Неточные совпадения
Да сказать Держиморде, чтобы не слишком давал воли
кулакам своим; он, для порядка, всем ставит фонари под
глазами — и правому и виноватому.
Одна ручонка свесилась,
Другая на
глазуЛежит, в
кулак зажатая:
«Ты плакал, что ли, бедненький?
Мармеладов стукнул себя
кулаком по лбу, стиснул зубы, закрыл
глаза и крепко оперся локтем на стол. Но через минуту лицо его вдруг изменилось, и с каким-то напускным лукавством и выделанным нахальством взглянул на Раскольникова, засмеялся и проговорил...
Внезапно ударив
кулаком по столу, он наполнил комнату стеклянной дрожью посуды и, свирепо выкатив
глаза, закричал пьяным голосом...
— Да перестань ты, господи боже мой! — тревожно уговаривала женщина, толкая мужа
кулаком в плечо и бок. — Отвяжитесь вы от него, господин, что это вы дразните! — закричала и она, обращаясь к ветеринару, который, не переставая хохотать, вытирал слезившиеся
глаза.
Он сжал подбородок
кулаком так, что красная рука его побелела, и хрипло заговорил, ловя
глазами двуцветный язычок огня свечи...
Кроме этих слов, он ничего не помнил, но зато эти слова помнил слишком хорошо и, тыкая красным
кулаком в сторону дирижера, как бы желая ударить его по животу, свирепея все более, наливаясь кровью, выкатывая
глаза, орал на разные голоса...
— Нужно, чтоб дети забыли такие дни… Ша! — рявкнул он на женщину, и она, закрыв лицо руками, визгливо заплакала. Плакали многие. С лестницы тоже кричали, показывали
кулаки, скрипело дерево перил, оступались ноги, удары каблуков и подошв по ступеням лестницы щелкали, точно выстрелы. Самгину казалось, что
глаза и лица детей особенно озлобленны, никто из них не плакал, даже маленькие, плакали только грудные.
Немного выше своих
глаз Самгин видел черноусое, толстощекое лицо, сильно изрытое оспой, и на нем уродливо маленькие черные глазки, круглые и блестящие, как пуговицы. Видел, как Любаша, крикнув, подскочила и ударила
кулаком в стекло окна, разбив его.
Выгибая грудь, он прижимал к ней
кулак, выпрямлялся, возводя
глаза в сизый дым над его головою, и молчал, точно вслушиваясь в шорох приглушенных голосов, в тяжелые вздохи и кашель.
Но тут из
глаз ее покатились слезы, и Самгин подумал, что плакать она — не умеет:
глаза открыты и ярко сверкают, рот улыбается, она колотит себя
кулаками по коленям и вся воинственно оживлена. Слезы ее — не настоящие, не нужны, это — не слезы боли, обиды. Она говорила низким голосом...
Похолодев от испуга, Клим стоял на лестнице, у него щекотало в горле, слезы выкатывались из
глаз, ему захотелось убежать в сад, на двор, спрятаться; он подошел к двери крыльца, — ветер кропил дверь осенним дождем. Он постучал в дверь
кулаком, поцарапал ее ногтем, ощущая, что в груди что-то сломилось, исчезло, опустошив его. Когда, пересилив себя, он вошел в столовую, там уже танцевали кадриль, он отказался танцевать, подставил к роялю стул и стал играть кадриль в четыре руки с Таней.
Он начал цинически, бешено ругаться, пристукивая
кулаком по ручке дивана, но делал он все это так, точно бесилась только половина его, потому что Самгин видел: мигая одним
глазом, другим Лютов смотрит на него.
Самгин собрал все листки, смял их, зажал в
кулаке и, закрыв уставшие
глаза, снял очки. Эти бредовые письма возмутили его, лицо горело, как на морозе. Но, прислушиваясь к себе, он скоро почувствовал, что возмущение его не глубоко, оно какое-то физическое, кожное. Наверное, он испытал бы такое же, если б озорник мальчишка ударил его по лицу. Память услужливо показывала Лидию в минуты, не лестные для нее, в позах унизительных, голую, уставшую.
Он захлебнулся смехом, засипел, круглые
глаза его выкатились еще больше, лицо, побагровев, надулось,
кулаком одной руки он бил себя по колену, другой схватил фляжку, глотнул из нее и сунул в руки Самгина. Клим, чувствуя себя озябшим, тоже с удовольствием выпил.
Он ударил себя
кулаком в грудь и закашлялся; лицо у него было больное, желто-серое,
глаза — безумны, и был он как бы пьян от брожения в нем гневной силы; она передалась Климу Самгину.
Маленькое, всегда красное лицо повара окрашено в темный, землистый цвет, — его искажали судороги,
глаза смотрели безумно, а прищуренные
глаза медника изливали ненависть; он стоял против повара, прижав
кулак к сердцу, и, казалось, готовился бить повара.
Свирепо вытаращив
глаза, колотя себя
кулаком по колену, Митрофанов протянул другую руку к Варваре, растопыря пальцы, как бы намереваясь схватить ее за горло.
— Хнычешь, чего ты хнычешь, дурак, духгак! Вот тебе! — и он бьет меня, он больно ударяет меня
кулаком в спину, в бок, все больней и больней, и… и я вдруг открываю
глаза…
Впрочем, если заговоришь вот хоть с этим американским кэптеном, в синей куртке, который наступает на вас с сжатыми
кулаками, с стиснутыми зубами и с зверским взглядом своих
глаз, цвета морской воды, он сейчас разожмет
кулаки и начнет говорить, разумеется, о том, откуда идет, куда, чем торгует, что выгоднее, привозить или вывозить и т. п.
— Черт возьми… из самых недр пансиона вынырнул… то есть был извлечен оттуда… А там славная штучка у Хины запрятана…
Глаза — масло с икрой… а
кулаки у этого неземного создания!.. Я только хотел заняться географией, а она меня как хватит
кулаком…
Иван Федорович вскочил и изо всей силы ударил его
кулаком в плечо, так что тот откачнулся к стене. В один миг все лицо его облилось слезами, и, проговорив: «Стыдно, сударь, слабого человека бить!», он вдруг закрыл
глаза своим бумажным с синими клеточками и совершенно засморканным носовым платком и погрузился в тихий слезный плач. Прошло с минуту.
Сам засверкал
глазами, губы запрыгали. Вдруг стукнул о стол
кулаком, так что вещи на столе вспрыгнули, — такой мягкий человек, в первый раз с ним случилось.
— Она свою добродетель любит, а не меня, — невольно, но почти злобно вырвалось вдруг у Дмитрия Федоровича. Он засмеялся, но через секунду
глаза его сверкнули, он весь покраснел и с силой ударил
кулаком по столу.
На обратном пути я спросил Дерсу, почему он не стрелял в диких свиней. Гольд ответил, что не видел их, а только слышал шум в чаще, когда они побежали. Дерсу был недоволен: он ругался вслух и потом вдруг снял шапку и стал бить себя
кулаком по голове. Я засмеялся и сказал, что он лучше видит носом, чем
глазами. Тогда я не знал, что это маленькое происшествие было повесткой к трагическим событиям, разыгравшимся впоследствии.
Солдат изможден и озлоблен. На нем пестрядинные, до клочьев истрепанные портки и почти истлевшая рубашка, из-за которой виднеется черное, как голенище, тело. Бледное лицо блестит крупными каплями пота; впалые
глаза беспокойно бегают; связанные сзади в локтях руки бессильно сжимаются в
кулаки. Он идет, понуждаемый толчками, и кричит...
Да в нос! да в
глаза кулаком, кровь так ручьем и льет…
Тут
глаза его начали смыкаться так, что принужден он был ежеминутно протирать
кулаком и промывать оставшеюся водкой.
Кто-то поперхнулся. Сосед его молча бьет
кулаком по загривку, чтобы рыбьи косточки проскочили… Фырканье, чавканье, красные лица, посоловелые
глаза.
Придя как-то к брату, критик читал свою статью и, произнося: «я же говорю: напротив», — сверкал
глазами и энергически ударял
кулаком по столу… От этого на некоторое время у меня составилось представление о «критиках», как о людях, за что-то сердитых на авторов и говорящих им «все напротив».
Ермилыч даже закрыл
глаза, когда задыхавшийся под напором бешенства писарь ударил
кулаком по столу. Бродяга тоже съежился и только мигал своими красными веками. Писарь выскочил из-за стола, подбежал к нему, погрозил
кулаком, но не ударил, а израсходовал вспыхнувшую энергию на окно, которое распахнул с треском, так что жалобно зазвенели стекла. Сохранял невозмутимое спокойствие один Вахрушка, привыкший к настоящему обращению всякого начальства.
Лопахин. Ваш брат, вот Леонид Андреич, говорит про меня, что я хам, я
кулак, но это мне решительно все равно. Пускай говорит. Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши удивительные, трогательные
глаза глядели на меня, как прежде. Боже милосердный! Мой отец был крепостным у вашего деда и отца, но вы, собственно вы, сделали для меня когда-то так много, что я забыл все и люблю вас, как родную… больше, чем родную.
Дальше, в самой избе, человек пять мужчин, которые называют себя кто — жильцом, кто — работником, а кто — сожителем; один стоит около печки и, надув щеки, выпучив
глаза, паяет что-то; другой, очевидно, шут, с деланно-глупою физиономией, бормочет что-то, остальные хохочут в
кулаки.
По мере того как звуки росли, старый спорщик стал вспоминать что-то, должно быть свою молодость, потому что
глаза его заискрились, лицо покраснело, весь он выпрямился и, приподняв руку, хотел даже ударить
кулаком по столу, но удержался и опустил
кулак без всякого звука. Оглядев своих молодцов быстрым взглядом, он погладил усы и, наклонившись к Максиму, прошептал...
Келлера так и дернуло; он быстро, с прежним удивлением, взглянул князю прямо в
глаза и крепко стукнул
кулаком об стол.
Произнеся эти слова, Иван Петрович, бесспорно, достиг своей цели: он до того изумил Петра Андреича, что тот
глаза вытаращил и онемел на мгновенье; но тотчас же опомнился и как был в тулупчике на беличьем меху и в башмаках на босу ногу, так и бросился с
кулаками на Ивана Петровича, который, как нарочно, в тот день причесался а la Titus и надел новый английский синий фрак, сапоги с кисточками и щегольские лосиные панталоны в обтяжку.
— Да я-то враг, што ли, самому себе? — кричал Тит, ударяя себя в грудь
кулаком. — На свои
глаза свидетелей не надо… В первую голову всю свою семью выведу в орду. Все у меня есть, этово-тово, всем от господа бога доволен, а в орде лучше… Наша заводская копейка дешевая, Петр Елисеич, а хрестьянская двухвершковым гвоздем приколочена. Все свое в хрестьянах: и хлеб, и харч, и обуй, и одёжа… Мне-то немного надо, о молодых стараюсь…
В это мгновение Илюшка прыжком насел на Пашку, повалил его на землю и принялся отчаянно бить по лицу
кулаками. Он был страшен в эту минуту: лицо покрылось смертельною бледностью,
глаза горели, губы тряслись от бешенства. Пашка сначала крепился, а потом заревел благим матом. На крик выбежала молодая сноха Агафья, копавшая в огороде гряды, и накинулась на разбойника Илюшку.
То Арапов ругает на чем свет стоит все существующее, но ругает не так, как ругал иногда Зарницын, по-фатски, и не так, как ругал сам Розанов, с сознанием какой-то неотразимой необходимости оставаться весь век в пассивной роли, — Арапов ругался яростно, с пеною у рта, с сжатыми
кулаками и с искрами неумолимой мести в
глазах, наливавшихся кровью; то он ходит по целым дням, понурив голову, и только по временам у него вырываются бессвязные, но грозные слова, за которыми слышатся таинственные планы мировых переворотов; то он начнет расспрашивать Розанова о провинции, о духе народа, о настроении высшего общества, и расспрашивает придирчиво, до мельчайших подробностей, внимательно вслушиваясь в каждое слово и стараясь всему придать смысл и значение.
— Вва! — разводил князь руками. — Что такое Лихонин? Лихонин — мой друг, мой брат и кунак. Но разве он знает, что такое любофф? Разве вы, северные люди, понимаете любофф? Это мы, грузины, созданы для любви. Смотри, Люба! Я тебе покажу сейчас, что такое любоффф! Он сжимал
кулаки, выгибался телом вперед и так зверски начинал вращать
глазами, так скрежетал зубами и рычал львиным голосом, что Любку, несмотря на то, что она знала, что это шутка, охватывал детский страх, и она бросалась бежать в другую комнату.
Однако ничего, молчит. Только проехали и еще версты с две, я опять:"Право, говорю, выстою!" — а сам полегоньку с козел в тарантас… словно как ненароком. И вдруг, братец ты мой, как свистнет она меня по рылу
кулаком… инда звезды в
глаза вступили!
Этот ответ исказил добродушно-сосредоточенное лицо Прасковьи Семеновны;
глаза у ней сверкнули чисто сумасшедшим гневом, и она обрушилась на директора театра целым градом упреков и ругательств, а потом бросилась на него прямо с
кулаками. Ее схватили и пытались успокоить, но все было напрасно: Прасковья Семеновна отбивалась и долго оглашала театр своим криком, пока пароксизм бешенства не разрешился слезами.
Он скрежетал, потрясал пред собой
кулаками и топал ногами. Лицо у него сделалось малиновым, на лбу вздулись, как шнурки, две жилы, сходящиеся к носу, голова была низко и грозно опущена, а в выкатившихся
глазах страшно сверкали обнажившиеся круглые белки.
Он резко замахнулся на Ромашова
кулаком и сделал грозные
глаза, но ударить не решался. У Ромашова в груди и в животе сделалось тоскливое, противное обморочное замирание. До сих пор он совсем не замечал, точно забыл, что в правой руке у него все время находится какой-то посторонний предмет. И вдруг быстрым, коротким движением он выплеснул в лицо Николаеву остатки пива из своего стакана.
Ромашов опять подошел к выемке. Чувство нелепости, сумбурности, непонятности жизни угнетало его. Остановившись на откосе, он поднял
глаза вверх, к небу. Там по-прежнему был холодный простор и бесконечный ужас. И почти неожиданно для самого себя, подняв
кулаки над головой и потрясая ими, Ромашов закричал бешено...
— Ну, со мной не разговаривать. А когда начальство говорит, смотри в
глаза, — крикнул смотритель и ударил его
кулаком под челюсть.
— Вон с моих
глаз, анафема! гони его, вот так, в шею его, кулаками-то в загорбок!
Горехвастов, который совсем было и забыл про Флоранс, посмотрел на меня
глазами несколько воспаленными, на минуту задумался, провел как-то ожесточенно рукою по лбу и по волосам и наконец ударил
кулаком по столу с такою силой, что несколько рюмок полетело на пол, а вино расплескалось на подносе.
— Где была? — кричал он на всю улицу, сверкая налитыми кровью
глазами и поднося к ее лицу сжатые
кулаки. Она созналась, что была у самого Поваляева.
На меня напал один барин, огромный-преогромный, больше меня, и прямо всех от меня отпихнул и схватил меня за обе руки и поволок за собою: сам меня ведет, а сам других во все стороны
кулаками расталкивает и преподло бранится, а у самого на
глазах слезы.