Неточные совпадения
Анна Андреевна. Как, вы на
коленях? Ах, встаньте, встаньте! здесь
пол совсем нечист.
Выползли они все вдруг, и старые и малые, и мужеск и женск
пол, и, воздев руки к небу, пали среди площади на
колени.
Однообразно помахивая ватной ручкой, похожая на уродливо сшитую из тряпок куклу, старая женщина из Олонецкого края сказывала о том, как мать богатыря Добрыни прощалась с ним, отправляя его в
поле, на богатырские подвиги. Самгин видел эту дородную мать, слышал ее твердые слова, за которыми все-таки слышно было и страх и печаль, видел широкоплечего Добрыню: стоит на
коленях и держит меч на вытянутых руках, глядя покорными глазами в лицо матери.
Безбедов оторвался от стены, шагнул к нему, ударился
коленом об угол нар, охнул, сел на
пол и схватил Самгина за ногу.
Круг пошел медленнее, шум стал тише, но люди падали на
пол все чаще, осталось на ногах десятка два; седой, высокий человек, пошатываясь, встал на
колени, взмахнул лохматой головою и дико, яростно закричал...
Самгин приподнялся с
колен, но его снова дернули за
полу, ударили по спине.
Нога его снова начала прыгать, дробно притопывая по
полу,
колено выскакивало из дыры; он распространял тяжелый запах кала. Макаров придерживал его за плечо и громко, угрюмо говорил Варваре...
Внезапно в коридоре хлопнула дверь, заскрипел
пол и на пороге комнаты Самгина встал, приветственно взвизгивая, торговец пухом и пером, в пестрой курточке из шкурок сусликов, в серых валяных сапогах выше
колен.
Запахивая капот на груди, прислонясь спиною к косяку, она опускалась, как бы желая сесть на
пол,
колени ее выгнулись.
Туго застегнутый в длинненький, ниже
колен, мундирчик, Дронов похудел, подобрал живот и, гладко остриженный, стал похож на карлика-солдата. Разговаривая с Климом, он распахивал
полы мундира, совал руки в карманы, широко раздвигал ноги и, вздернув розовую пуговку носа, спрашивал...
В памяти на секунду возникла неприятная картина: кухня, пьяный рыбак среди нее на
коленях, по
полу, во все стороны, слепо и бестолково расползаются раки, маленький Клим испуганно прижался к стене.
Стремительные глаза Лютова бегали вокруг Самгина, не в силах остановиться на нем, вокруг дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что длинное тело его не уставится в комнате. Лютов обожженно вертелся у стола, теряя туфли с босых ног; садясь на стул, он склонялся головою до
колен, качаясь, надевал туфлю, и нельзя было понять, почему он не падает вперед, головою о
пол. Взбивая пальцами сивые волосы дьякона, он взвизгивал...
Потом, опустив ботинок на
пол, он взял со стула тужурку, разложил ее на
коленях, вынул из кармана пачку бумаг, пересмотрел ее и, разорвав две из них на мелкие куски, зажал в кулак, оглянулся, прикусив губу так, что острая борода его встала торчком, а брови соединились в одну линию.
Когда арестованные, генерал и двое штатских, поднялись на ступени крыльца и следом за ними волною хлынули во дворец люди, — озябший Самгин отдал себя во власть толпы, тотчас же был втиснут в двери дворца, отброшен в сторону и ударил
коленом в спину солдата, — солдат, сидя на
полу, держал между ног пулемет и ковырял его каким-то инструментом.
Повар отвернулся от него, сел и, подняв с
пола шапку, хлопнув ею по
колену, надел на голову. Медник угрюмо ответил...
Отчего по ночам, не надеясь на Захара и Анисью, она просиживала у его постели, не спуская с него глаз, до ранней обедни, а потом, накинув салоп и написав крупными буквами на бумажке: «Илья», бежала в церковь, подавала бумажку в алтарь, помянуть за здравие, потом отходила в угол, бросалась на
колени и долго лежала, припав головой к
полу, потом поспешно шла на рынок и с боязнью возвращалась домой, взглядывала в дверь и шепотом спрашивала у Анисьи...
У гроба на
полу стояла на
коленях после всех пришедшая и более всех пораженная смертью Наташи ее подруга: волосы у ней были не причесаны, она дико осматривалась вокруг, потом глядела на лицо умершей и, положив голову на
пол, судорожно рыдала…
Все ахнули и бросились его поднимать, но, слава Богу, он не разбился; он только грузно, со звуком, стукнулся об
пол обоими
коленями, но успел-таки уставить перед собою правую руку и на ней удержаться.
Слуги у них бегают тоже полусогнувшись и приложив обе ладони к
коленям, чтоб недолго было падать на
пол, когда понадобится.
Мы пошли обратно к городу, по временам останавливаясь и любуясь яркой зеленью посевов и правильно изрезанными
полями, засеянными рисом и хлопчатобумажными кустарниками, которые очень некрасивы без бумаги: просто сухие, черные прутья, какие остаются на выжженном месте. Голоногие китайцы, стоя по
колено в воде, вытаскивали пучки рисовых колосьев и пересаживали их на другое место.
Вдруг из дверей явились, один за другим, двенадцать слуг, по числу гостей; каждый нес обеими руками чашку с чаем, но без блюдечка. Подойдя к гостю, слуга ловко падал на
колени, кланялся, ставил чашку на
пол, за неимением столов и никакой мебели в комнатах, вставал, кланялся и уходил. Ужасно неловко было тянуться со стула к
полу в нашем платье. Я протягивал то одну, то другую руку и насилу достал. Чай отличный, как желтый китайский. Он густ, крепок и ароматен, только без сахару.
— Знаю, что острижете, — грубо проговорил Лепешкин, вынимая толстый бумажник. — Ведь у тебя голова-то, Иван Яковлич, золотая, прямо сказать, кабы не дыра в ней… Не стоял бы ты на
коленях перед мужиком, ежели бы этих своих глупостев с женским
полом не выкидывал. Да… Вот тебе деньги, и чтобы завтра они у меня на столе лежали. Вот тебе мой сказ, а векселей твоих даром не надо, — все равно на подтопку уйдут.
За Херувимской принялся было подпевать, но не докончил и, опустившись на
колена, прильнул лбом к каменному церковному
полу и пролежал так довольно долго.
— Послушен! Не мыслю… благоговею!.. — бормотал Митя. — Да, гнусно здесь, о, презренно. — И, не выпуская ее из объятий, он опустился подле кровати на
пол, на
колена.
Все тогда встали с мест своих и устремились к нему; но он, хоть и страдающий, но все еще с улыбкой взирая на них, тихо опустился с кресел на
пол и стал на
колени, затем склонился лицом ниц к земле, распростер свои руки и, как бы в радостном восторге, целуя землю и молясь (как сам учил), тихо и радостно отдал душу Богу.
Кучер мой сперва уперся
коленом в плечо коренной, тряхнул раза два дугой, поправил седелку, потом опять пролез под поводом пристяжной и, толкнув ее мимоходом в морду, подошел к колесу — подошел и, не спуская с него взора, медленно достал из-под
полы кафтана тавлинку, медленно вытащил за ремешок крышку, медленно всунул в тавлинку своих два толстых пальца (и два-то едва в ней уместились), помял-помял табак, перекосил заранее нос, понюхал с расстановкой, сопровождая каждый прием продолжительным кряхтением, и, болезненно щурясь и моргая прослезившимися глазами, погрузился в глубокое раздумье.
Итак, я лежал под кустиком в стороне и поглядывал на мальчиков. Небольшой котельчик висел над одним из огней; в нем варились «картошки». Павлуша наблюдал за ним и, стоя на
коленях, тыкал щепкой в закипавшую воду. Федя лежал, опершись на локоть и раскинув
полы своего армяка. Ильюша сидел рядом с Костей и все так же напряженно щурился. Костя понурил немного голову и глядел куда-то вдаль. Ваня не шевелился под своей рогожей. Я притворился спящим. Понемногу мальчики опять разговорились.
Кетчер махал мне рукой. Я взошел в калитку, мальчик, который успел вырасти, провожал меня, знакомо улыбаясь. И вот я в передней, в которую некогда входил зевая, а теперь готов был пасть на
колена и целовать каждую доску
пола. Аркадий привел меня в гостиную и вышел. Я, утомленный, бросился на диван, сердце билось так сильно, что мне было больно, и, сверх того, мне было страшно. Я растягиваю рассказ, чтоб дольше остаться с этими воспоминаниями, хотя и вижу, что слово их плохо берет.
Он облекался для этого в польский костюм, лихо стучал по
полу каблуками и по окончании фигуры становился на
колени, подавая руку своей даме, которая кружилась около него, выделывая па.
Но во всем этом царствовала полная машинальность, и не чувствовалось ничего, что напоминало бы возглас: «Горе имеем сердца!»
Колени пригибались, лбы стукались об
пол, но сердца оставались немы.
В осенние дожди, перемешанные с заморозками, их положение становилось хуже лошадиного. Бушлаты из толстого колючего сукна промокали насквозь и, замерзнув, становились лубками;
полы, вместо того чтобы покрывать мерзнущие больше всего при верховой езде
колени, торчали, как фанера…
Было похоже, как будто он не может одолеть это первое слово, чтобы продолжать молитву. Заметив, что я смотрю на него с невольным удивлением, он отвернулся с выражением легкой досады и, с трудом опустившись на
колени, молился некоторое время, почти лежа на
полу. Когда он опять поднялся, лицо его уже было, спокойно, губы ровно шептали слова, а влажные глаза светились и точно вглядывались во что-то в озаренном сумраке под куполом.
Бабушка, сидя около меня, чесала волосы и морщилась, что-то нашептывая. Волос у нее было странно много, они густо покрывали ей плечи, грудь,
колени и лежали на
полу, черные, отливая синим. Приподнимая их с
пола одною рукою и держа на весу, она с трудом вводила в толстые пряди деревянный редкозубый гребень; губы ее кривились, темные глаза сверкали сердито, а лицо в этой массе волос стало маленьким и смешным.
Потом мы сидели на
полу, Саша лежал в
коленях матери, хватал пуговицы ее платья, кланялся и говорил...
Я сидел на лежанке ни жив ни мертв, не веря тому, что видел: впервые при мне он ударил бабушку, и это было угнетающе гадко, открывало что-то новое в нем, — такое, с чем нельзя было примириться и что как будто раздавило меня. А он всё стоял, вцепившись в косяк, и, точно пеплом покрываясь, серел, съеживался. Вдруг вышел на середину комнаты, встал на
колени и, не устояв, ткнулся вперед, коснувшись рукою
пола, но тотчас выпрямился, ударил себя руками в грудь...
Потом он вошел в кухню встрепанный, багровый и усталый, за ним — бабушка, отирая
полою кофты слезы со щек; он сел на скамью, опершись руками в нее, согнувшись, вздрагивая и кусая серые губы, она опустилась на
колени пред ним, тихонько, но жарко говоря...
Дверь скрипнула… Платок скользнул по
коленям Лизы. Лаврецкий подхватил его, прежде чем он успел упасть на
пол, быстро сунул его в боковой карман и, обернувшись, встретился глазами с Марфой Тимофеевной.
Лиза ничего не отвечала ему и, не улыбаясь, слегка приподняв брови и краснея, глядела на
пол, но не отнимала своей руки; а наверху, в комнате Марфы Тимофеевны, при свете лампадки, висевшей перед тусклыми старинными образами, Лаврецкий сидел на креслах, облокотившись на
колена и положив лицо на руки; старушка, стоя перед ним, изредка и молча гладила его по волосам.
Несмотря на самое тщательное прислушиванье, Карачунский ничего не мог различить: так же хрипел насос, так же лязгали шестерни и железные цепи, так же под
полом журчала сбегавшая по «сливу» рудная вода, так же вздрагивал весь корпус от поворотов тяжелого маховика. А между тем старый штейгер учуял беду… Поршень подавал совсем мало воды. Впрочем, причина была найдена сейчас же: лопнуло одно из
колен главной трубы. Старый штейгер вздохнул свободнее.
В дальнем углу, на кирпичном
полу этого кирпичного погреба стоял на
коленях Персиянцев.
Панталонишки у него все подтрепаны от утренней росы, оживившей тощие, холодные
поля; фалды сюртучка тоже мокры, руки красны,
колена трясутся от беспрестанных пригинаний и прискакиваний, а свернутый трубкой рот совершенно сух от тревог и томленья.
Он сидел, как куколка, не прислоняясь к стенке, но выдвигаясь вперед, — образец мужской скромности, своего рода московской изящности и благовоспитанности; гладко вычищенную шляпочку он держал на
коленях, а на ее
полях держал свои правильные руки в туго натянутых лайковых перчатках.
И Ванька-Встанька с неожиданной для его лет легкостью и смелостью, не сгибая ни
колен, ни спины, только угнув вниз голову, мгновенно упал, прямо как статуя, на
пол, но тотчас же ловко вскочил на ноги.
Я живо помню, как он любовался на нашу дружбу с сестрицей, которая, сидя у него на
коленях и слушая мою болтовню или чтение, вдруг без всякой причины спрыгивала на
пол, подбегала ко мне, обнимала и целовала и потом возвращалась назад и опять вползала к дедушке на
колени; на вопрос же его: «Что ты, козулька, вскочила?» — она отвечала: «Захотелось братца поцеловать».
Услышав вопль жены, безумный старик остановился в ужасе от того, что сделалось. Вдруг он схватил с
полу медальон и бросился вон из комнаты, но, сделав два шага, упал на
колена, уперся руками на стоявший перед ним диван и в изнеможении склонил свою голову.
Она встала и, не умываясь, не молясь богу, начала прибирать комнату. В кухне на глаза ей попалась палка с куском кумача, она неприязненно взяла ее в руки и хотела сунуть под печку, но, вздохнув, сняла с нее обрывок знамени, тщательно сложила красный лоскут и спрятала его в карман, а палку переломила о
колено и бросила на шесток. Потом вымыла окна и
пол холодной водой, поставила самовар, оделась. Села в кухне у окна, и снова перед нею встал вопрос...
— Взять их! — вдруг крикнул священник, останавливаясь посреди церкви. Риза исчезла с него, на лице появились седые, строгие усы. Все бросились бежать, и дьякон побежал, швырнув кадило в сторону, схватившись руками за голову, точно хохол. Мать уронила ребенка на
пол, под ноги людей, они обегали его стороной, боязливо оглядываясь на голое тельце, а она встала на
колени и кричала им...
Помню: я был на
полу, обнимал ее ноги, целовал
колени. И молил: «Сейчас — сейчас же — сию же минуту…»
Я на
полу, обнял ее ноги, моя голова у ней на
коленях, мы молчим.
Вот теперь щелкнула кнопка у ворота — на груди — еще ниже. Стеклянный шелк шуршит по плечам,
коленям — по
полу. Я слышу — и это еще яснее, чем видеть, — из голубовато-серой шелковой груды вышагнула одна нога и другая…