Неточные совпадения
Ее свежее дыхание
касалось моего лица; иногда локон, отделившийся в вихре вальса от своих
товарищей, скользил по горящей щеке моей…
Что же
касается до обысков, то здесь, как выражались даже сами
товарищи, у него просто было собачье чутье: нельзя было не изумиться, видя, как у него доставало столько терпения, чтобы ощупать всякую пуговку, и все это производилось с убийственным хладнокровием, вежливым до невероятности.
— Это уж вовсе, вовсе не обо мне, — говорит светлая красавица. — Он любил ее, пока не
касался к ней. Когда она становилась его женою, она становилась его подданною; она должна была трепетать его; он запирал ее; он переставал любить ее. Он охотился, он уезжал на войну, он пировал с своими
товарищами, он насиловал своих вассалок, — жена была брошена, заперта, презрена. Ту женщину, которой
касался мужчина, этот мужчина уж не любил тогда. Нет, тогда меня не было. Ту царицу звали «Непорочностью». Вот она.
— Нельзя же, maman, не собраться, когда дело
касается бедных
товарищей.
— Merci, — коротко ответил Николай Николаевич. И оба остались стоять. — Мы к вам всего только на несколько минут. Это — князь Василий Львович Шеин, губернский предводитель дворянства. Моя фамилия — Мирза-Булат-Тугановский. Я —
товарищ прокурора. Дело, о котором мы будем иметь честь говорить с вами, одинаково
касается и князя и меня, или, вернее, супруги князя, а моей сестры.
«Мне говорили, что Вы уже получили отставку, если это так, то приезжайте ко мне трудиться… Я думаю, что отец доволен Вашим поступком, — он заслуживает признательности и похвалы. Что
касается до меня, то в случае неустойки я к Вашим услугам. Хотя я и вновь обзавелся семейством, но это нисколько не мешает мне не забывать старых
товарищей».
— Знаете, да, видно, не все, — несколько обиженно ответил Степан. — Конечно, в тайге, с глазу на глаз… Тут иной подлец из-за бродней
товарища не пожалеет. Ну, что
касается в артели, да если есть старики… Вы вот послушайте дальше. Тут, можно сказать, дело у нас помудренее вышло, невесть как и расхлебывать-то пришлось бы… А обошлось благородно.
Твердынский. Я не
касаюсь ведь, ни до чего не
касаюсь. А у вас есть во взгляде что-то пожирающее, выше женского. У одного моего
товарища была друг-женщина, она была гувернантка. Вавочка, мы все так ее звали. Вы схожи с ней, очень схожи. Но славная какая складочка… (Схватывает ее и прижимает к себе.)
— В этом случае, Гаврила Андреич, один мне судья: сам господь бог, и больше никого. Тот один знает, каков я человек на сем свете суть и точно ли даром хлеб ем. А что
касается в соображении до пьянства, то в этом случае виноват не я, а более один
товарищ; сам же меня он сманул, да и сполитиковал, ушел то есть, а я…
Конечно, еще с первых классов гимназии он понаслышке знал все, что
касается самых интимных отношений между женщиной и мужчиной, но его просто никогда не тянуло делать то, что делали и чем хвастливо гордились его
товарищи.
Что же
касается бабочек, то не оставалось никакого сомнения, что наше с Панаевым собрание, не принимая в расчет того, что привезет мой
товарищ, было несравненно лучше собрания Тимьянского.
Поскольку в этом отношении дело
касалось разного рода назначений, то все шло легко и просто: я делал назначения, и, если они оказывались неразумными, старший
товарищ указывал мне на это, и я исправлял свои ошибки.
Письмо начиналось товарищеским вступлением, затем развивалось полушуточным сравнением индивидуального характера Подозерова с коллективным характером России, которая везде хочет, чтобы признали благородство ее поведения, забывая, что в наш век надо заставлять знать себя; далее в ответе Акатова мельком говорилось о неблагодарности службы вообще «и хоть, мол, мне будто и везет, но это досталось такими-то трудами», а что
касается до ходатайства за просителя, то «конечно, Подозеров может не сомневаться в теплейшем к нему расположении, но, однако же, разумеется, и не может неволить
товарища (то есть Акатова) к отступлению от его правила не предстательствовать нигде и ни за кого из близких людей, в числе которых он всегда считает его, Подозерова».
Презирай слова и ласки, проклинай объятия, но не
коснись Любви,
товарищ: только через нее тебе дано бросить быстрый взгляд в самое Вечность!
— Разрешите пройти с нами и моему
товарищу? Дело,
касается, собственно говоря, только его…
— Не будет никакого. На той неделе засиделся у меня
товарищ по общественному делу до поздней ночи. Полетели по коридору сплётки: с мужчинами ночует! А я им только смеюсь: «Это
касается меня одной, если бы я даже оставалась с мужчиною на половой почве. Это даже мужа моего не
касается».
–…Что же
касается якобы моих кутежей в означенном доме терпимости и того, будто я разменивал там сторублевую бумажку, то был я там всего четыре раза: 21-го декабря, 7-го января, 25-го того же января и 1-го февраля, и три раза деньги платил за меня мой
товарищ, Протасов. Относительно же четвертого раза, когда я платил лично, я прошу разрешения представить суду потребованный мною тогда же счет, из коего видно, что общая сумма издержек, включая сюда…
—
Товарищи! Я
коснусь о комсомоле. Как в резину прибавляется ускоритель, чтобы скорее шла вулканизация, так мы, молодежь, впускаем ускоритель в пятилетку. Наша молодежь доказала, что идет впереди. Нас обвиняют, по-моему, неправильно, я сейчас администрацию и завком тоже буду крыть. Есть
товарищи, которые смотрят на это не в достаточной степени…
Я еще писал
товарищам о том, как я изумительно устроился, а мне уже было невесело, просто невесело; и причину состояния этого я долго не мог найти, так как по виду все было прекрасно, красиво, весело, и нигде так много не смеялись, как у Нордена. Только шаг за шагом проникая в тайники этого странного дома и этой странной семьи, — вернее, лишь
касаясь прикосновением внешним их холодных стен, я начал догадываться об источниках тяжелой грусти, томительной тоски, лежавшей над людьми и местом.