Прижимается к нему. Первую пару скрывает от зрителей тихий танец масок и паяцов. В средину танца врывается вторая пара влюбленных. Впереди — она в черной маске и вьющемся красном плаще. Позади — он — весь в черном, гибкий, в
красной маске и черном плаще. Движения стремительны. Он гонится за ней, то настигая, то обгоняя ее. Вихрь плащей.
Неточные совпадения
При вопросе: где ложь? в воображении его потянулись пестрые
маски настоящего и минувшего времени. Он с улыбкой, то
краснея, то нахмурившись, глядел на бесконечную вереницу героев и героинь любви: на донкихотов в стальных перчатках, на дам их мыслей, с пятидесятилетнею взаимною верностью в разлуке; на пастушков с румяными лицами и простодушными глазами навыкате и на их Хлой с барашками.
Офицер вскочил и, бледнея и
краснея, согнувшись вышел молча за
маской из ложи, и Николай остался один с своей дамой.
Нотариус Гудаевский изображал дикого американца: в волосах петушьи перья,
маска медно-красная с зелеными нелепыми разводами, кожаная куртка, клетчатый плед через плечо и кожаные высокие сапоги с зелеными кисточками.
Так как подтвердилось, что гостиницы переполнены, я охотно принял приглашение одного крайне шумного человека без
маски, одетого жокеем, полного, нервного, с надутым
красным лицом.
У Борисовых детей были игрушки, которых я ужасно боялся. Это было собрание самых безобразных и страшных
масок, с горбатыми
красными носами и оскаленными зубами. Страшнее всего для меня были черные эфиопы с бровями из заячьего пуху. Хотя я и видел с изнанки простую бумагу, но стоило кому-нибудь надеть эфиопа, и я убегал, подымая ужасный крик.
Каменный подвал, освещенный трехсвечной люстрой. Стол, покрытый
красным сукном, на нем книга и какие-то рукописи. За столом сидят члены Кабалы Священного Писания в
масках; в кресле отдельно, без
маски, сидит Шаррон.
Автор хочет соединить руки Коломбины и Пьеро. Но внезапно все декорации взвиваются и улетают вверх.
Маски разбегаются. Автор оказывается склоненным над одним только Пьеро, который беспомощно лежит на пустой сцене в белом балахоне своем с
красными пуговицами. Заметив свое положение, автор убегает стремительно.
В читальне поднялся невообразимый шум. Евстрат Спиридоныч,
красный как рак, кричал, стуча ногами. Жестяков кричал. Белебухин кричал. Кричали все интеллигенты, но голоса всех их покрывал низкий, густой, придушенный бас мужчины в
маске. Танцы благодаря всеобщей сумятице прекратились, и публика повалила из залы к читальне.
Дверь отворилась, и в читальню вошел широкий, приземистый мужчина, одетый в кучерской костюм и шляпу с павлиньими перьями, в
маске. За ним следом вошли две дамы в
масках и лакей с подносом. На подносе была пузатая бутыль с ликером, бутылки три
красного и несколько стаканов.
Проехала крытая парусиною двуколка, в ней лежал раненый офицер. Его лицо сплошь было завязано бинтами, только чернело отверстие для рта; повязка промокла, она была, как кроваво-красная
маска, и из нее сочилась кровь. Рядом сидел другой раненый офицер, бледный от потери крови. Грустный и слабый, он поддерживал на коленях кровавую голову товарища. Двуколка тряслась и колыхалась, кровавая голова моталась бессильно, как мертвая.
Король,
краснея и смеясь в то же время, дает шпоры лошади, так что сидящая у него за спиной
маска летит вверх ногами через зад коня на землю.
— Вот и я! — говорит о. Василий. Он весь белый и дрожит. Тугие
красные пальцы никак не могут перевернуть белой страницы. Он дует на них, трет одну о другую, и снова шуршат тихо страницы, и все исчезает: голые стены, отвратительная
маска идиота и равномерные, глухие звуки колокола. Снова безумным восторгом горит его лицо. Радость, радость!