Неточные совпадения
Г-жа Простакова (к Милону). А, мой батюшка! Господин
офицер! Я вас теперь искала по всей деревне; мужа с ног сбила, чтоб принести вам, батюшка, нижайшее благодарение за добрую
команду.
Ну, батюшка, — сказал он, прочитав письмо и отложив в сторону мой паспорт, — все будет сделано: ты будешь
офицером переведен в *** полк, и чтоб тебе времени не терять, то завтра же поезжай в Белогорскую крепость, где ты будешь в
команде капитана Миронова, доброго и честного человека.
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного дома снимают леса, возвращается с работы пожарная
команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят на людей, которых учат ходить по земле плечо в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом на пестром коне
офицер, за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты в железных шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
Во время этих хлопот разоружения, перехода с «Паллады» на «Диану», смены одной
команды другою, отправления сверхкомплектных
офицеров и матросов сухим путем в Россию я и выпросился домой. Это было в начале августа 1854 года.
В этой, по-видимому, сонной и будничной жизни выдалось, однако ж, одно необыкновенное, торжественное утро. 1-го марта, в воскресенье, после обедни и обычного смотра
команде, после вопросов: всем ли она довольна, нет ли у кого претензии, все,
офицеры и матросы, собрались на палубе. Все обнажили головы: адмирал вышел с книгой и вслух прочел морской устав Петра Великого.
Сегодня с утра движение и сборы на фрегате: затеяли свезти на берег
команду.
Офицеры тоже захотели провести там день, обедать и пить чай. «Где же это они будут обедать? — думал я, — ведь там ни стульев, ни столов», и не знал, ехать или нет; но и оставаться почти одному на фрегате тоже невесело.
В одном, в самом большом, с решетчатыми окнами, помещались арестанты, в другом — конвойная
команда, в третьем —
офицер и канцелярия.
Офицер отправился, по собранным сведениям он узнал место, где укрывался помещик, явился туда с
командой, оцепил дом и взошел в него с двумя жандармами.
— Ей-богу, не знаю, — говорил
офицер, — как это случилось и что со мной было, но я сошел с чердака и велел унтеру собрать
команду. Через два часа мы его усердно искали в другом поместье, пока он пробирался за границу. Ну, женщина! Признаюсь!
— И что только вам понравилось? Печоринствующий бездельник из дворян… Но с Печориными, батюшка, дело давно покончено. Из литературной гвардии они уже разжалованы в инвалидную
команду, — и теперь разве гарнизонные
офицеры прельщают уездных барышень печоринским «разочарованием». Вам вот конец не понравился… Это значит, что и у вас, господа гимназисты, вкусы еще немного… гарнизонные…
В каждой из четырех воинских
команд должен быть штаб-офицер, два обер-офицера и врач; кроме того, адъютант управления войск о. Сахалина, его помощник и аудитор.
В домиках живут начальник военной
команды, смотритель дуйской тюрьмы, священник,
офицеры и проч.
Следствие по этому делу производил
офицер постовой
команды, который заложил тому же Шапире ружье и состоял у него в денежной зависимости; когда дело было отобрано от
офицера, то не оказалось документов, изобличавших Шапиру.
Подозревая, что это сахалинские каторжники, те самые беглые, которые недавно сделали нападение на Крильонский маяк, старший
офицер пустился на хитрости: он выстроил их в шеренгу и скомандовал по-русски: «Налево кругом марш!» Один из иностранцев не выдержал своей роли и тотчас же исполнил
команду, и таким образом узнали, к какой нации принадлежали эти хитроумные Одиссеи.
Места старших заняты грамотными унтер-офицерами и рядовыми, кончившими службу в местных
командах, и разночинцами; последних, впрочем, очень мало.
Приехавши ночью, я не хотел будить женатых людей — здешних наших товарищей. Остановился на отводной квартире. Ты должен знать, что и Басаргин с августа месяца семьянин: женился на девушке 18 лет — Марье Алексеевне Мавриной, дочери служившего здесь
офицера инвалидной
команды. Та самая, о которой нам еще в Петровском говорили. Она его любит, уважает, а он надеется сделать счастие молодой своей жены…
По улице встречаете вы и обгоняете
команды солдат, пластунов,
офицеров; изредка встречается женщина или ребенок, но женщина уже не в шляпке, а матроска в старой шубейке и в солдатских сапогах.
Об ущербе же его императорского величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным над мною начальникам во всем, что к пользе и службе государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание и все по совести своей исправлять и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против службы и присяги не поступать; от
команды и знамени, где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному
офицеру (солдату) надлежит.
Когда караульный
офицер прибежал с
командой и ключами и велел отпереть каземат, чтобы броситься на взбесившегося и связать его, то оказалось, что тот был в сильнейшей белой горячке; его перевезли домой к мамаше.
Офицеры инвалидной
команды, присягнувшие самозванцу, оправдывались тем, что присяга дана была ими не от искреннего сердца, но для наблюдения интереса ее императорского величества.
Месяца через три открылась учебная
команда, куда поступали все вольноопределяющиеся и лучшие солдаты, готовившиеся быть унтер-офицерами.
Офицер скучно крутит усы, наклонив голову; к нему, взмахнув цилиндром, подбегает человек и хрипло кричит что-то.
Офицер искоса взглянул на него, выпрямился, выправил грудь, и — раздались громкие слова
команды.
Градобоев (Сидоренке). Расставляй
команду к окнам, к дверям и к воротам, чтоб муха не пролетела. Хо, хо, хо! У меня пропажа не находится! Пропажа не находится! Вот я ему покажу, как не находится. Я ему найду, уткну его носом в деньги-то. Смотри, скажу, смотри! Не находятся? Видишь ты теперь? А вот, чтоб ты не обижал старых, заслуженных
офицеров, я эти денежки теперь в карман. Сидоренко, бумаги с тобой, постановление писать?
— Французской
офицер не отлучится никогда самопроизвольно от своей
команды. Ваш полк стоит далеко от Москвы, следовательно, вы должны иметь письменное позволение. Не угодно ли вам его показать?
— Не бойся, братец! Бой будет равный. Видишь, один эскадрон принимает направо, прямехонько на нас. Милости просим, господа! мы вас попотчеваем! Смотри, ребята! без приказа не стрелять, задним шеренгам передавать передней заряженные ружья; не торопиться и слушать
команды. Господа
офицеры! прошу быть внимательными. По первому взводу строй каре!
— Извольте, сударь молчать! Или вы думаете, что ротный командир хуже вас знает, что Демин унтер-офицер исправный и в деле молодец?.. Но такая непростительная оплошность… Прикажите фельдфебелю нарядить его дежурить по роте без очереди на две недели; а так как вы, господин подпоручик, отвечаете за вашу
команду, то если в другой раз случится подобное происшествие…
Все это происходило в конце сентября месяца, и около того же самого времени отряд под
командою знакомого нам артиллерийского
офицера, переходя беспрестанно с одного места на другое, остановился ночевать недалеко от большой Калужской дороги.
В одну минуту из небольшой густой колонны составилось порядочное каре, которое продолжало медленно подвигаться вперед. Меж тем неприятельская конница, как громовая туча, приближалась к отступающим. Не доехав шагов полутораста до каре, она остановилась; раздалась громкая
команда французских
офицеров, и весь эскадрон латников, подобно бурному потоку, ринулся на небольшую толпу бесстрашных русских воинов.
— Хорошо, ступайте с первой ротою, — сказал полковник, взглянув с приметным состраданием на молодого
офицера. — Вторая и первая рота — в стрелки! Зарядьев! вы примите
команду над всей нашей цепью… Барабанщик — поход!
‹…› Так как 6-месячный срок к производству в
офицеры, на основании университетского диплома, кончался, то я был вытребован официальною бумагою из полкового штаба в дивизионный, в юнкерскую
команду, состоявшую под ближайшим наблюдением начальника дивизии.
Немного времени спустя я распрощался с
офицерами и вышел из палатки. Вечерело; люди одевались в шинели, приготовляясь к зоре. Роты выстроились на линейках, так что каждый батальон образовал замкнутый квадрат, внутри которого были палатки и ружья в козлах. В тот же день, благодаря дневке, собралась вся наша дивизия. Барабаны пробили зорю, откуда-то издалека послышались слова
команды...
Перед походом, когда полк, уже совсем готовый, стоял и ждал
команды, впереди собралось несколько
офицеров и наш молоденький полковой священник. Из фронта вызвали меня и четырех вольноопределяющихся из других батальонов; все поступили в полк на походе. Оставив ружья соседям, мы вышли вперед и стали около знамени; незнакомые мне товарищи были взволнованы, да и у меня сердце билось сильнее, чем всегда.
— Это действительно ужасно, — тихо произнес Щавинский. — Может быть, еще неправда? Впрочем, теперь такое время, что самое невозможное стало возможным. Кстати, вы знаете, что делается в морских портах? Во всех экипажах идет страшное, глухое брожение. Морские
офицеры на берегу боятся встречаться с людьми свой
команды.
В гауптвахте, низеньком каменном здании с толстыми белыми колоннами, дежурил
офицер и солдаты специальной горной
команды.
— Оставь, ребята, оставь, ничего! — махнул он рукой, входя в камеру. За ним вошел начальник этапа, болезненный и худой
офицер, да еще два-три молоденьких прапорщика конвойной
команды. Фельдфебель, молодцевато выпятив грудь, вынырнул из темноты и мгновенно прилип к косяку вытянутой фигурой.
В час пополудни инвалидный
офицер действительно был потребован к Кокошкину, который очень ласково объявил ему, что государь весьма доволен, что среди
офицеров инвалидной
команды его дворца есть такие бдительные и самоотверженные люди, и жалует ему медаль «за спасение погибавших».
Спасенный и спаситель были совершенно мокры, и как из них спасенный был в сильной усталости и дрожал и падал, то спаситель его, солдат Постников, не решился его бросить на льду, а вывел его на набережную и стал осматриваться, кому бы его передать, А меж тем, пока все это делалась, на набережной показались сани, в которых сидел
офицер существовавшей тогда придворной инвалидной
команды (впоследствии упраздненной).
Солдат говорил, что он «богу и государю виноват без милосердия», что он стоял на часах и, заслышав стоны человека, тонувшего в полынье, долго мучился, долго был в борьбе между служебным долгом и состраданием, и, наконец, на него напало искушение, и он не выдержал этой борьбы: покинул будку, соскочил на лед и вытащил тонувшего на берег, а здесь, как на грех, попался проезжавшему
офицеру дворцовой инвалидной
команды.
И теперь, увидев себя
офицером, человеком, получающим до сорока рублей в месяц содержания, имеющим
команду над полуротою солдат и в полном своем распоряжении денщика, он пока не желал ничего более.
— Это я рассказал сейчас один забавный анекдот-с, ваше превосходительство, — начал
офицер, — про одного поручика нашей
команды, который точно так же разговаривал с начальством; так вот он теперь и подражает ему. К каждому слову начальника он все говорил: па-хвально, па-хвально! Его еще десять лет назад за это из службы выключили.
— Нашей
команды, ваше превосходительство, сошел с ума на похвальном. Сначала увещевали мерами кротости, потом под арест… Начальник родительским образом усовещивал; а тот ему: па-хвально, па-хвально! И странно: мужественный был
офицер, девяти вершков росту. Хотели под суд отдать, но заметили, что помешанный.
Мелькнул еще перед ним длинный, как верста,
офицер какой-то
команды.
Молодая с удовольствием на него поглядела:
офицер был еще не стар и носил мундир какой-то
команды.
В самом деле, чистота везде была образцовая. Даже эта оскорбляющая морской глаз старшего
офицера «деревня» — как называл он бак, где находились быки, бараны, свиньи и различная птица в клетках, — была доведена до возможной степени чистоты. Везде лежали чистые подстилки, и стараниями матросов четыре уцелевших еще быка (один уже был убит и съеден
командой и
офицерами), бараны и даже свиньи имели вполне приличный вид, достойный пассажиров такого образцового военного судна, как «Коршун».
Несмотря на то, что король и королева обещали приехать запросто и просили не делать официальной встречи и, действительно, приехали в летних простых костюмах, так же, как и дядя-губернатор и мистер Вейль, тем не менее, их встретили салютом из орудий, поднятием на грот-мачте гавайского флага и вообще с подобающими почестями: все
офицеры в мундирах были выстроены на шканцах, вызван караул, и
команда стояла во фронте. Его величество, видимо, был доволен приемом и благодарил капитана.
Встававший вместе с
командой в пятом часу утра, старший
офицер имел обыкновение до завтрака замаривать червяка. Два стакана чаю, которые он выпивал утром, не удовлетворяли его.
Адмирал не делал никаких учений. Поблагодарив собравшихся
офицеров и
команду, он уехал с корвета, пригласив капитана и двух
офицеров к себе обедать.
От двенадцати до двух часов пополудни
команда отдыхает, расположившись на верхней палубе. На корвете тишина, прерываемая храпом. Отдых матросов бережется свято. В это время нельзя без особенной крайности беспокоить людей. И вахтенный
офицер отдает приказания вполголоса, и боцман не ругается.
Исследовав в подробности дело и допросив капитана,
офицеров и
команду клипера, комиссия единогласно пришла к заключению, что командир клипера нисколько не виноват в постигшем его несчастье и не мог его предотвратить и что им были приняты все необходимые меры для спасения вверенного ему судна и людей.
— И вы увидите, господа, какая лихая у нас будет
команда! — воскликнул капитан. — Не правда ли, Андрей Николаевич? — обратился он к старшему
офицеру.