Неточные совпадения
— Ну вот, графиня, вы встретили сына, а я брата, — весело
сказала она. — И все
истории мои истощились; дальше нечего было бы рассказывать.
— Ты гулял хорошо? —
сказал Алексей Александрович, садясь на свое кресло, придвигая к себе книгу Ветхого Завета и открывая ее. Несмотря на то, что Алексей Александрович не раз говорил Сереже, что всякий христианин должен твердо знать священную
историю, он сам в Ветхом Завете часто справлялся с книгой, и Сережа заметил это.
— Хороша твоя
история с рубашкой! —
сказал Сергей Иваныч, покачивая головой и улыбаясь.
— Если хорошенько разобрать
историю этой девушки, то вы найдете, что эта девушка бросила семью, или свою, или сестрину, где бы она могла иметь женское дело, — неожиданно вступая в разговор,
сказала с раздражительностью Дарья Александровна, вероятно догадываясь, какую девушку имел в виду Степан Аркадьич.
— Скверная
история, но уморительная. Не может же Кедров драться с этим господином! Так ужасно горячился? — смеясь переспросил он. — А какова нынче Клер? Чудо! —
сказал он про новую французскую актрису. — Сколько ни смотри, каждый день новая. Только одни французы могут это.
— Нет, как хотите, —
сказал полковой командир Вронскому, пригласив его к себе, — Петрицкий становится невозможным. Не проходит недели без
истории. Этот чиновник не оставит дела, он пойдет дальше.
— Княгиня
сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я
сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша
история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя знал, что она говорит вздор.
— Все к лучшему! —
сказал я, присев у огня, — теперь вы мне доскажете вашу
историю про Бэлу; я уверен, что этим не кончилось.
— Что он вам рассказывал? — спросила она у одного из молодых людей, возвратившихся к ней из вежливости, — верно, очень занимательную
историю — свои подвиги в сражениях?.. — Она
сказала это довольно громко и, вероятно, с намерением кольнуть меня. «А-га! — подумал я, — вы не на шутку сердитесь, милая княжна; погодите, то ли еще будет!»
— Улинька! Павел Иванович сейчас
сказал преинтересную новость. Сосед наш Тентетников совсем не такой глупый человек, как мы полагали. Он занимается довольно важным делом:
историей генералов двенадцатого года.
Слова ли Чичикова были на этот раз так убедительны, или же расположение духа у Андрея Ивановича было как-то особенно настроено к откровенности, — он вздохнул и
сказал, пустивши кверху трубочный дым: «На все нужно родиться счастливцем, Павел Иванович», — и рассказал все, как было, всю
историю знакомства с генералом и разрыв.
Так как он первый вынес
историю о мертвых душах и был, как говорится, в каких-то тесных отношениях с Чичиковым, стало быть, без сомнения, знает кое-что из обстоятельств его жизни, то попробовать еще, что
скажет Ноздрев.
Бывало, он меня не замечает, а я стою у двери и думаю: «Бедный, бедный старик! Нас много, мы играем, нам весело, а он — один-одинешенек, и никто-то его не приласкает. Правду он говорит, что он сирота. И
история его жизни какая ужасная! Я помню, как он рассказывал ее Николаю — ужасно быть в его положении!» И так жалко станет, что, бывало, подойдешь к нему, возьмешь за руку и
скажешь: «Lieber [Милый (нем.).] Карл Иваныч!» Он любил, когда я ему говорил так; всегда приласкает, и видно, что растроган.
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в
истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или
сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
— Когда так, извольте послушать. — И Хин рассказал Грэю о том, как лет семь назад девочка говорила на берегу моря с собирателем песен. Разумеется, эта
история с тех пор, как нищий утвердил ее бытие в том же трактире, приняла очертания грубой и плоской сплетни, но сущность оставалась нетронутой. — С тех пор так ее и зовут, —
сказал Меннерс, — зовут ее Ассоль Корабельная.
— Дрянь, а не человек, —
сказал он с жутким достоинством скопидома. — Каждый раз такая
история!
Хочу вам все дотла изложить, как все было, всю эту
историю всего этого тогдашнего, так
сказать, омрачения.
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та же
история, как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно;
сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
Без дальних я
историйСкажу тебе: во-первых, князь Григорий!!
— Темная
история, — тихо
сказал он. — Если убили, значит, кому-то мешала. Дурак здесь — лишний. А буржуазия — не дурак. Но механическую роль, конечно, мог сыграть и дурак, для этого он и существует.
— Я? Нет, —
сказал Самгин и неожиданно для себя добавил: — Та же
история, что у вас…
— Любопытная
история, —
сказал Туробоев.
— Ой, Климуша, с каким я марксистом познакомила-ась! Это, я тебе
скажу… ух! Голос — бархатный. И, понимаешь, точно корабль плавает… эдакий — на всех парусах! И — до того все в нем определенно… Ты смеешься? Глупо. Я тебе
скажу: такие, как он, делают
историю. Он… на Желябова похож, да!
Тревожила мысль о возможном разноречии между тем, что рассказал Варваре он и что
скажет постоялец. И, конечно, сыщики заметили его, так что эта
история, наверное, будет иметь продолжение.
Вспомнилось, как однажды у Прейса Тагильский холодно и жестко говорил о государстве как органе угнетения личности, а когда Прейс докторально
сказал ему: «Вы шаржируете» — он ответил небрежно: «Это
история шаржирует». Стратонов
сказал: «Ирония ваша — ирония нигилиста». Так же небрежно Тагильский ответил и ему: «Ошибаетесь, я не иронизирую. Однако нахожу, что человек со вкусом к жизни не может прожевать действительность, не сдобрив ее солью и перцем иронии. Учит — скепсис, а оптимизм воспитывает дураков».
— Дочь моя учится в музыкальной школе и — в восторге от лекций madame Спивак по
истории музыки.
Скажите, madame Спивак урожденная Кутузова?
Клим рассказал, что бог велел Аврааму зарезать Исаака, а когда Авраам хотел резать, бог
сказал: не надо, лучше зарежь барана. Отец немного посмеялся, а потом, обняв сына, разъяснил, что эту
историю надобно понимать...
Самгин слушал рассказ молча и внутренне протестуя: никуда не уйдешь от этих
историй! А когда Таисья кончила, он, вынудив себя улыбнуться,
сказал...
— Теперь Валентин затеял новую канитель, — им руководят девицы Радомысловы и веселые люди их кружка. Цель у них — ясная: обобрать болвана, это я уже
сказала. Вот какая
история. Он рассказывал тебе?
Сидя за рабочим столом Самгина, она стала рассказывать еще чью-то
историю — тоже темную; Самгин, любуясь ею, слушал невнимательно и был очень неприятно удивлен, когда она, вставая, хозяйственно
сказала...
И, может быть, вот так же певуче лаская людей одинаково обаятельным голосом, — говорит ли она о правде или о выдумке, —
скажет история когда-то и о том, как жил на земле человек Клим Самгин.
Не считаю предков ангелами, не склонен считать их и героями, они просто более или менее покорные исполнители велений
истории, которая, как вы же
сказали, с самого начала криво пошла.
— Древняя
история… Подожди, —
сказала Любаша, наклоняясь к нему. — Что это как ты странно говоришь? Подразнить меня хочется?
— Ты, Осип, балуешь словами, вот что! А он — правильно
сказал: война — необходимая
история, от бога посылается.
А на другой день Безбедов вызвал у Самгина странное подозрение: всю эту
историю с выстрелом он рассказал как будто только для того, чтоб вызвать интерес к себе; размеры своего подвига он значительно преувеличил, — выстрелил он не в лицо голубятника, а в живот, и ни одна дробинка не пробила толстое пальто. Спокойно поглаживая бритый подбородок и щеки, он
сказал...
— Дядя Яков — жертва
истории, — торопливо
сказал Клим. — Он — не Иаков, а — Исаак.
«Покорнейший слуга… Кто это
сказал: «Интеллигент — каторжник, прикованный к тачке
истории»? Колесница Джагернаута… Чепуха все это. И баррикады — чепуха», — попытался он оборвать воспоминания о Макарове и даже ускорил шаг. Но это не помогло.
— Ну, ты слышал
историю этого нищего? —
сказал Штольц своему приятелю.
А ей было еще мучительнее. Ей хотелось бы
сказать другое имя, выдумать другую
историю. Она с минуту колебалась, но делать было нечего: как человек, который, в минуту крайней опасности, кидается с крутого берега или бросается в пламя, она вдруг выговорила: «Обломова!»
— Ma chère Ольга! —
скажет иногда тетка. — Про этого молодого человека, который к тебе часто подходит у Завадских, вчера мне что-то рассказывали, какую-то глупую
историю.
— Ее
история перестает быть тайной… В городе ходят слухи… — шептала Татьяна Марковна с горечью. — Я сначала не поняла, отчего в воскресенье, в церкви, вице-губернаторша два раза спросила у меня о Вере — здорова ли она, — и две барыни сунулись слушать, что я
скажу. Я взглянула кругом — у всех на лицах одно: «Что Вера?» Была, говорю, больна, теперь здорова. Пошли расспросы, что с ней? Каково мне было отделываться, заминать! Все заметили…
— Я не прошу у тебя прощения за всю эту
историю… И ты не волнуйся, —
сказала она. — Мы помиримся с тобой… У меня только один упрек тебе — ты поторопился с своим букетом. Я шла оттуда… хотела послать за тобой, чтобы тебе первому
сказать всю
историю… искупить хоть немного все, что ты вытерпел… Но ты поторопился!
— Я думал, бог знает какая драма! —
сказал он. — А вы мне рассказываете
историю шестилетней девочки! Надеюсь, кузина, когда у вас будет дочь, вы поступите иначе…
Вера сообщала, бывало, своей подруге мелочной календарь вседневной своей жизни, событий, ощущений, впечатлений, даже чувств, доверила и о своих отношениях к Марку, но скрыла от нее катастрофу,
сказав только, что все кончено, что они разошлись навсегда — и только. Жена священника не знала
истории обрыва до конца и приписала болезнь Веры отчаянию разлуки.
— Женевские идеи — это добродетель без Христа, мой друг, теперешние идеи или, лучше
сказать, идея всей теперешней цивилизации. Одним словом, это — одна из тех длинных
историй, которые очень скучно начинать, и гораздо будет лучше, если мы с тобой поговорим о другом, а еще лучше, если помолчим о другом.
— Кабы умер — так и слава бы Богу! — бросила она мне с лестницы и ушла. Это она
сказала так про князя Сергея Петровича, а тот в то время лежал в горячке и беспамятстве. «Вечная
история! Какая вечная
история?» — с вызовом подумал я, и вот мне вдруг захотелось непременно рассказать им хоть часть вчерашних моих впечатлений от его ночной исповеди, да и самую исповедь. «Они что-то о нем теперь думают дурное — так пусть же узнают все!» — пролетело в моей голове.
И надо так
сказать, что именно к этому времени сгустились все недоумения мои о нем; никогда еще не представлялся он мне столь таинственным и неразгаданным, как в то именно время; но об этом-то и вся
история, которую пишу; все в свое время.
Жидко об
истории,
скажете вы, может быть.
— Вот это мой товарищ, —
сказал Нехлюдов сестре, указывая на Тараса,
историю которого он рассказывал ей прежде.
— Взяли и меня и вот теперь высылают… — закончила она свою
историю. — Но это ничего. Я чувствую себя превосходно, самочувствие олимпийское, —
сказала она и улыбнулась жалостною улыбкою.