Неточные совпадения
Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри,
стоит толпа. Офицеры и
казаки толкуют горячо между собою: женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела на толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая голову руками: то была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали или проклятие?
Прощай, свидетель падшей славы,
Петровский замок. Ну! не
стой,
Пошел! Уже столпы заставы
Белеют; вот уж по Тверской
Возок несется чрез ухабы.
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни,
казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.
Кроме рейстровых козаков, [Рейстровые козаки —
казаки, занесенные поляками в списки (реестры) регулярных войск.] считавших обязанностью являться во время войны, можно было во всякое время, в случае большой потребности, набрать целые толпы охочекомонных: [Охочекомонные козаки — конные добровольцы.]
стоило только есаулам пройти по рынкам и площадям всех сел и местечек и прокричать во весь голос, ставши на телегу: «Эй вы, пивники, броварники!
Как донской-то
казак,
казак вел коня поить,
Добрый молодец, уж он у ворот
стоит.
У ворот
стоит, сам он думу думает,
Думу думает, как будет жену губить.
Как жена-то, жена мужу возмолилася,
Во скоры-то ноги ему поклонилася,
Уж ты, батюшко, ты ли мил сердечный друг!
Ты не бей, не губи ты меня со вечера!
Ты убей, загуби меня со полуночи!
Дай уснуть моим малым детушкам,
Малым детушкам, всем ближним соседушкам.
Самгин видел, как лошади
казаков, нестройно, взмахивая головами, двинулись на толпу,
казаки подняли нагайки, но в те же секунды его приподняло с земли и в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом в бок лошади, на голову его упала чья-то шапка, кто-то крякнул в ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом с ним
стоял седой человек, похожий на шкаф, пальто на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа, показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув шапку на затылок, человек ревел басом...
Варвара сидела на борту, заинтересованно разглядывая
казака, рулевой добродушно улыбался, вертя колесом; он уже поставил баркас носом на мель и заботился, чтоб течение не сорвало его; в машине ругались два голоса, стучали молотки, шипел и фыркал пар. На взморье, гладко отшлифованном солнцем и тишиною, точно нарисованные,
стояли баржи, сновали, как жуки, мелкие суда, мухами по стеклу ползали лодки.
—
Стой!
Казак этот из молодых был или старый?
Стояла китайская фанзочка много лет в тиши, слушая только шум воды в ручье, и вдруг все кругом наполнилось песнями и веселым смехом. Китайцы вышли из фанзы, тоже развели небольшой огонек в стороне, сели на корточки и молча стали смотреть на людей, так неожиданно пришедших и нарушивших их покой. Мало-помалу песни стрелков начали затихать.
Казаки и стрелки последний раз напились чаю и стали устраиваться на ночь.
Долину реки Мутухе можно считать самым зверовым местом на побережье моря. Из зарослей леспедецы и орешника то и дело выбегали олени, козули и кабаны.
Казаки ахали, волновались, и мне
стоило немалого труда удержать их от стрельбы и бесполезного истребления животных. Часа в 3 дня я подал сигнал к остановке.
У самой реки мы встретили знакомого нам француза-гувернера в одной рубашке; он был перепуган и кричал: «Тонет! тонет!» Но прежде, нежели наш приятель успел снять рубашку или надеть панталоны, уральский
казак сбежал с Воробьевых гор, бросился в воду, исчез и через минуту явился с тщедушным человеком, у которого голова и руки болтались, как платье, вывешенное на ветер; он положил его на берег, говоря: «Еще отходится,
стоит покачать».
…
Казаки! Они врываются в костел. У алтаря на возвышении
стоит священник, у его ног женщины и среди них моя мать.
Казаки выстраиваются в ряд и целятся… Но в это время маленький мальчик вскакивает на ступеньки и, расстегивая на груди свой казакин, говорит громким голосом...
Недаром же в тот день, когда на Бессарабской площади
казаки, мясоторговцы, мучники и рыбники избивали студентов, Симеон, едва узнав об этом, вскочил на проезжавшего лихача и,
стоя, точно полицеймейстер, в пролетке, помчался на место драки, чтобы принять в ней участие.
«Казак-стихотворец», как известно, — пьеса малороссийская; а потому казачьи чепаны Плавин предположил сделать из гимназических вицмундирчиков;
стоило только обрезать светлые пуговицы, да зашить красный воротник черным коленкором, и — готово!
Немного далее большая площадь, на которой валяются какие-то огромные брусья, пушечные станки, спящие солдаты;
стоят лошади, повозки, зеленые орудия и ящики, пехотные кòзла; двигаются солдаты, матросы, офицеры, женщины, дети, купцы; ездят телеги с сеном, с кулями и с бочками; кой-где проедет
казак и офицер верхом, генерал на дрожках.
По сю сторону бухты, между Инкерманом и Северным укреплением, на холме телеграфа, около полудня
стояли два моряка, один — офицер, смотревший в трубу на Севастополь, и другой, вместе с
казаком только что подъехавший к большой вехе.
Ему показалось это прекрасным, и он вообразил себя даже немножко этим адъютантом, потом ударил лошадь плетью, принял еще более лихую казацкую посадку, оглянулся на
казака, который,
стоя на стременах, рысил за ним, и совершенным молодцом приехал к тому месту, где надо было слезать с лошади. Здесь он нашел 4-х солдат, которые, усевшись на камушки, курили трубки.
Около того места, где я
стоял ночью, была толпа
казаков, полиции и народа.
Как сейчас помню высокого студента-кавказца, когда он вырвал жандарма из седла, вмиг очутился верхом и ускакал. На помощь жандармам примчалась сотня 1-го Донского казачьего полка, выстроилась поперек проездов и бульвара и, не шелохнувшись,
стояла, а жандармы успели окружить толпу человек в двести, которую
казаки и конвоировали до Бутырской тюрьмы.
—
Стой! — крикнул
казаку офицер, на всем скаку посадил на задние ноги коня,
казак на лету подхватил брошенные поводья, а офицер, вытянувшись в струнку, отрапортовал генералу...
Догадавшись, что сглупил свыше меры, — рассвирепел до ярости и закричал, что «не позволит отвергать бога»; что он разгонит ее «беспардонный салон без веры»; что градоначальник даже обязан верить в бога, «а стало быть, и жена его»; что молодых людей он не потерпит; что «вам, вам, сударыня, следовало бы из собственного достоинства позаботиться о муже и
стоять за его ум, даже если б он был и с плохими способностями (а я вовсе не с плохими способностями!), а между тем вы-то и есть причина, что все меня здесь презирают, вы-то их всех и настроили!..» Он кричал, что женский вопрос уничтожит, что душок этот выкурит, что нелепый праздник по подписке для гувернанток (черт их дери!) он завтра же запретит и разгонит; что первую встретившуюся гувернантку он завтра же утром выгонит из губернии «с казаком-с!».
— Великий государь! — сказал он, приблизившись к ступеням престола, — казацкий твой атаман Ермак Тимофеев, вместе со всеми твоими опальными волжскими
казаками, осужденными твоею царскою милостью на смерть, старались заслужить свои вины и бьют тебе челом новым царством. Прибавь, великий государь, к завоеванным тобою царствам Казанскому и Астраханскому еще и это Сибирское, доколе всевышний благоволит
стоять миру!
Я стал бегать в казармы
казаков, — они
стояли около Печерской слободы.
Было это еще в те времена, когда на валах виднелись пушки, а пушкари у них постоянно сменялись: то
стояли с фитилями поляки, в своих пестрых кунтушах, а
казаки и «голота» подымали кругом пыль, облегая город… то, наоборот, из пушек палили
казаки, а польские отряды кидались на окопы.
Он был свидетелем усмирения мятежа и казни зачинщиков, уходил на время в Иргизские скиты; оттуда, в конце 1772 года, послан был для закупки рыбы в Яицкий городок, где и
стоял у
казака Дениса Пьянова.
Вследствие сего вышедший из-за польской границы с данным с Добрянского форпосту пашпортом для определения на жительство по реке Иргизу раскольник Емельян Иванов был найден и приведен ко управительским делам выборным Митрофаном Федоровым и Филаретова раскольничьего скита иноком Филаретом и крестьянином Мечетной слободы Степаном Васильевым с товарищи, — оказался подозрителен, бит кнутом; а в допросе показал, что он зимовейский служилый
казак Емельян Иванов Пугачев, от роду 40 лет; с той станицы бежал великим постом сего 72 года в слободу Ветку за границу, жил там недель 15, явился на Добрянском форпосте, где сказался вышедшим из Польши; и в августе месяце, высидев тут 6 недель в карантине, пришел в Яицк и
стоял с неделю у
казака Дениса Степанова Пьянова.
Так, например, сочинитель примечаний на Родословную историю татар Абулгази Баядур-Хана утверждает, что
казаки уральские произошли от древних кипчаков; что они пришли в подданство России вслед за покорением Астрахани; что они имеют особливый смешанный язык, которым говорят со всеми соседними татарами; что они могут выставить 30 000 вооруженных воинов; что город Уральск
стоит в 40 верстах от устья Урала, текущего в Каспийское море, и пр.
13. Домом они жили в Зимовейской станице своим собственным, который по побеге мужа (что дневного пропитания с детьми иметь стало не от чего) продала за 24 руб. за 50 коп. Есауловской станицы
казаку Ереме Евсееву на слом, который его в ту Есауловскую станицу по сломке и перевез; а ныне особою командою паки в Зимовейскую станицу перевезен и на том же месте, где он
стоял и они жили, сожжен; а хутор их, состоящий так же неподалеку Зимовейской станицы, сожжен же.
Казаки, спешившись,
стояли кружком и, наливая чихирю из привезенного боченка в деревянную чапуру, подносили друг другу и молили свою поездку.
Голоса разговаривавших
казаков звучнее раздавались и
стояли в воздухе.
Глаза
казака смеялись, глядя на Оленина. Он, казалось, понял всё, что тот хотел сказать ему, но
стоял выше таких соображений.
По дороге расположены кордоны, в которых
стоят казаки; между кордонами, на вышках, находятся часовые.
Казаки молча и неподвижно
стояли вокруг убитого и смотрели на него.
— Да что, дядя! Какая награда, говорят, малолетку? [Малолетками называются
казаки, не начавшие еще действительной конной службы.] А ружье важное, крымское! восемьдесят монетов
стоит.
Казак, по влечению, менее ненавидит джигита — горца, который убил его брата, чем солдата, который
стоит у него, чтобы защищать его станицу, но который закурил табаком его хату.
Выезжают из станицы и въезжают в нее высокими на столбах воротами с небольшою крытою камышом крышкой, около которых
стоит на деревянном лафете пушка, уродливая, сто лет не стрелявшая, когда-то отбитая
казаками.
Протащив тело несколько шагов,
казаки опустили ноги, которые, безжизненно вздрогнув, опустились, и, расступившись,
постояли молча несколько времени.
Казак в форме, в шашке и ружье, иногда
стоит, иногда не
стоит на часах у ворот; иногда делает, иногда не делает фрунт проходящему офицеру.
Везде
казаки и солдаты… дорого мне
стоило быть там!
В первый день решительной битвы русских с гетманом Хоткевичем, то есть 22 августа 1612 года, около полудня, в бывшей Стрелецкой слободе, где ныне Замоскворечье, близ самого Крымского брода,
стояли дружины князя Трубецкого, составленные по большей части из буйных
казаков, пришедших к Москве не для защиты отечества, но для грабежа и добычи.
Они дошли без всякого препятствия до ворот, подле которых
стояли на часах двое
казаков и лежал убитый караульный; а на плотине, шагах в десяти от стены, дожидались с лошадьми остальные
казаки и земский.
В некотором расстоянии от этого войска
стояли особо человек пятьсот всадников, в числе которых заметны были также
казаки; но порядок и тишина, ими наблюдаемая, и приметное уважение к старшинам, которые находились при своих местах в беспрестанной готовности к сражению, — все удостоверяло, что этот небольшой отряд не принадлежал к войску князя Трубецкого.
Он побежден, какая польза в том?
Мы тщетною победой увенчались.
Он вновь собрал рассеянное войско
И нам со стен Путивля угрожает.
Что делают меж тем герои наши?
Стоят у Кром, где кучка
казаковСмеются им из-под гнилой ограды.
Вот слава! нет, я ими недоволен,
Пошлю тебя начальствовать над ними;
Не род, а ум поставлю в воеводы;
Пускай их спесь о местничестве тужит;
Пора презреть мне ропот знатной черни
И гибельный обычай уничтожить.
Пока
стою за юного царя,
Дотоле он престола не оставит;
Полков у нас довольно, слава богу!
Победою я их одушевлю,
А вы, кого против меня пошлете?
Не
казака ль Карелу? али Мнишка?
Да много ль вас, всего-то восемь тысяч.
Предо мной
стоял Вася с лампой, В. Т. Островский, Петя Молодцов с водкой, старый актер А. Д.
Казаков с блюдом хлеба и огурцами и с колбасой в руках и Неизвестный в… лиловой рясе.
Оглянулся я: у солдат лица как-то разгорелися, глаза заблистали. Направо от меня, рядом,
стояли пешие
казаки в длинных черкесках и высоких черных папахах, заломленных на затылок… Как вкопанные, будто не им говорят,
стояли они.
С полверсты от того места, где
стоял Рославлев, выехали на большую дорогу человек сто
казаков и почти столько же гусар.
— Да покамест ничего! — отвечал один из них, закручивая свои густые с проседью усы. — Мы
стоим друг против друга, на передовых цепях от скуки перестреливаются; иногда наши
казаки выезжают погарцевать в чистом поле, рисуются, тратят даром заряды, поддразнивают французов: вот и все тут.
Вдали
стояли русские часовые и разъезжали
казаки.
— Пытать так пытать, — подхватили
казаки и обступили хозяйку; она неподвижно
стояла перед ними, и только иногда губы ее шептали неслышно какую-то молитву. К каждой ее руке привязали толстую веревку и, перекинув концы их через брус, поддерживающий полати, стали понемногу их натягивать; пятки ее отделились от полу, и скоро она едва могла прикасаться до земли концами пальцев. Тогда палачи остановились и с улыбкою взглянули на ее надувшиеся на руках жилы и на покрасневшее от боли лицо.
—
Стой, — сказал он, устремив мрачный взор на подъехавшего
казака; не знаю, что больше подействовало на последнего, голос или взор? но
казак остановился и хотел ухватиться за саблю.