Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери
кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну,
да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Городничий.
Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда
кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь.
Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится.
Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на
кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Анна Андреевна. Ну,
да кто он такой? генерал?
Аммос Федорович.
Да кто выпустил — вот
кто выпустил: эти молодцы! (Показывает на Добчинского и Бобчинского.)
Анна Андреевна. Где идет? У тебя вечно какие-нибудь фантазии. Ну
да, идет.
Кто же это идет? Небольшого роста… во фраке…
Кто ж это? а? Это, однако ж, досадно!
Кто ж бы это такой был?
Да кто там еще? (Подходит к окну.)Не хочу, не хочу! Не нужно, не нужно! (Отходя.)Надоели, черт возьми! Не впускай, Осип!
«Грехи, грехи, — послышалось
Со всех сторон. — Жаль Якова,
Да жутко и за барина, —
Какую принял казнь!»
— Жалей!.. — Еще прослушали
Два-три рассказа страшные
И горячо заспорили
О том,
кто всех грешней?
Один сказал: кабатчики,
Другой сказал: помещики,
А третий — мужики.
То был Игнатий Прохоров,
Извозом занимавшийся,
Степенный и зажиточный...
В воротах с ними встретился
Лакей, какой-то буркою
Прикрытый: «Вам
кого?
Помещик за границею,
А управитель при смерти!..» —
И спину показал.
Крестьяне наши прыснули:
По всей спине дворового
Был нарисован лев.
«Ну, штука!» Долго спорили,
Что за наряд диковинный,
Пока Пахом догадливый
Загадки не решил:
«Холуй хитер: стащит ковер,
В ковре дыру проделает,
В дыру просунет голову
Да и гуляет так...
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших
да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К
кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
Нет великой оборонушки!
Кабы знали вы
да ведали,
На
кого вы дочь покинули,
Что без вас я выношу?
Ночь — слезами обливаюся,
День — как травка пристилаюся…
Я потупленную голову,
Сердце гневное ношу!..
Крестьяне рассмеялися
И рассказали барину,
Каков мужик Яким.
Яким, старик убогонький,
Живал когда-то в Питере,
Да угодил в тюрьму:
С купцом тягаться вздумалось!
Как липочка ободранный,
Вернулся он на родину
И за соху взялся.
С тех пор лет тридцать жарится
На полосе под солнышком,
Под бороной спасается
От частого дождя,
Живет — с сохою возится,
А смерть придет Якимушке —
Как
ком земли отвалится,
Что на сохе присох…
— А
кто сплошал, и надо бы
Того тащить к помещику,
Да все испортит он!
Мужик богатый… Питерщик…
Вишь, принесла нелегкая
Домой его на грех!
Порядки наши чудные
Ему пока в диковину,
Так смех и разобрал!
А мы теперь расхлебывай! —
«Ну… вы его не трогайте,
А лучше киньте жеребий.
Заплатим мы: вот пять рублей...
Пришли сыны Последыша:
«Эх! Клим-чудак! до смеху ли?
Старик прислал нас; сердится,
Что долго нет виновного…
Да кто у вас сплошал...
— Певец Ново-Архангельской,
Его из Малороссии
Сманили господа.
Свезти его в Италию
Сулились,
да уехали…
А он бы рад-радехонек —
Какая уж Италия? —
Обратно в Конотоп,
Ему здесь делать нечего…
Собаки дом покинули
(Озлилась круто женщина),
Кому здесь дело есть?
Да у него ни спереди,
Ни сзади… кроме голосу… —
«Зато уж голосок...
Да сперва согласимся,
кто знатен и
кто богат.
Г-жа Простакова. Батюшка мой!
Да что за радость и выучиться? Мы это видим своими глазами в нашем краю.
Кто посмышленее, того свои же братья тотчас выберут еще в какую-нибудь должность.
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай.
Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки,
да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Стародум. Богату! А
кто богат?
Да ведаешь ли ты, что для прихотей одного человека всей Сибири мало! Друг мой! Все состоит в воображении. Последуй природе, никогда не будешь беден. Последуй людским мнениям, никогда богат не будешь.
Г-жа Простакова (к Софье). Убирала покои для твоего любезного дядюшки. Умираю, хочу видеть этого почтенного старичка. Я об нем много наслышалась. И злодеи его говорят только, что он немножечко угрюм, а такой-де преразумный,
да коли-де
кого уж и полюбит, так прямо полюбит.
Скотинин.
Да коль доказывать, что ученье вздор, так возьмем дядю Вавилу Фалелеича. О грамоте никто от него и не слыхивал, ни он ни от
кого слышать не хотел; а какова была голоушка!
Г-жа Простакова. Адам Адамыч!
Да из
кого ж ты ее выберешь?
Г-жа Простакова. Ища он же и спорит. Портной учился у другого, другой у третьего,
да первоет портной у
кого же учился? Говори, скот.
Правдин. А
кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь знать вашего дядюшку. А, сверх того, от многих слышал об нем то, что вселило в душу мою истинное к нему почтение. Что называют в нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие его прямодушия. Отроду язык его не говорил
да, когда душа его чувствовала нет.
Скотинин.
Кого? За что? В день моего сговора! Я прошу тебя, сестрица, для такого праздника отложить наказание до завтрева; а завтра, коль изволишь, я и сам охотно помогу. Не будь я Тарас Скотинин, если у меня не всякая вина виновата. У меня в этом, сестрица, один обычай с тобою.
Да за что ж ты так прогневалась?
Цыфиркин.
Да кое-как, ваше благородие! Малу толику арихметике маракую, так питаюсь в городе около приказных служителей у счетных дел. Не всякому открыл Господь науку: так
кто сам не смыслит, меня нанимает то счетец поверить, то итоги подвести. Тем и питаюсь; праздно жить не люблю. На досуге ребят обучаю. Вот и у их благородия с парнем третий год над ломаными бьемся,
да что-то плохо клеятся; ну, и то правда, человек на человека не приходит.
Скотинин. А движимое хотя и выдвинуто, я не челобитчик. Хлопотать я не люблю,
да и боюсь. Сколько меня соседи ни обижали, сколько убытку ни делали, я ни на
кого не бил челом, а всякий убыток, чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду.
— Об этом мы неизвестны, — отвечали глуповцы, — думаем, что много всего должно быть, однако допытываться боимся: как бы
кто не увидал
да начальству не пересказал!
Базары опустели, продавать было нечего,
да и некому, потому что город обезлюдел. «Кои померли, — говорит летописец, — кои, обеспамятев, разбежались
кто куда». А бригадир между тем все не прекращал своих беззаконий и купил Аленке новый драдедамовый [Драдедамовый — сделанный из особого тонкого шерстяного драпа (от франц. «drap des dames»).] платок. Сведавши об этом, глуповцы опять встревожились и целой громадой ввалили на бригадиров двор.
Поняли, что кому-нибудь
да надо верх взять, и послали сказать соседям: будем друг с дружкой до тех пор головами тяпаться, пока
кто кого перетяпает.
Да и
кто же может сказать, долго ли просуществовала бы построенная Бородавкиным академия и какие принесла бы она плоды?
7.
Да памятует градоправитель, что не от
кого иного слава Российской империи украшается, а прибытки казны умножаются, как от обывателя.
Долго раздумывал он,
кому из двух кандидатов отдать преимущество: орловцу ли — на том основании, что «Орел
да Кромы — первые воры», — или шуянину — на том основании, что он «в Питере бывал, на полу сыпал и тут не упал», но наконец предпочел орловца, потому что он принадлежал к древнему роду «Проломленных Голов».
На другой день поехали наперерез и, по счастью, встретили по дороге пастуха. Стали его спрашивать,
кто он таков и зачем по пустым местам шатается, и нет ли в том шатании умысла. Пастух сначала оробел, но потом во всем повинился. Тогда его обыскали и нашли хлеба ломоть небольшой
да лоскуток от онуч.
Да хоть бы он принц крови был, моя дочь ни в
ком не нуждается!
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну что, Василий,
кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему говорит: «вы третий».
Да, брат, так-то!
—
Да кто же тебе мешает? — улыбаясь сказал Левин.
«
Да, вот он!» сказала она, взглянув на карточку Вронского, и вдруг вспомнила,
кто был причиной ее теперешнего горя.
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу,
кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было того, чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта.
Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
—
Да,
да, — отвернувшись и глядя в открытое окно, сказала Анна. — Но я не была виновата. И
кто виноват? Что такое виноват? Разве могло быть иначе? Ну, как ты думаешь? Могло ли быть, чтобы ты не была жена Стивы?
—
Да, но впрочем за всем этим надо следить, а
кто же будет? — неохотно отвечала Дарья Александровна.
— Ах, какая ночь! — сказал Весловский, глядя на видневшиеся при слабом свете зари в большой раме отворенных теперь ворот край избы и отпряженных катков. —
Да слушайте, это женские голоса поют и, право, недурно. Это
кто поет, хозяин?
— Ну, смотри же, растирай комья-то, — сказал Левин, подходя к лошади, —
да за Мишкой смотри. А хороший будет всход, тебе по пятидесяти копеек за десятину.
—
Да, как видишь, нежный муж, нежный, как на другой год женитьбы, сгорал желанием увидеть тебя, — сказал он своим медлительным тонким голосом и тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем,
кто бы в самом деле так говорил.
— Ты влюбился в эту гадкую женщину, она обворожила тебя. Я видела по твоим глазам.
Да,
да! Что ж может выйти из этого? Ты в клубе пил, пил, играл и потом поехал… к
кому? Нет, уедем… Завтра я уеду.
—
Да, я теперь всё поняла, — продолжала Дарья Александровна. — Вы этого не можете понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно,
кого вы любите. Но девушка в положении ожидания, с этим женским, девичьим стыдом, девушка, которая видит вас, мужчин, издалека, принимает всё на слово, — у девушки бывает и может быть такое чувство, что она не знает, что сказать.
—
Да на
кого ты? Я с тобой согласен, — говорил Степан Аркадьич искренно и весело, хотя чувствовал, что Левин под именем тех,
кого можно купить зa двугривенный, разумел и его. Оживление Левина ему искренно нравилось. — На
кого ты? Хотя многое и неправда, что ты говоришь про Вронского, но я не про то говорю. Я говорю тебе прямо, я на твоем месте поехал бы со мной в Москву и…
—
Да кто же объявил войну Туркам? Иван Иваныч Рагозов и графиня Лидия Ивановна с мадам Шталь?
— Воздвиженское, на барский двор? к графу? — повторил он. — Вот только изволок выедешь. Налево поверток. Прямо по пришпекту, так и воткнешься.
Да вам
кого? Самого?