Неточные совпадения
Голос обязан иметь градоначальник ясный и далеко слышный; он должен помнить, что градоначальнические легкие созданы для отдания приказаний. Я знал одного градоначальника, который, приготовляясь к сей должности, нарочно поселился на
берегу моря и там во всю мочь
кричал. Впоследствии этот градоначальник усмирил одиннадцать больших бунтов, двадцать девять средних возмущений и более полусотни малых недоразумений. И все сие
с помощью одного своего далеко слышного голоса.
— Обедали? —
закричал барин, подходя
с пойманною рыбою на
берег, держа одну руку над глазами козырьком в защиту от солнца, другую же пониже — на манер Венеры Медицейской, выходящей из бани.
Ассоль смутилась; ее напряжение при этих словах Эгля переступило границу испуга. Пустынный морской
берег, тишина, томительное приключение
с яхтой, непонятная речь старика
с сверкающими глазами, величественность его бороды и волос стали казаться девочке смешением сверхъестественного
с действительностью. Сострой теперь Эгль гримасу или
закричи что-нибудь — девочка помчалась бы прочь, заплакав и изнемогая от страха. Но Эгль, заметив, как широко раскрылись ее глаза, сделал крутой вольт.
Кулигин (
с берега). Кто
кричит? Что там?
Утром сели на пароход, удобный, как гостиница, и поплыли встречу караванам барж, обгоняя парусные рыжие «косоуши», распугивая увертливые лодки рыбаков.
С берегов, из богатых сел, доплывали звуки гармоники, пестрые группы баб любовались пароходом,
кричали дети, прыгая в воде, на отмелях. В третьем классе, на корме парохода, тоже играли, пели. Варвара нашла, что Волга действительно красива и недаром воспета она в сотнях песен, а Самгин рассказывал ей, как отец учил его читать...
Мы
с любопытством смотрели на все: я искал глазами Китая, и шкипер искал кого-то
с нами вместе. «
Берег очень близко, не пора ли поворачивать?» —
с живостью кто-то сказал из наших. Шкипер схватился за руль,
крикнул — мы быстро нагнулись, паруса перенесли на другую сторону, но шкуна не поворачивала; ветер ударил сильно — она все стоит: мы были на мели. «Отдай шкоты!» —
закричали офицеры нашим матросам. Отдали, и шкуна, располагавшая лечь на бок, выпрямилась, но
с мели уже не сходила.
«Бе-е-ги, бе-е-ги! —
с усилием, словно косноязычный, залепетал замиравший охотник, — родимый,
береги!» Ермолай выстрелил… раненый беляк покатился кубарем по гладкой и сухой траве, подпрыгнул кверху и жалобно
закричал в зубах рассовавшегося пса.
Иман еще не замерз и только по краям имел забереги. На другом
берегу, как раз против того места, где мы стояли, копошились какие-то маленькие люди. Это оказались удэгейские дети. Немного дальше, в тальниках, виднелась юрта и около нее амбар на сваях. Дерсу
крикнул ребятишкам, чтобы они подали лодку. Мальчики испуганно посмотрели в нашу сторону и убежали. Вслед за тем из юрты вышел мужчина
с ружьем в руках. Он перекинулся
с Дерсу несколькими словами и затем переехал в лодке на нашу сторону.
«Куда могла она пойти, что она
с собою сделала?» — восклицал я в тоске бессильного отчаяния… Что-то белое мелькнуло вдруг на самом
берегу реки. Я знал это место; там, над могилой человека, утонувшего лет семьдесят тому назад, стоял до половины вросший в землю каменный крест
с старинной надписью. Сердце во мне замерло… Я подбежал к кресту: белая фигура исчезла. Я
крикнул: «Ася!» Дикий голос мой испугал меня самого — но никто не отозвался…
Я бросился к реке. Староста был налицо и распоряжался без сапог и
с засученными портками; двое мужиков
с комяги забрасывали невод. Минут через пять они
закричали: «Нашли, нашли!» — и вытащили на
берег мертвое тело Матвея. Цветущий юноша этот, красивый, краснощекий, лежал
с открытыми глазами, без выражения жизни, и уж нижняя часть лица начала вздуваться. Староста положил тело на
берегу, строго наказал мужикам не дотрогиваться, набросил на него армяк, поставил караульного и послал за земской полицией…
У самой реки мы встретили знакомого нам француза-гувернера в одной рубашке; он был перепуган и
кричал: «Тонет! тонет!» Но прежде, нежели наш приятель успел снять рубашку или надеть панталоны, уральский казак сбежал
с Воробьевых гор, бросился в воду, исчез и через минуту явился
с тщедушным человеком, у которого голова и руки болтались, как платье, вывешенное на ветер; он положил его на
берег, говоря: «Еще отходится, стоит покачать».
Все они превосходно смеялись, до слез захлебываясь смехом, а один из них — касимовец,
с изломанным носом, мужик сказочной силы: он снес однажды
с баржи далеко на
берег колокол в двадцать семь пудов веса, — он, смеясь, выл и
кричал...
Но когда вместе
с толпою мужиков я очутился у борта парохода, перед мостками на
берег, все стали
кричать на меня...
Страх давно уже овладевал мною, но я боролся
с ним и скрывал, сколько мог; когда же
берег стал уходить из глаз моих, когда мы попали на стрежень реки и страшная громада воды, вертящейся кругами, стремительно текущей
с непреодолимою силою, обхватила со всех сторон и понесла вниз, как щепку, нашу косную лодочку, — я не мог долее выдерживать,
закричал, заплакал и спрятал свое лицо на груди матери.
Иной раз, сядешь, этта, у окошка, плачешь-плачешь:"Господи! думаешь,
с моей стороны и услуга, и старание… ну,
крикни его превосходительство
с того
берега… ну, так бы…
На
берегу живой стеной стоял провожавший барина народ; кто-то
крикнул вдогонку «ура», но оно замерло в шуме падавшей
с пароходных колес воды.
— Какая щука-то! —
закричал он почти
с испугом и распростерся над водой, падал, спотыкался о свои удочки и ловил обеими руками вертевшуюся над водой щуку. — Ну, на
берег, на
берег, туда, дальше! там уж наша будет, как ни вертись. Вишь как скользит: словно бес! Ах, какая!
Было уже совсем темно, когда дядя Ерошка и трое казаков
с кордона, в бурках и
с ружьями за плечами прошли вдоль по Тереку на место, назначенное для секрета. Назарка вовсе не хотел итти, но Лука
крикнул на него, и они живо собрались. Пройдя молча несколько шагов, казаки свернули
с канавы и по чуть заметной тропинке в камышах подошли к Тереку. У
берега лежало толстое черное бревно, выкинутое водой, и камыш вокруг бревна был свежо примят.
— Так и поймал! — сказал старик. — Далече, брат, теперь… — И он опять печально покачал головою. В это время пешие и конные казаки
с громким говором и треском сучьев послышались по
берегу. — Ведут каюк, что ли? —
крикнул Лука. — Молодец, Лука! тащи на
берег! —
кричал один из казаков.
Сидит в лодке и так звонко
кричит он нам в окна: «Эй, нет ли у вас вина… и поесть мне?» Я посмотрела в окно сквозь ветви ясеней и вижу: река вся голубая от луны, а он, в белой рубахе и в широком кушаке
с распущенными на боку концами, стоит одной ногой в лодке, а другой на
берегу.
Гуляй, кормилица наша — апрель на дворе!..» —
крикнет, бывало, Глеб зычным голосом, расхаживая по
берегу, между тем как глаза его нетерпеливо перебегают от воды к лодкам, а руки так и зудят схватить невод и пуститься
с ним попытать счастья!
— Тут вы не поймаете! —
кричал им
с берега Пантелей. — Только рыбу пужаете, дурни! Забирайте влево! Там мельчее!
— Что там? —
кричали им
с берега.
Действительно, резвое течение, будто шутя и насмехаясь над нашим паромом, уносит неуклюжее сооружение все дальше и дальше. Кругом, обгоняя нас, бегут, лопаются и пузырятся хлопья «цвету». Перед глазами мелькает мысок
с подмытою ивой и остается позади. Назади, далеко, осталась вырубка
с новенькою избушкой из свежего лесу,
с маленькою телегой, которая теперь стала еще меньше, и
с бабой, которая стоит на самом
берегу,
кричит что-то и машет руками.
Он рвал на себе волосы, выл, ревел, осыпал проклятиями Рославлева; как полоумный пустился скакать по полю за зайцем, наскакал на пенек, перекувырнулся вместе
с своею лошадью и, лежа на земле, продолжал
кричать: «О-ту его — о-ту!
береги,
береги!..»
— Я вру? — орал Воробей Воробеич. — А кто червяка нашел? Я вру!.. Жирный такой червяк! Я его на
берегу выкопал… Сколько трудился… Ну схватил его и тащу домой, в свое гнездо. У меня семейство — должен я корм носить… Только вспорхнул
с червяком над рекой, а проклятый Ерш Ершович, — чтоб его щука проглотила! — как
крикнет: «Ястреб!» Я со страху
крикнул — червяк упал в воду, а Ерш Ершович его и проглотил… Это называется врать?!. И ястреба никакого не было…
Эстамп, отплыв немного, стал на якорь и смотрел на нас, свесив руки между колен. От группы людей на
берегу отделился долговязый человек
с узким лицом; он, помахав рукой,
крикнул...
С рассвета до позднего вечера у амбаров
кричали мужики и бабы, сдавая лён; у трактира, на
берегу Ватаракши, открытого одним из бесчисленных Морозовых, звучали пьяные песни, визжала гармоника.
Паньке захотелось самому это попробовать. Он стал на воротца, взял шестик да, шаля, и переехал на ту сторону, а там сошел на
берег Голованов дом посмотреть, потому что уже хорошо забрезжило, а между тем Голован в ту минуту и
кричит с той стороны; «Эй! кто мои ворота угнал! назад давай!»
В самый разгар работы, на противоположном
берегу Причинки, в лесу послышался глухой треск, точно шла целая рота солдат, и затем выскочило несколько рабочих
с лопатами и кирками. Намерения неожиданных пришельцев были очевидны, и Флегонт Флегонтович
закричал не своим голосом...
День был ясный, настоящий весенний,
с легким холодком в воздухе; по небу
с утра бродили белые волнистые облачка, обещая долгое вёдро. Но кругом не было еще зелени, и только на пригорках кое-где пробивалась свежая травка зелеными щетками. Река Причинка уже очистилась ото льда и начала разливаться в своих низких болотистых
берегах, затопляя луга и низины. Пролетело несколько Косяков диких уток; где-то печально
кричали журавли.
— Стелла! —
крикнул Аян. Судорожный смех сотрясал его. Он бросил весло и сел. Что было
с ним дальше — он не помнил; сознание притупилось, слабые, болезненные усилия мысли схватили еще шорох дна, ударяющегося о мель, сухой воздух
берега, затишье; кто-то — быть може, он — двигался по колена в воде, мягкий ил засасывал ступни… шум леса, мокрый песок, бессилие…
Фроиму пришла вдруг идея. Он подъехал к другому гимназисту, и они вдвоем взбежали на
берег. Никто на это не обратил внимания. Через несколько минут они опять спустились рядом на пруд и стали приближаться к Британу. Британ смотрел в другую сторону, а когда
с берега ему
крикнули предостережение, — было уже поздно. Фроим и его сообщник вдруг разбежались в стороны и в руках у каждого оказалось по концу веревки. Веревка подсекла Британа, и он полетел затылком на лед, высоко задрав ноги в больших валенках.
Цветным камнем мелькнул над водою зимородок, по реке скользнула голубая стрела;
с берега, из кустов, негромко
крикнули...
Фрол
кричал, видимо надрывая старую грудь. Микеша тянул свободно, полным и звучным голосом. Никогда еще я не слыхал подобных звуков из человеческой груди… Крик был ровный, неустанный и гулкий, точно тягучий отголосок огромного колокола… Это был обычный призыв
с берега к спящему за отмелью отдаленному станку.
Напрасно кто-нибудь, более их искусный и неустрашимый, переплывший на противный
берег,
кричит им оттуда, указывая путь спасения: плохие пловцы боятся броситься в волны и ограничиваются тем, что проклинают свое малодушие, свое положение, и иногда, заглядевшись на бегущую мимо струю или ободренные криком, вылетевшим из капитанского рупора, вдруг воображают, что корабль их бежит, и восторженно восклицают: «Пошел, пошел, двинулся!» Но скоро они сами убеждаются в оптическом обмане и опять начинают проклинать или погружаются в апатичное бездействие, забывая простую истину, что им придется умереть на мели, если они сами не позаботятся снять
с нее корабль и прежде всего хоть помочь капитану и его матросам выбросить балласт, мешающий кораблю подняться.
Сидор в лаптях, в краденом картузе,
с котомкой за плечами, попросил одного из рабочих, закадычного своего приятеля, довезти его в лодке до
берега. Проходя мимо рабочих, все еще стоявших кучками и толковавших про то, что будет,
крикнул им...
— Чего заорали, чертовы угодники? Забыли, что здесь не в плесу́? —
крикнул он распевшимся ребятам. — Город здесь, ярманка!.. Оглянуться не успеешь, как съедут
с берега архангелы да линьками горлá-то заткнут. Одну беду и́збыли, на другую рветесь!.. Спины-то по плетям, видно, больно соскучились!..
И я вижу почему-то пруд, усталых дворовых, которые по колено в воде тянут невод, и опять Федор Филиппыч
с лейкой,
крича на всех, бегает по
берегу и только изредка подходит к воде, чтобы, придержав рукой золотистых карасей, спустить мутную воду и набрать свежей.
Гроссевич бросился к
берегу и стал
кричать, но на его зов отвечали только эхо в прибрежных утесах и волны,
с шумом набегавшие на намывную полосу прибоя.
— Лезь, Сашка, а то опять обрызгаю! —
крикнул с того
берега Сергей.
Миновали тальник, выплыли на простор. На том
берегу уже заслышали стук и мерное плесканье весел и
кричали: «Скорей! скорей!» Прошло еще минут
с десять, и баржа тяжело ударилась о пристань.
Другой случай был следующий: один бедный старичок, отставной приказный, шел из Антониева монастыря
берегом реки Волхова и на дороге, понюхав табачку из бумажки, бросил ее
с остальною пылью в воду. Увидав это, бывший на барках приказчик и рабочие
закричали...
Года через три, помню, ночью под самый Успеньев день
кричат с того
берега.
В это время Жучок отдалялся все более и более от
берега. Сначала шел он по грунту реки, потом, потеряв его под собою, погрузился, вынырнул, опять погрузился и исчез. Что-то в воде забурчало. Минута, и все затихло, только в том месте, где он в последний раз погрузился и исчез, образовался водяной круг, и тот скоро сгладился. Так покончил
с собой Киноваров. Если бы он тонул по неосторожности, то, наверно, боролся бы
с водою и успел бы
крикнуть.
— Виват! — также восторженно
кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтоб увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез
с лошади и сел на бревно, лежавшее на
берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа, и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что-то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
Человек 40 улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому
берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и
с трудом вылезли на тот
берег. Но как только они вылезли в обмокнувшем со стекающими ручьями платье, они
закричали: «Виват»! восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.