Неточные совпадения
Графиня Лидия Ивановна пошла на половину Сережи и там, обливая слезами щеки
испуганного мальчика, сказала ему, что
отец его святой и что мать его умерла.
Мать отстранила его от себя, чтобы понять, то ли он думает, что говорит, и в
испуганном выражении его лица она прочла, что он не только говорил об
отце, но как бы спрашивал ее, как ему надо об
отце думать.
Сережа
испуганным взглядом смотрел на
отца и думал только об одном: заставит или нет
отец повторить то, что он сказал, как это иногда бывало.
Она чувствовала, что слезы выступают ей на глаза. «Разве я могу не любить его? — говорила она себе, вникая в его
испуганный и вместе обрадованный взгляд. — И неужели он будет заодно с
отцом, чтобы казнить меня? Неужели не пожалеет меня?» Слезы уже текли по ее лицу, и, чтобы скрыть их, она порывисто встала и почти выбежала на террасу.
Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за
испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части; и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собою одного только страшного
отца.
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию
отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны
испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Что было и как было, я не умею сказать;
испуганные люди забились в углы, никто ничего не знал о происходившем, ни Сенатор, ни мой
отец никогда при мне не говорили об этой сцене. Шум мало-помалу утих, и раздел имения был сделан, тогда или в другой день — не помню.
«Приятный город», — подумал я, оставляя
испуганного чиновника… Рыхлый снег валил хлопьями, мокро-холодный ветер пронимал до костей, рвал шляпу и шинель. Кучер, едва видя на шаг перед собой, щурясь от снегу и наклоняя голову, кричал: «Гись, гись!» Я вспомнил совет моего
отца, вспомнил родственника, чиновника и того воробья-путешественника в сказке Ж. Санда, который спрашивал полузамерзнувшего волка в Литве, зачем он живет в таком скверном климате? «Свобода, — отвечал волк, — заставляет забыть климат».
В длинном траурном шерстяном платье, бледная до синеватого отлива, девочка сидела у окна, когда меня привез через несколько дней
отец мой к княгине. Она сидела молча, удивленная,
испуганная, и глядела в окно, боясь смотреть на что-нибудь другое.
Такого-то рода письмецо Егор Егорыч нес в настоящую минуту к
отцу Василию, которого, к великому горю своему и досаде, застал заметно выпившим; кроме того, он увидел на столе графин с водкой, какие-то зеленоватые груздя и безобразнейший, до половины уже съеденный пирог, на каковые предметы
отец Василий,
испуганный появлением Егора Егорыча, указывал жене глазами; но та, не находя, по-видимому, в сих предметах ничего предосудительного, сначала не понимала его.
Раздирающий душу вопль генеральши, покатившейся в кресле; столбняк девицы Перепелицыной перед неожиданным поступком до сих пор всегда покорного дяди; ахи и охи приживалок;
испуганная до обморока Настенька, около которой увивался
отец; обезумевшая от страха Сашенька; дядя, в невыразимом волнении шагавший по комнате и дожидавшийся, когда очнется мать; наконец, громкий плач Фалалея, оплакивавшего господ своих, — все это составляло картину неизобразимую.
Испуганные долгим отсутствием
отца и неподвижностью матери, они плакали, размазывая слезы по лицу грязными кулаками и обильно проливая их в закопченный чугунок.
Сквозь пальцы закапала кровь, но это еще сильнее рассердило пьяного
отца, и он, сбив шапку, принялся таскать Архипа за волосы, сбил его с сиденья и топтал ногами все время, пока
испуганная криком и возней лошадь не ударилась запрягом в ворота брагинского дома.
Фома вздрогнул, вскинул голову и встретился с
испуганным, почти безумным взглядом
отца. Игнат смотрел на сына и хрипло шептал...
Из-за его плеча Фома видел бледное,
испуганное и радостное лицо Любы — она смотрела на
отца умоляюще, и казалось — сейчас она закричит.
Отец брал меня с собою, и мы, в сопровождении толпы всякого народа, обметывали тенетами лежащего на логове зайца почти со всех сторон; с противоположного края с криком и воплями бросалась вся толпа,
испуганный заяц вскакивал и попадал в расставленные тенета, Я тоже бегал, шумел, кричал и горячился, разумеется, больше всех.
Его лиловатое, раздутое лицо брезгливо дрожало, нижняя губа отваливалась; за
отца было стыдно пред людями. Сестра Татьяна целые дни шуршала газетами, тоже чем-то
испуганная до того, что у неё уши всегда были красные. Мирон птицей летал в губернию, в Москву и Петербург, возвратясь, топал широкими каблуками американских ботинок и злорадно рассказывал о пьяном, распутном мужике, пиявкой присосавшемся к царю.
Илье показалось, что
отец испугался; это не удивило его, он считал
отца робким человеком, который всех боится, оттого и молчалив. Он нередко чувствовал, что
отец и его боится, вот — сейчас боится. И, чтоб ободрить
испуганного человека, он сказал...
Дочь была белокурая, чрезвычайно белая, бледная, полная, чрезвычайно короткая девушка, с
испуганным детским лицом и очень развитыми женскими формами.
Отец Сергий остался на лавочке у входа. Когда проходила девушка и остановилась подле него и он благословил ее, он сам ужаснулся на себя, как он осмотрел ее тело. Она прошла, а он чувствовал себя ужаленным. По лицу ее он увидал, что она чувственна и слабоумна. Он встал и вошел в келью. Она сидела на табурете, дожидаясь его.
Николай остановился, мотнув головою, и уставился на
отца испуганными глазами.
Из этого ряда — Егоров
отец, мужик смирный,
испуганный, растрёпанный.
Ниночка, семнадцатилетняя девушка, бледненькая и худенькая, стояла у своего места и смущенно перебирала по столу пальцами, устремив на брата большие
испуганные глаза. Она догадалась, что это Николай, которого она помнила больше, чем сам
отец, и теперь не знала, что делать. И когда Николай, вместо поцелуя, пожал ей руку, она ответила крепким пожатием и чуть, по-институтски, не присела.
Осторожно я склонилась над ним, склонилась к его губам, — синим и запекшимся от страданий, ужасных физических страданий, какие пришлось испытать ему, — коснулась их и — не смогла сдержать
испуганного и отчаянного вопля. Губы
отца были холодны, как лед.
Его возвратили к жизни. Он приезжает домой к
отцу, — «бледный и худой, с измененным, странно-смягченным, но тревожным выражением лица». Как раз в это время родит его жена, маленькая княгиня Lise. От родов она умирает, и на лице ее застывает жалкое,
испуганное выражение: «ах, что и за что вы это со мной сделали?»
Но вдруг в комнату вбегает
испуганная Дуняша, зовет ее поскорее к
отцу: «несчастье… О Петре Ильиче… Письмо»…
— Votre pere vous appelle, allez vite! [Ваш
отец вас зовет, идите скорее! (франц.)] — крикнула гувернантка, пискнув, как
испуганная птица. — Вам говорят!
Около самого хутора их встретил
испуганный и встревоженный Юрий Денисович, прислуга и дети. Последние, как и предполагал Фридрих Адольфович, вернулись на хутор и рассказали
отцу о несчастье, случившемся с Юриком. Тот выбежал навстречу сыну, сам не менее бледный, нежели Юрик, все еще без чувств лежавший на руках выбившегося из сил Гросса.
Работы по очистке аллеи вокруг беседки начались. Вскоре явился снова Терентьич и привел слесаря с инструментом. Последний шел за управителем,
испуганный и бледный. Его трясло как в лихорадке. При виде этого бледного как смерть человека князь невольно вздрогнул и как-то инстинктивно с умоляющим взором обернулся к
отцу Николаю.
Находившиеся в княжеских хоромах также долго не могли прийти в себя от неожиданного удара. Княжну Евпраксию замертво отнесли в опочивальню. Бледный,
испуганный насмерть
отец Михаил стоял в глубине горницы. Яков Потапович с помощью сенных девушек понес бесчувственную невесту. Князь Василий и Никита в застывших позах стояли посреди комнаты и растерянно глядели друг на друга.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос
отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась
испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
Княжна Марья,
испуганная лихорадочною, бессонною деятельностью
отца, заменившею его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему.