головами вместе, припали
к земле — смотреть эту редкость.
Взлетела в воздух широкая соломенная шляпа, упала на
землю и покатилась
к ногам Самгина, он отскочил в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь, стоит в двух десятках шагов от безобразной груды
дерева и кирпича; в ней вздрагивают, покачиваются концы досок, жердей.
Спать он лег, чувствуя себя раздавленным, измятым, и проснулся, разбуженный стуком в дверь, горничная будила его
к поезду. Он быстро вскочил с постели и несколько секунд стоял, закрыв глаза, ослепленный удивительно ярким блеском утреннего солнца. Влажные листья
деревьев за открытым окном тоже ослепительно сияли, отражая в хрустальных каплях дождя разноцветные, короткие и острые лучики. Оздоровляющий запах сырой
земли и цветов наполнял комнату; свежесть утра щекотала кожу. Клим Самгин, вздрагивая, подумал...
В пронзительно холодном сиянии луны, в хрустящей тишине потрескивало
дерево заборов и стен, точно маленькие, тихие домики крепче устанавливались на
земле, плотнее прижимались
к ней. Мороз щипал лицо, затруднял дыхание, заставлял тело съеживаться, сокращаться. Шагая быстро, Самгин подсчитывал...
Самгин лишь тогда понял, что стена разрушается, когда с нее, в хаос жердей и досок, сползавший
к земле, стали прыгать каменщики, когда они, сбрасывая со спины груз кирпичей, побежали с невероятной быстротой вниз по сходням, а кирпичи сыпались вслед, все более громко барабаня по
дереву, дробный звук этот заглушал скрип и треск.
— И! нет, какой характер! Не глупа, училась хорошо, читает много книг и приодеться любит. Поп-то не бедный: своя
земля есть. Михайло Иваныч, помещик, любит его, — у него там полная чаша! Хлеба, всякого добра — вволю; лошадей ему подарил, экипаж, даже
деревьями из оранжерей комнаты у него убирает. Поп умный, из молодых — только уж очень по-светски ведет себя: привык там в помещичьем кругу. Даже французские книжки читает и покуривает — это уж и не пристало бы
к рясе…
Я все время поминал вас, мой задумчивый артист: войдешь, бывало, утром
к вам в мастерскую, откроешь вас где-нибудь за рамками, перед полотном, подкрадешься так, что вы, углубившись в вашу творческую мечту, не заметите, и смотришь, как вы набрасываете очерк, сначала легкий, бледный, туманный; все мешается в одном свете:
деревья с водой,
земля с небом… Придешь потом через несколько дней — и эти бледные очерки обратились уже в определительные образы: берега дышат жизнью, все ярко и ясно…
Не раз содрогнешься, глядя на дикие громады гор без растительности, с ледяными вершинами, с лежащим во все лето снегом во впадинах, или на эти леса, которые растут тесно, как тростник,
деревья жмутся друг
к другу, высасывают из
земли скудные соки и падают сами от избытка сил и недостатка почвы.
Когда уже стало сильно смеркаться, проходивший сосновою рощей из скита
к монастырю Ракитин вдруг заметил Алешу, лежавшего под
деревом лицом
к земле, недвижимого и как бы спящего.
Часов в 9 утра мы снялись с бивака и пошли вверх по реке Билимбе. Погода не изменилась
к лучшему.
Деревья словно плакали: с ветвей их на
землю все время падали крупные капли, даже стволы были мокрые.
Сорванная с
деревьев листва закружилась в вихре и стала подниматься кверху. Порывы ветра были так сильны, что ломали сучья, пригибали
к земле молодняк и опрокидывали сухие
деревья.
Наконец я окончательно выбился из сил и, подойдя
к первому лежащему на
земле дереву, сел на него, опершись спиной на сук, и задремал.
К утру ветер начал стихать. Сильные порывы сменялись периодами затишья. Когда рассвело, я не узнал места: одна фанза была разрушена до основания, у другой выдавило стену; много
деревьев, вывороченных с корнями, лежало на
земле. С восходом солнца ветер упал до штиля; через полчаса он снова начал дуть, но уже с южной стороны.
Пробираться сквозь заросли горелого леса всегда трудно. Оголенные от коры стволы
деревьев с заостренными сучками в беспорядке лежат на
земле. В густой траве их не видно, и потому часто спотыкаешься и падаешь. Обыкновенно после однодневного пути по такому горелому колоднику ноги у лошадей изранены, у людей одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны в кровь. Зная по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и с затратой времени, мы спустились
к ручью и пошли по гальке.
Действительно, шагах в 50 от речки мы увидели китайца. Он сидел на
земле, прислонившись
к дереву, локоть правой руки его покоился на камне, а голова склонилась на левую сторону. На правом плече сидела ворона. При нашем появлении она испуганно снялась с покойника.
К вечеру погода не изменилась:
земля по-прежнему, словно саваном, была покрыта густым туманом. Этот туман с изморосью начинал надоедать. Идти по лесу в такую погоду все равно что во время дождя: каждый куст, каждое
дерево, которые нечаянно задеваешь плечом, обдают тысячами крупных капель.
Прошло несколько мгновений… Она притихла, подняла голову, вскочила, оглянулась и всплеснула руками; хотела было бежать за ним, но ноги у ней подкосились — она упала на колени… Я не выдержал и бросился
к ней; но едва успела она вглядеться в меня, как откуда взялись силы — она с слабым криком поднялась и исчезла за
деревьями, оставив разбросанные цветы на
земле.
Кроме кедра, лиственницы, пихты, ели, вяза, дуба, ясеня, ореха и пробкового
дерева, здесь произрастают: желтая береза с желтовато-зеленой листвой и с желтой пушистой корой, не дающей бересты; особый вид клена — развесистое
дерево с гладкой темно-серой корой, с желтоватыми молодыми ветвями и с глубоко рассеченными листьями; затем ильм — высокое стройное
дерево, имеющее широкую развесистую крону и острые шершавые листья; граб, отличающийся от других
деревьев темной корой и цветами, висящими, как кисти; черемуха Максимовича с пригнутыми
к земле ветвями, образующими непроходимую чащу, и наконец бересклет — небольшое тонкоствольное деревцо с корой, покрытой беловатыми чечевицами, располагающимися продольными рядками, и с листьями удлиненно-обратноовальными.
Ущелье, по которому мы шли, было длинное и извилистое. Справа и слева
к нему подходили другие такие же ущелья. Из них с шумом бежала вода. Распадок [Местное название узкой долины.] становился шире и постепенно превращался в долину. Здесь на
деревьях были старые затески, они привели нас на тропинку. Гольд шел впереди и все время внимательно смотрел под ноги. Порой он нагибался
к земле и разбирал листву руками.
День близился
к концу. Солнце клонилось на запад, от
деревьев по
земле протянулись длинные тени. Надо было становиться на ночь. Выбрав место, где есть вода, мы стали устраивать бивак.
Чем более мы углублялись в горы, тем порожистее становилась река. Тропа стала часто переходить с одного берега на другой.
Деревья, упавшие на
землю, служили природными мостами. Это доказывало, что тропа была пешеходная. Помня слова таза, что надо придерживаться конной тропы, я удвоил внимание
к югу. Не было сомнения, что мы ошиблись и пошли не по той дороге. Наша тропа, вероятно, свернула в сторону, а эта, более торная, несомненно, вела
к истокам Улахе.
Один раз он нагнулся
к земле, взял мох и положил его на
дерево.
Приближалась осень. Листва на
деревьях уже стала опадать на
землю. Днем она шуршит под ногами, а вечером от росы опять становится мягкой. Это позволяет охотнику подойти
к зверю очень близко.
Он молча остановился, снял с плеча свою берданку, приставил ее
к дереву, сошки воткнул в
землю и стал искать свою трубку.
Отсюда начинался подъем на хребет. Я взял направление по отрогу, покрытому осыпями. Интересно наблюдать, как приспособляются
деревья, растущие на камнях. Кажется, будто они сознательно ищут
землю и посылают
к ней корни по кратчайшему направлению. Через час мы вступили в область произрастания мхов и лишайников.
Она обошла вокруг костра, обнюхивая
землю, затем направилась
к ближайшему
дереву, остановилась около него и завиляла хвостом.
Они прыгали по тропе и близко допускали
к себе человека, но, когда подбегали
к ним собаки, с шумом поднимались с
земли и садились на ближайшие кусты и
деревья.
После полудня ветер стих окончательно. На небе не было ни единого облачка, яркие солнечные лучи отражались от снега, и от этого день казался еще светлее. Хвойные
деревья оделись в зимний наряд, отяжелевшие от снега ветви пригнулись
к земле. Кругом было тихо, безмолвно. Казалось, будто природа находилась в том дремотном состоянии, которое, как реакция, всегда наступает после пережитых треволнений.
Наскоро поужинав, мы пошли с Дерсу на охоту. Путь наш лежал по тропинке
к биваку, а оттуда наискось
к солонцам около леса. Множество следов изюбров и диких коз было заметно по всему лугу. Черноватая
земля солонцов была почти совершенно лишена растительности. Малые низкорослые
деревья, окружавшие их, имели чахлый и болезненный вид. Здесь местами
земля была сильно истоптана. Видно было, что изюбры постоянно приходили сюда и в одиночку и целыми стадами.
Когда же
деревья облетят, а трава от дождей и морозов завянет и приляжет
к земле, тетерева по утрам и вечерам начинают садиться на
деревья сначала выводками, а потом собравшимися стаями, в которых старые уже смешиваются с молодыми.
Только в стрельбе с подъезда
к птице крупной и сторожкой, сидящей на
земле, а не на
деревьях, собака мешает, потому что птица боится ее; но если собака вежлива, [То есть не гоняется за птицей и совершенно послушна] то она во время самого подъезда будет идти под дрожками или под телегой, так что ее и не увидишь; сначала станет она это делать по приказанию охотника, а потом по собственной догадке.
Когда же солнце начнет склоняться
к западу, тетерева поднимаются с лежки, то есть с места своего отдохновения, опять садятся на
деревья и сидят нахохлившись, как будто дремлют, до глубоких сумерек; потом пересаживаются в полдерева и потом уже спускаются на ночлег; ночуют всегда на
земле.
Неравнодушно слушая страстное шипенье и бормотанье своих черных кавалеров, и пестрые дамы начинают чувствовать всемогущий голос природы и оказывают сладострастные движения: они охорашиваются, повертываются, кокетливо перебирают носами свои перья, вздрагивая, распускают хвосты, взмахивают слегка крыльями, как будто хотят слететь с
дерева, и вдруг, почувствовав полное увлечение, в самом деле быстро слетают на
землю… стремглав все косачи бросаются
к ним… и вот между мирными, флегматическими тетеревами мгновение вскипает ревность и вражда, ибо курочек бывает всегда гораздо менее, чем косачей, а иногда на многих самцов — одна самка.
Мы сняли с себя ружья и прислонили их
к дереву, затем принялись ломать сухие сучья. Один сучок упал на
землю. Я наклонился и стал искать его у себя под ногами. Случайно рукой я нащупал большой кусок древесного корья.
В это мгновение я увидел другого орлана, направляющегося
к той же лиственице. Царственный хищник, сидевший на
дереве, разжал лапы и выпустил свою жертву. Небольшое животное, величиною с пищуху, полетело вниз и ударилось о
землю с таким шумом, с каким падают только мертвые тела.
Я сел на
дерево, лежащее на
земле, и, прислонив
к нему ружье, снял головной убор и стал вытирать потное лицо платком.
После полуночи дождь начал стихать, но небо по-прежнему было морочное. Ветром раздувало пламя костра. Вокруг него бесшумно прыгали, стараясь осилить друг друга, то яркие блики, то черные тени. Они взбирались по стволам
деревьев и углублялись в лес, то вдруг припадали
к земле и, казалось, хотели проникнуть в самый огонь. Кверху от костра клубами вздымался дым, унося с собою тысячи искр. Одни из них пропадали в воздухе, другие падали и тотчас же гасли на мокрой
земле.
Досада взяла меня. Я рассердился и пошел обратно
к соболиному
дереву, но вяза этого я уже не нашел. Сильное зловоние дало мне знать, что я попал на то место, где на
земле валялось мертвое животное, Я еще раз изменил направление и старался итти возможно внимательнее на восток. На этот раз я попал в гости
к филину, а потом опять
к каменной глыбе с россыпью.
Низкие зимние тучи беспрерывною грядой несутся так близко
к земле, что точно задевают верхушки
деревьев.
Человек рожден для великой радости, для беспрестанного творчества, в котором он — бог, для широкой, свободной, ничем не стесненной любви ко всему;
к дереву,
к небу,
к человеку,
к собаке,
к милой, кроткой, прекрасной
земле, ах, особенно
к земле с ее блаженным материнством, с ее утрами и ночами, с ее прекрасными ежедневными чудесами.
«Умереть тебе смертью безвременною!» У честного купца от страха зуб на зуб не приходил; он оглянулся кругом и видит, что со всех сторон, из-под каждого
дерева и кустика, из воды, из
земли лезет
к нему сила нечистая и несметная, все страшилища безобразные.
Подъезжая
к ней, мы опять попали в урему, то есть в пойменное место, поросшее редкими кустами и
деревьями, избитое множеством средних и маленьких озер, уже обраставших зелеными камышами: это была пойма той же реки Белой, протекавшей в версте от Сергеевки и заливавшей весною эту низменную полосу
земли.
И вдруг ему начинало представляться, что оно у него как бы внизу, — самые
деревья как будто бы растут вниз, и вершины их словно купаются в воздухе, — и он лежит на
земле потому только, что
к ней чем-то прикреплен; но уничтожься эта связь — и он упадет туда, вниз, в небо.
И
деревья, как свечки, — в самое небо; как на корявых лапах присевшие
к земле пауки; как немые зеленые фонтаны…
Ночь была полна глубокой тишиной, и темнота ее казалась бархатной и теплой. Но тайная творческая жизнь чуялась в бессонном воздухе, в спокойствии невидимых
деревьев, в запахе
земли. Ромашов шел, не видя дороги, и ему все представлялось, что вот-вот кто-то могучий, властный и ласковый дохнет ему в лицо жарким дыханием. И бы-ла у него в душе ревнивая грусть по его прежним, детским, таким ярким и невозвратимым вёснам, тихая беззлобная зависть
к своему чистому, нежному прошлому…
Весною поют на
деревьях птички; молодостью, эти самые птички поселяются на постоянное жительство в сердце человека и поют там самые радостные свои песни; весною, солнышко посылает на
землю животворные лучи свои, как бы вытягивая из недр ее всю ее роскошь, все ее сокровища; молодостью, это самое солнышко просветляет все существо человека, оно, так сказать, поселяется в нем и пробуждает
к жизни и деятельности все те богатства, которые скрыты глубоко в незримых тайниках души; весною, ключи выбрасывают из недр
земли лучшие, могучие струи свои; молодостью, ключи эти, не умолкая, кипят в жилах, во всем организме человека; они вечно зовут его, вечно порывают вперед и вперед…
Эта жалость
к людям и меня все более беспокоит. Нам обоим, как я сказал уже, все мастера казались хорошими людьми, а жизнь — была плоха, недостойна их, невыносимо скучна. В дни зимних вьюг, когда все на
земле — дома,
деревья — тряслось, выло, плакало и великопостно звонили унылые колокола, скука вливалась в мастерскую волною, тяжкой, как свинец, давила на людей, умерщвляя в них все живое, вытаскивая в кабак,
к женщинам, которые служили таким же средством забыться, как водка.
Я был плохо приспособлен
к терпению, и если иногда проявлял эту добродетель скота,
дерева, камня — я проявлял ее ради самоиспытания, ради того, чтобы знать запас своих сил, степень устойчивости на
земле. Иногда подростки, по глупому молодечеству, по зависти
к силе взрослых, пытаются поднимать и поднимают тяжести, слишком большие для их мускулов и костей, пробуют хвастливо, как взрослые силачи, креститься двухпудовыми гирями.
Надо мною звенит хвойный лес, отряхая с зеленых лап капли росы; в тени, под
деревьями, на узорных листьях папоротника сверкает серебряной парчой иней утреннего заморозка. Порыжевшая трава примята дождями, склоненные
к земле стебли неподвижны, но когда на них падает светлый луч — заметен легкий трепет в травах, быть может, последнее усилие жизни.
Он упал вместе с
деревом, придавлен тяжелою ветвью
к земле и, разинув широко пурпуровую пасть, судорожно бился и отчаянно кричал.