Неточные совпадения
Смеется, должно быть, с другою надо мной, и уж я ж его, думаю, только бы увидеть его, встретить когда: то уж я ж ему отплачу, уж я ж ему отплачу!» Ночью
в темноте рыдаю
в подушку и все это передумаю, сердце мое раздираю нарочно, злобой его утоляю: «Уж я ж ему, уж я ж ему отплачу!» Так, бывало, и
закричу в темноте.
Поверите ли, я чуть-чуть не
закричал… бросился на колени и голову
в подушки спрятал.
— А! Иван Федорович! —
закричал толстый Григорий Григорьевич, ходивший по двору
в сюртуке, но без галстука, жилета и подтяжек. Однако ж и этот наряд, казалось, обременял его тучную ширину, потому что пот катился с него градом. — Что же вы говорили, что сейчас, как только увидитесь с тетушкой, приедете, да и не приехали? — После сих слов губы Ивана Федоровича встретили те же самые знакомые
подушки.
«Хорош возвращаюсь я на родину», — промелькнуло у Лаврецкого
в голове, и он
закричал: «Пошел!» — запахнулся
в шинель и плотнее прижался к
подушке.
Как он
кричал, этот Вася, когда фельдшер с Таисьей принялись вправлять вывихнутую руку! Эти крики были слышны
в господском доме, так что Нюрочка сначала заперлась
в своей комнате, а потом закрыла голову
подушкой. Вообще происходило что-то ужасное, чего еще не случалось
в господском доме. Петр Елисеич тоже помогал производить мучительную операцию, сам бледный как полотно. Безучастным оставался один Сидор Карпыч, который преспокойно расхаживал по конторе и даже что-то мурлыкал себе под нос.
Замолчал, все шире открывая рот, и вдруг вскрикнул, хрипло, точно ворон; завозился на койке, сбивая одеяло, шаря вокруг себя голыми руками; девушка тоже
закричала, сунув голову
в измятую
подушку.
А рожденье его
в марте было, — еще, помните, мы перед этим на богомолье
в монастырь ездили, а он сидеть никому не дал покойно
в карете: все
кричал, что ему бок раздавила
подушка, да щипался; тетушку со злости два раза ущипнул!
— Извольте, я могу подождать. Ян! подай пальто господину Шульцу, —
крикнул громко Истомин и снова повалился на диван и уткнулся лицом
в подушку.
— Дурак! вставай, дурак! —
крикнула Катерина Львовна и с этими словами она сама порхнула к Феде, уложила его мертвую голову
в самой естественной спящей позе на
подушках и твердой рукой отперла двери,
в которые ломилась куча народа.
— А очень просто. Накроют голову одеялом или
подушкой, чтобы не
кричал, и отдуют по чем попало… И так и нужно, — добавил он, нарочно разогревая
в себе злобное чувство. — Так и нужно.
В другой раз пусть не фискалит, каналья.
— Да так, разные слова, самые обидные, и все по-русски, а потом стал швырять вещи и стулья и начал
кричать: «вон, вон из дома — вы мне не по ндраву!» и, наконец, прибил и жену и баронессу и, выгнав их вон из квартиры, выкинул им
в окна
подушки, и одеяла, и детскую колыбель, а сам с старшими мальчиками заперся и плачет над ними.
Умер Лаврентий Петрович
в следующую ночь,
в пять часов утра. С вечера он крепко уснул, проснулся с сознанием, что он умирает и что ему нужно что-то сделать: позвать на помощь,
крикнуть или перекреститься, — и потерял сознание. Высоко поднялась и опустилась грудь, дрогнули и разошлись ноги, свисла с
подушки отяжелевшая голова, и размашисто скатился с груди массивный кулак. Отец дьякон услышал сквозь сон скрип постели и, не открывая глаз, спросил...
— Ступайте-ступайте, нечего прохлаждаться зря! Скоро к рукодельным часам зазвонят, управляйтесь поживее, не то нагорит и от Павлы Артемьевны, и от меня получите на орехи! —
крикнула она вдогонку подругам и, живо повернувшись, устремилась
в рабочую, где ее ждала почти оконченная, гладью вышитая нарядная
подушка, завтрашнее подношение попечительнице приюта.
Евлампий Григорьевич увидал себя
в эту минуту на постели, обложенного
подушками, больного, при смерти… Какое-то он будет составлять завещание? А его Марья Орестовна что станет выделывать? Она и этак, пожалуй, не прослезится. Но на нее он не посмеет так
кричать, как Лещов. Все они на один лад. Вбежал лакей.
— Да разве это питье? Это бурда какая-то! — чуть не плача,
кричал Юрик и выплескивал лимонад из стакана прямо на одеяло и на
подушку, глядя
в лицо гувернера сердитыми, блестящими от гнева глазами.
— Да кое-как я ее опять успокоила, ребеночка она сама уложила на диван, с полгода ему, не более — девочка,
крикнул он, да так пронзительно, что сердце у меня захолодело… она его к груди, да, видно, молока совсем нет, еще пуще
кричать стал… смастерила я ему соску,
подушек принесла, спать вместе с ней уложила его, соску взял и забылся, заснул, видимо,
в тепле-то пригревшись… Самоварчик я соорудила и чайком стала мою путницу поить… И порассказала она мне всю свою судьбу горемычную… Зыбина она по фамилии…