Неточные совпадения
Махая всё так же косой, он маленьким, твердым шажком своих обутых в большие лапти ног влезал медленно на
кручь и, хоть и трясся всем телом и отвисшими ниже рубахи портками, не пропускал на пути ни одной травинки, ни одного гриба и так же шутил с
мужиками и Левиным.
«Полегче! легче!» — слышится голос, телега спускается с
кручи: внизу плотина широкая и широкий ясный пруд, сияющий, как медное дно, перед солнцем; деревня, избы рассыпались на косогоре; как звезда, блестит в стороне крест сельской церкви; болтовня
мужиков и невыносимый аппетит в желудке…
— Отец — кузнецом был,
крутого характера человек, неуживчивый, и его по приговору общества выслали в Сибирь, был такой порядок: не ладит
мужик с миром — в Сибирь
мужика как вредного.
Наконец он уткнулся в плетень, ощупал его рукой, хотел поставить ногу в траву — поскользнулся и провалился в канаву. С большим трудом выкарабкался он из нее, перелез через плетень и вышел на дорогу. По этой
крутой и опасной горе ездили мало, больше
мужики, порожняком, чтобы не делать большого объезда, в телегах, на своих смирных, запаленных, маленьких лошадях в одиночку.
Правил большой
мужик, стоя, в буром длинном до полу армяке, в нахлобученной на уши шляпе без полей, и медленно
крутил вожжой около головы.
Никто из дворни уже не сходил в этот обрыв,
мужики из слободы и Малиновки обходили его, предпочитая спускаться с горы к Волге по другим скатам и обрывам или по проезжей, хотя и
крутой дороге, между двух плетней.
На третий день пришли к селу; мать спросила
мужика, работавшего в поле, где дегтярный завод, и скоро они спустились по
крутой лесной тропинке, — корни деревьев лежали на ней, как ступени, — на небольшую круглую поляну, засоренную углем и щепой, залитую дегтем.
Дымов, сын зажиточного
мужика, жил в свое удовольствие, гулял и не знал горя, но едва ему минуло двадцать лет, как строгий,
крутой отец, желая приучить его к делу и боясь, чтобы он дома не избаловался, стал посылать его в извоз, как бобыля-работника.
…Время от времени за лесом подымался пронзительный вой ветра; он рвался с каким-то свирепым отчаянием по замирающим полям, гудел в глубоких колеях проселка, подымал целые тучи листьев и сучьев, носил и
крутил их в воздухе вместе с попадавшимися навстречу галками и, взметнувшись наконец яростным, шипящим вихрем, ударял в тощую грудь осинника… И
мужик прерывал тогда работу. Он опускал топор и обращался к мальчику, сидевшему на осине...
На самом
крутом уступе лежал замертво пьяный
мужик; голова его, седая как лунь, скатилась на дорогу, ноги оставались на возвышении; коротенькая шея старика налилась кровью, лицо посинело…
— Не хотел добром, — проговорил он и вдруг, откуда взялась энергия, быстрым движением схватил он племянника, повалился с ним на землю и с помощью старосты начал
крутить ему руки. Минут с пять боролись они; наконец Дутлов с помощью
мужиков встал, отдирая руки Ильи от своей шубы, в которую тот вцепился, — встал сам, потом поднял Илью с связанными назад руками и посадил его на лавку в углу.
Карп был
мужик крутой и несговорчивый.
Самый первый токарь, которым весь околоток не нахвалится, пришел наниматься незваный, непрошеный!.. Не раз подумывал Чапурин спосылать в Поромово к старику Лохматому — не отпустит ли он, при бедовых делах, старшего сына в работу, да все отдумывал… «Ну, а как не пустит, да еще после насмеется, ведь он, говорят,
мужик крутой и заносливый…» Привыкнув жить в славе и почете, боялся Патап Максимыч посмеху от какого ни на есть
мужика.
Мужики отвечали: «Может, и правда!» А сами подумали: «Верно, брешет, — верно, что-нибудь
крутит, шишимора!» — однако поехали и яровую рожь привезли.
Мой отец к
крутым, понудительным мерам не обращался, то есть «людей не стегал», как говорили
мужики, но он настоял на том, что крестьяне должны были вспахать свои участки земли в яровых клинах и засеяли их выданными им заимообразными семенами, с обязательством возвратить семена из урожая. Но возвращать было не из чего: просфорное тесто ушло недаром — никакого урожая не было. Все посеянное пропало.
Они ехали по мягкой дороге рядом с шоссе. Шоссе внизу делало
крутой изгиб вокруг оврага. За кучею щебня, как раз на изгибе шоссе, вздымался странный темный шар.
Мужик завистливо поглядел и пощелкал языком...
Киселев был плотный и приземистый человек лет за сорок, с широким лицом и окладистою русою бородой; из-под высокого и очень
крутого лба внимательно смотрели маленькие глазки, в которых была странная смесь наивности и хитрой практической сметки. Всем своим видом Киселев сильно напоминал ярославца-целовальника, но только практическую сметку свою он употреблял не на «объегоривание» и спаиванье
мужиков, а на дело широкой помощи им.
Плюнула я на этот грех — до молитвы ли? отворила окошко, высунула голову и вижу: батюшки, светы мои! метель сеет часто, часто, что твои нитки на моталке у проворной мотальщицы, вихорь
крутит винтом снег вдоль загороды, воротишки в село занесены, и
мужик возится в сугробе с клячонкой — у сердечной только что рыло да спина чернеются.
Мать твою в эт-твою!
Ветер, как сумасшедший мельник,
Крутит жерновами облаков
День и ночь…
День и ночь…
А народ ваш сидит, бездельник,
И не хочет себе ж помочь.
Нет бездарней и лицемерней,
Чем ваш русский равнинный
мужик!
Коль живет он в Рязанской губернии,
Так о Тульской не хочет тужить.
То ли дело Европа?
Там тебе не вот эти хаты,
Которым, как глупым курам,
Головы нужно давно под топор…