Между прочим, по просьбе г-жи начальницы, принявшей во мне горячее участие, я подробно рассказал трагическую
историю убийства, так неожиданно и страшно приведшего меня в тюрьму. Я не мог найти достаточно сильных выражений, — да их и нет на человеческом языке, — чтобы достойно заклеймить неизвестного злодея, не только убившего трех беззащитных людей, но в какой-то слепой и дикой ярости изуверски надругавшегося над ними.
Неточные совпадения
Ну, слушай
историю: ровно на третий день после
убийства, поутру, когда они там нянчились еще с Кохом да Пестряковым, — хотя те каждый свой шаг доказали: очевидность кричит! — объявляется вдруг самый неожиданный факт.
Через нее Нюрочка мало-помалу разузнала всю подноготную заводской жизни, а в том числе и трагическую
историю Аграфены до
убийства духовного брата Конона включительно.
Это — то самое божественное правосудие, о каком мечтали каменнодомовые люди, освещенные розовыми наивными лучами утра
истории: их «Бог» — хулу на Святую Церковь — карал так же, как
убийство.
— Удивительная
история. Палача не могли найти. Один был в Москве, и тот, рассказывал мне сын, начитался Евангелия и говорит: не могу убивать. Сам за
убийство приговорен к каторжным работам, а теперь вдруг — не может по закону убивать. Ему говорили, что плетьми сечь будут. Секите, говорит, а я не могу.
Новая «
история», опять
убийство!
Я выслушал хоть не совсем смешную, но зато довольно странную
историю одного
убийства…
Люди же, пользующиеся преимуществами, произведенными давнишними насилиями, часто забывают и любят забывать то, как приобретены эти преимущества. А между тем стоит только вспомнить
историю, не
историю успехов разных династий властителей, а настоящую
историю,
историю угнетения малым числом людей большинства, для того чтобы увидать, что основы всех преимуществ богатых над бедными все произошли ни от чего другого, как от розог, тюрем, каторг,
убийств.
По этой именно причине, я думаю, так мало в известной нам
истории удачных политических
убийств, потому что те господа, которых хотят убить, подлецы, знающие всякие тонкости, а убивающие их — честные люди, и влопываются.
Воссев на своего политического коня, Висленев не мог его ни сдержать, ни направить, куда ему хотелось:
истории самого
убийства он не разъяснял, а говорил только, что Бодростина надо было убить, но что он сам его не бил, а только вырвал у него сигару с огнем, за что его и убил «народ», к интересам которого покойник не имел-де должного уважения.
Месяцев пять спустя после
убийства и ряда смертей, заключивших
историю больших, но неудавшихся замыслов Горданова и Глафиры, часов в одиннадцать утра раннего великопостного дня, по одной из больших улиц Петербурга шла довольно скорыми шагами молодая женщина в черной атласной шубе и черной шляпе. Она часто останавливалась против надписей об отдающихся внаймы квартирах, читала их и опять, опустив на лицо вуаль, шла далее. Очевидно, она искала наемной квартиры и не находила такой, какая ей была нужна.
— Я бежал, я ушел от долгов и от суда по этой скверной
истории Горданова с Подозеровым, мне уже так и быть… мне простительно скитаться и жить как попало в таком мурье, потому что я и беден, и боюсь обвинения в
убийстве, да и не хочу попасть в тюрьму за долги, но ей…
У так называемых великих деятелей
истории, героев империалистической воли всегда колоссальную роль играло
убийство.
Я уже знал это, госпожа Дюма была не кто иная, как бывшая г-жа Нарышкина, та самая, у которой на вечере, в Москве, был Сухово-Кобылин в ночь
убийства француженки на его квартире. После этой
истории она уехала за границу, сошлась с Дюма, от которого имела дочь еще до брака, а потом вышла за него замуж.
Узел драмы — преступление мужа, в котором жена делается сообщницей, только участвуя в мнимом его сумасшествии, — навеян, я это могу теперь сказать,
историей Сухово-Кобылина, заподозренного, как я это рассказывал выше, в
убийстве в запальчивости своей любовницы-француженки.
— Это опять другая
история… — хладнокровно продолжал он. — Вы, вероятно, слыхали старую
историю об
убийстве, совершенном более двадцати лет тому назад близ высокого дома?
История показывает нам, что эти оправдания события не имеют никакого общего смысла, противоречат сами себе, как
убийство человека, вследствие признания его прав, и
убийство миллионов в России для унижения Англии.