Неточные совпадения
Под песню ту удалую
Раздумалась, расплакалась
Молодушка одна:
«Мой век — что день без солнышка,
Мой век — что
ночь без месяца,
А я, млада-младешенька,
Что борзый конь на привязи,
Что ласточка без крыл!
Мой старый муж, ревнивый муж,
Напился пьян, храпом храпит,
Меня, младу-младешеньку,
И сонный сторожит!»
Так плакалась молодушка
Да с возу вдруг и спрыгнула!
«Куда?» —
кричит ревнивый муж,
Привстал — и бабу за косу,
Как редьку за вихор!
За спором не заметили,
Как село солнце красное,
Как вечер наступил.
Наверно б ночку целую
Так шли — куда не ведая,
Когда б им баба встречная,
Корявая Дурандиха,
Не
крикнула: «Почтенные!
Куда вы на
ночь глядючи
Надумали идти...
«Избави Бог, Парашенька,
Ты в Питер не ходи!
Такие есть чиновники,
Ты день у них кухаркою,
А
ночь у них сударкою —
Так это наплевать!»
«Куда ты скачешь, Саввушка?»
(
Кричит священник сотскому
Верхом, с казенной бляхою.)
— В Кузьминское скачу
За становым. Оказия:
Там впереди крестьянина
Убили… — «Эх!.. грехи...
«Ну-ка, слепой чертенок, — сказал я, взяв его за ухо, — говори, куда ты
ночью таскался, с узлом, а?» Вдруг мой слепой заплакал,
закричал, заохал: «Куды я ходив?.. никуды не ходив… с узлом? яким узлом?» Старуха на этот раз услышала и стала ворчать: «Вот выдумывают, да еще на убогого! за что вы его? что он вам сделал?» Мне это надоело, и я вышел, твердо решившись достать ключ этой загадки.
— Молчи ж, говорят тебе, чертова детина! —
закричал Товкач сердито, как нянька, выведенная из терпенья,
кричит неугомонному повесе-ребенку. — Что пользы знать тебе, как выбрался? Довольно того, что выбрался. Нашлись люди, которые тебя не выдали, — ну, и будет с тебя! Нам еще немало
ночей скакать вместе. Ты думаешь, что пошел за простого козака? Нет, твою голову оценили в две тысячи червонных.
Множество старух, самых набожных, множество молодых девушек и женщин, самых трусливых, которым после всю
ночь грезились окровавленные трупы, которые
кричали спросонья так громко, как только может
крикнуть пьяный гусар, не пропускали, однако же, случая полюбопытствовать.
— А ты, такая-сякая и этакая, —
крикнул он вдруг во все горло (траурная дама уже вышла), — у тебя там что прошедшую
ночь произошло? а? Опять позор, дебош на всю улицу производишь. Опять драка и пьянство. В смирительный [Смирительный — т. е. смирительный дом — место, куда заключали на определенный срок за незначительные проступки.] мечтаешь! Ведь я уж тебе говорил, ведь я уж предупреждал тебя десять раз, что в одиннадцатый не спущу! А ты опять, опять, такая-сякая ты этакая!
Через день он снова попал в полосу необыкновенных событий. Началось с того, что
ночью в вагоне он сильнейшим толчком был сброшен с дивана, а когда ошеломленно вскочил на ноги, кто-то хрипло
закричал в лицо ему...
Девушка встретила его с радостью. Так же неумело и суетливо она бегала из угла в угол, рассказывая жалобно, что
ночью не могла уснуть; приходила полиция, кого-то арестовали,
кричала пьяная женщина, в коридоре топали, бегали.
— Как желаете, — сказал Косарев, вздохнув, уселся на облучке покрепче и, размахивая кнутом над крупами лошадей, жалобно прибавил: — Вы сами видели, господин, я тут посторонний человек. Но, но, яростные! —
крикнул он. Помолчав минуту, сообщил: —
Ночью — дождик будет, — и, как черепаха, спрятал голову в плечи.
— В Ялте, после одной пьяной
ночи, я заплакала, пожаловалась: «Господи, зачем ты одарил меня красотой, а бросил в грязь!» Вроде этого
кричала что-то. Тогда Игорь обнял меня и так… удивительно ласково сказал...
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной
ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди
кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
А через несколько дней,
ночью, встав с постели, чтоб закрыть окно, Клим увидал, что учитель и мать идут по дорожке сада; мама отмахивается от комаров концом голубого шарфа, учитель, встряхивая медными волосами, курит. Свет луны был так маслянисто густ, что даже дым папиросы окрашивался в золотистый тон. Клим хотел
крикнуть...
Сквозь занавесь окна светило солнце, в комнате свежо, за окном, должно быть, сверкает первый зимний день,
ночью, должно быть, выпал снег. Вставать не хотелось. В соседней комнате мягко топала Агафья. Клим Иванович Самгин
крикнул...
И с самим человеком творилось столько непонятного: живет-живет человек долго и хорошо — ничего, да вдруг заговорит такое непутное, или учнет
кричать не своим голосом, или бродить сонный по
ночам; другого, ни с того ни с сего, начнет коробить и бить оземь. А перед тем как сделаться этому, только что курица прокричала петухом да ворон прокаркал над крышей.
— С какой
ночи и что? — капризно
крикнул он, явно досадуя, что я перебил.
Вскочила это она,
кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза в щеку и вытолкнула в дверь: „Не стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном доме быть!“ А другая
кричит ей на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю и глядеть-то не стали!“ Всю
ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „В суд, говорит, на нее, в суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут в суде возьмешь, чем докажешь?
Сплю-то я обыкновенно крепко, храплю, кровь это у меня к голове приливает, а иной раз подступит к сердцу,
закричу во сне, так что Оля уж
ночью разбудит меня: «Что это вы, говорит, маменька, как крепко спите, и разбудить вас, когда надо, нельзя».
«
Ночью спокоя не дают, ваше высокоблагородие, — сказал матрос, ночевавший на берегу, — забьются под шалаш и
кричат изо всей мочи».
Из-за шума воды на мельнице послышалось гоготание гусей, а потом на деревне и на дворе приказчика стали перекликаться ранние петухи, как они обыкновенно раньше времени
кричат в жаркие грозовые
ночи.
Есть поговорка, что петухи
кричат рано к веселой
ночи.
Смеется, должно быть, с другою надо мной, и уж я ж его, думаю, только бы увидеть его, встретить когда: то уж я ж ему отплачу, уж я ж ему отплачу!»
Ночью в темноте рыдаю в подушку и все это передумаю, сердце мое раздираю нарочно, злобой его утоляю: «Уж я ж ему, уж я ж ему отплачу!» Так, бывало, и
закричу в темноте.
Простите, господа, я потому так
кричу, что у меня была эта мысль еще так недавно, еще всего только третьего дня, именно когда я
ночью с Лягавым возился, и потом вчера, да, и вчера, весь день вчера, я помню это, до самого этого случая…
— Господа! — воскликнул он, — я ведь вижу, что я пропал. Но она? Скажите мне про нее, умоляю вас, неужели и она пропадет со мной? Ведь она невинна, ведь она вчера
кричала не в уме, что «во всем виновата». Она ни в чем, ни в чем не виновата! Я всю
ночь скорбел, с вами сидя… Нельзя ли, не можете ли мне сказать: что вы с нею теперь сделаете?
Но уснуть не удалось: китаец всю
ночь кричал и колотил в медный таз.
— Пуркуа ву туше, пуркуа ву туше? [Зачем вы тушите, вы тушите? (фр.)] —
закричал Антон Пафнутьич, спрягая с грехом пополам русский глагол тушу на французский лад. — Я не могу дормир [спать (фр.).] в потемках. — Дефорж не понял его восклицания и пожелал ему доброй
ночи.
Обшитая своими чиновными плерезами, Марья Степановна каталась, как шар, по дому с утра до
ночи,
кричала, шумела, не давала покоя людям, жаловалась на них, делала следствия над горничными, давала тузы и драла за уши мальчишек, сводила счеты, бегала на кухню, бегала на конюшню, обмахивала мух, терла ноги, заставляла принимать лекарство.
Не раз Анфиса Порфирьевна, окровавленная, выбегала по
ночам (когда, по преимуществу, производились экзекуции над нею) на улицу,
крича караул, но ротный штаб, во главе которого стоял Савельцев, квартировал в глухой деревне, и на крики ее никто не обращал внимания.
— Было уже со мной это — неужто не помнишь? Строго-настрого запретила я в ту пору, чтоб и не пахло в доме вином. Только пришло мое время, я
кричу: вина! — а мне не дают. Так я из окна
ночью выпрыгнула, убежала к Троице, да целый день там в одной рубашке и чуделесила, покуда меня не связали да домой не привезли. Нет, видно, мне с тем и умереть. Того гляди, сбегу опять
ночью да где-нибудь либо в реке утоплюсь, либо в канаве закоченею.
— Лоб-то на
ночь перекрестила ли? —
крикнула ей матушка через дверь.
В дом Шереметева клуб переехал после пожара, который случился в доме Спиридонова поздней
ночью, когда уж публика из нижних зал разошлась и только вверху, в тайной комнате, играли в «железку» человек десять крупных игроков. Сюда не доносился шум из нижнего этажа, не слышно было пожарного рожка сквозь глухие ставни. Прислуга клуба с первым появлением дыма ушла из дому. К верхним игрокам вбежал мальчуган-карточник и за ним лакей, оба с испуганными лицами, приотворили дверь,
крикнули: «Пожар!» — и скрылись.
Эта
ночь у нас прошла тревожно: старший брат, проснувшись, увидел, что к нему тянутся черные бархатные руки, и
закричал… Я тоже спал плохо и просыпался в поту от бессвязных сновидений…
А по
ночам — в простынях пойдут, попа напугали, он бросился на будку, а будочник, тоже испугавшись, давай караул
кричать.
Весь вечер до поздней
ночи в кухне и комнате рядом с нею толпились и
кричали чужие люди, командовала полиция, человек, похожий на дьякона, писал что-то и спрашивал, крякая, точно утка...
И сидят в санях тоже всё черти, свистят,
кричат, колпаками машут, — да эдак-то семь троек проскакало, как пожарные, и все кони вороной масти, и все они — люди, проклятые отцами-матерьми; такие люди чертям на потеху идут, а те на них ездят, гоняют их по
ночам в свои праздники разные.
В длинные зимние
ночи он пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя к нему по делу, назвала его господином Д., то он обиделся и сердито
крикнул ей: «Я тебе не господин Д., а ваше благородие!» По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: «А вот вы увидите!» Солнце стояло уже высоко.
Они
кричат и день и
ночь, преимущественно по зарям, которые, именно в это время года, одна с другою сходятся: вероятно, они дремлют около полдён.
Замечательно, что гуси, не запутавшиеся в перевесе, а только в него ударившиеся, падают па землю и до того перепугаются, что
кричат, хлопают крыльями, а с места не летят: без сомнения, темнота
ночи способствует такому испугу.
— Княгиня! За такую княгиню я бы душу продал! —
закричал какой-то канцелярист. — «Ценою жизни
ночь мою!..»
Он нашел ее в состоянии, похожем на совершенное помешательство: она вскрикивала, дрожала,
кричала, что Рогожин спрятан в саду, у них же в доме, что она его сейчас видела, что он ее убьет
ночью… зарежет!
— Что же ты после этого? разочарованный? —
кричал Михалевич в первом часу
ночи.
— Я теперь нашел, как тебя назвать, —
кричал тот же Михалевич в третьем часу
ночи, — ты не скептик, не разочарованный, не вольтериянец, ты — байбак, и ты злостный байбак, байбак с сознаньем, не наивный байбак.
Мыльников явился через три дня совершенно неожиданно,
ночью, когда все спали. Он напугал Петра Васильича до смерти, когда потащил из балагана его за ногу. Петр Васильич был мужик трусливый и чуть не
крикнул караул.
— Будешь по
ночам пропадать, а?.. —
кричал на всю улицу Тит, продолжая работать палкой. — Будешь?..
— Арапка! —
крикнула Давыдовская, входя вслед за корректором в его комнаты. — А у тебя
ночью гости были.
— Ну тебя в болото! — почти
крикнула она. — Знаю я вас! Чулки тебе штопать? На керосинке стряпать?
Ночей из-за тебя не спать, когда ты со своими коротковолосыми будешь болты болтать? А как ты заделаешься доктором, или адвокатом, или чиновником, так меня же в спину коленом: пошла, мол, на улицу, публичная шкура, жизнь ты мою молодую заела. Хочу на порядочной жениться, на чистой, на невинной…
И вся эта шумная чужая шайка, одурманенная легкими деньгами, опьяненная чувственной красотой старинного, прелестного города, очарованная сладостной теплотой южных
ночей, напоенных вкрадчивым ароматом белой акации, — эти сотни тысяч ненасытных, разгульных зверей во образе мужчин всей своей массовой волей
кричали: «Женщину!»
Таким-то образом Сонька Руль, минуя рублевое заведение, была переведена в полтинничное, где всякий сброд целыми
ночами, как хотел, издевался над девушками. Там требовалось громадное здоровье и большая нервная сила. Сонька однажды задрожала от ужаса
ночью, когда Фекла, бабища пудов около шести весу, выскочила на двор за естественной надобностью и
крикнула проходившей мимо нее экономке...
Там тоже жила одна старушка, капитанша, и жил отставной чиновник, и все приходил пьяный, и всякую
ночь кричал и шумел.
На старом кладбище в сырые осенние
ночи загорались синие огни, а в часовне сычи
кричали так пронзительно и звонко, что от криков проклятой птицы даже у бесстрашного кузнеца сжималось сердце.