Неточные совпадения
— Надо. Отцы жертвовали на церкви, дети — на революцию. Прыжок — головоломный, но… что же, брат, делать? Жизнь верхней корочки несъедобного каравая, именуемого Россией, можно озаглавить так: «История головоломных прыжков русской интеллигенции». Ведь это только господа патентованные
историки обязаны специальностью своей
доказывать, что существуют некие преемственность, последовательность и другие ведьмы, а — какая у нас преемственность? Прыгай, коли не хочешь задохнуться.
Благоговейные рассказы старых лакеев о том, как их вельможные бары травили мелких помещиков, надругались над чужими, женами и невинными девушками, секли на конюшне присланных к ним чиновников, и т. п., — рассказы военных
историков о величии какого-нибудь Наполеона, бесстрашно жертвовавшего сотнями тысяч людей для забавы своего гения, воспоминания галантных стариков о каком-нибудь Дон-Жуане их времени, который «никому спуску не давал» и умел опозорить всякую девушку и перессорить всякое семейство, — все подобные рассказы
доказывают, что еще и не очень далеко от нас это патриархальное время.
Доказывая расстройство народной жизни, он тем самым
доказывает несостоятельность и самой государственной системы, тем более что бедственное положение народа имело, по собственному сознанию
историка, печальное влияние и на государственную славу России.
Тита Ливия я брал или Муратори, Тацита или Гиббона — никакой разницы: все они, равно как и наш отечественный
историк Карамзин, — все
доказывают одно: что история не что иное, как связный рассказ родового хронического безумия и его медленного излечения (этот рассказ даст по наведению полное право надеяться, что через тысячу лет двумя-тремя безумиями будет меньше).
Теория их, годная для первобытных и мирных периодов истории, в приложении к сложным и бурным периодам жизни народов, во время которых возникают одновременно и борются между собой различные власти, имеет то неудобство, что
историк легитимист будет
доказывать, что Конвент, Директория и Бонапарт были только нарушение власти, а республиканец и бонапартист будут
доказывать: один, что Конвент, а другой, что Империя была настоящею властью, а что всё остальное было нарушение власти.
Ученые
историки видят это и, не имея нужды скрывать это, как скрывают это мнимоверующие, это-то лишенное всякого содержания учение Христа и подвергают глубокомысленной критике и весьма основательно опровергают и
доказывают, что в христианстве никогда ничего и не было, кроме мечтательных идей.
Неизбежность понятия о власти, для объяснения исторических явлений, лучше всего
доказывают сами общие
историки и
историки культуры, мнимо отрешающиеся от понятия о власти и неизбежно на каждом шагу употребляющие его.
Говоря таким образом,
историки культуры невольно противоречат самим себе, они
доказывают, что та новая сила, которую они придумали, не выражает исторических событий, а что единственное средство понимать историю есть та власть, которой они будто бы не признают.
Деревенские жители, не имея ясного понятия о причинах дождя, говорят, смотря по тому, хочется ли им дождя или вёдра: ветер разогнал тучи и ветер нагнал тучи. Так точно общие
историки: иногда, когда им этого хочется, когда это подходит к их теории, они говорят, что власть есть результат событий; а иногда когда нужно
доказать другое, — они говорят, что власть производит события.
Это
доказывают не только богословы, но и вольнодумные ученые
историки религий — Тиле, Макс Мюллер и др.; классифицируя религии, они признают, что те из них, которые разделяют это суеверие, выше тех, которые его не разделяют.