Неточные совпадения
Городничий (жене и
дочери).Полно, полно вам! (Осипу.)Ну что, друг, тебя
накормили хорошо?
История арестантки Масловой была очень обыкновенная история. Маслова была
дочь незамужней дворовой женщины, жившей при своей матери-скотнице в деревне у двух сестер-барышень помещиц. Незамужняя женщина эта рожала каждый год, и, как это обыкновенно делается по деревням, ребенка крестили, и потом мать не
кормила нежеланно появившегося, ненужного и мешавшего работе ребенка, и он скоро умирал от голода.
Лежёня посадили в сани. Он задыхался от радости, плакал, дрожал, кланялся, благодарил помещика, кучера, мужиков. На нем была одна зеленая фуфайка с розовыми лентами, а мороз трещал на славу. Помещик молча глянул на его посиневшие и окоченелые члены, завернул несчастного в свою шубу и привез его домой. Дворня сбежалась. Француза наскоро отогрели,
накормили и одели. Помещик повел его к своим
дочерям.
Понятно, что в таком столпотворении разобраться было нелегко, и недели две после приезда все ходили как потерянные. Искали и не находили; находили и опять теряли. Для взрослых помещичьих
дочерей — и в том числе для сестры Надежды — это было чистое мученье. Они рвались выезжать, мечтали порхать на балах, в театрах, а их держали взаперти, в вонючих каморках, и
кормили мороженою домашней провизией.
Неизвестно, досыта ли
кормила вдова
дочерей, но все четыре были настолько в теле, что ничто не указывало на недостаток питания; неизвестно, в каких платьях они ходили дома, но в люди показывались одетыми не хуже других.
Мать в то время уж очень больна была и почти умирала; чрез два месяца она и в самом деле померла; она знала, что она умирает, но все-таки с
дочерью помириться не подумала до самой смерти, даже не говорила с ней ни слова, гнала спать в сени, даже почти не
кормила.
На одной стене висела большая картина в раззолоченных рамах, представлявшая седого старичка в цепях, заключенного в тюрьму, которого
кормила грудью молодая прекрасная женщина (его
дочь, по словам Александры Ивановны), тогда как в окошко с железной решеткой заглядывали два монаха и улыбались.
— Читали? читали фельетон в"Помоях"? — радуется он, перебегая от одного знакомца к другому, — ведь этот"Прохожий наблюдатель" — это ведь вот кто. Ведь он жил три года учителем в семействе С — ских, о котором пишется в фельетоне;
кормили его, поили, ласкали — и посмотрите, как он их теперь щелкает! Дочь-невесту, которая два месяца с офицером гражданским браком жила и потом опять домой воротилась, — и ту изобразил! так живьем всю процедуру и описал!
— По городу ходят слухи, — продолжал Сергей Степаныч, — что родная
дочь Василия Михайлыча Попова явилась к шефу жандармов и объявила, что отец заставляет ее ходить на их там дачах на собрания к Екатерине Филипповне, и когда она не хотела этого делать, он бил ее за то, запирал в комнате и не
кормил.
Она сама подавала свою Парашеньку кормилице, сама поддерживала ее у груди и не без зависти, не без огорчения смотрела, как другая, чужая женщина
кормила ее
дочь…
— Ну, и о себе, должно быть, подумывает: «И мне бы, говорит, следовало ему хоть тысчонок тридцать дать в обеспечение:
дочь, говорит, меня не любит и
кормить в старости не будет».
Кучумов. Какое ж он право имел на вашу
дочь? Прикидывался, чай, что золотом осыплет? А теперь вышло, что самого
корми. Знаете, он, должно быть, хапуга по природе. В нем, вероятно, подьяческой крови много! Он для чего место ищет? Чтоб взятки брать. Как же мне его рекомендовать! Он, пожалуй, осрамит меня, каналья.
Времени для угощения было довольно, так как я никогда не
кормил дорогою лошадей менее 3 1/2 часов; и мы сначала довольно лениво относились к прекрасному доппель-кюммелю, но мало-помалу дело пошло успешнее. Сам Крюднер, бывший не дурак выпить, разогрелся и, взявши гитару, начал наигрывать разные вальсы, а затем, исполняя шубертовского «Лесного царя», фальцетом выводил куплеты о танцующих царских
дочерях.
— Это вы про Володьку-то говорить изволите? Про тряпку про эту? Да я его куда хочу пихну, и туда, и сюда… Какая его власть? А они меня,
дочери то есть, по гроб
кормить, поить, одевать, обувать… Помилуйте! первая их обязанность! Я ж им недолго глаза мозолить буду. Не за горами смерть-то — за плечами.
Жила она в том уездном городе, в котором зять имел последнее место, и там
кормила семью: и
дочь, и самого больного, неврастеника зятя, и пятерых внучат.
—
Дочь чужое сокровище: пой,
корми, холь, разуму учи, потом в чужи люди отдай.
— Чего ты только не скажешь, Максимыч! — с досадой ответила Аксинья Захаровна. — Ну, подумай, умная ты голова, возможно разве обидеть мне Грунюшку? Во утробе не носила, своей грудью не
кормила, а все ж я ей мать, и сердце у меня лежит к ней все едино, как и к рожоным
дочерям. Все мои три девоньки заодно лежат на сердце.
А старик говорит: «Долг плачу — отца-мать
кормлю; в долг даю — сыновей
кормлю; а в воду мечу —
дочерей рощу».
Причитает в горючих слезах, такие речи приговаривает: «Не носила, не родила, не
кормила я тебя, Дунюшка, а любила завсегда и теперь люблю, как родную
дочь.
А то еще лучше, попадает он в большой помещичий дом, где, узнав, кто он, поят и
кормят его, играют ему на рояли, слушают его жалобы, и в него влюбляется хозяйская дочь-красавица.
Ну,
дочь, известно дело, чужое сокровище — холь,
корми, учи, стереги, да после в люди отдай…
В доме Строгановых она жила с малых лет. Сначала была девчонкой на побегушках, еще при Анике Строганове, затем горничной, в этом доме она вышла замуж, вынянчила Максима, сына Якова Иоаникиевича, овдовела и наконец была приставлена нянькой к родившейся Аксюше. И сына и
дочь кормила сама мать — жена покойного Якова Иоаникиевича.
— Я стара, но я сказала тебе, мой старый муж томится в каменоломнях, я ем хлеб, который зарабатываю себе моими руками, и мои сыновья и сыновья моих
дочерей тоже трудятся — из них есть ткачи и канатчики, и кожевенники, и все они едва питались своими трудами, а христиане теперь завели у себя мастерские в особых огражденных местах, где они молятся, а другие их за это
кормят, и они на даровом хлебе берут работу дешевле нашего…
Наташа вышла замуж раннею весною 1813 года и у ней в 1820 году было уже три
дочери и один сын, которого она желала и теперь сама
кормила.