Неточные совпадения
Невольно, бессознательно для себя, он теперь во всякой
книге, во всяком разговоре, во всяком человеке
искал отношения к этим вопросам и разрешения их.
Воображаясь героиней
Своих возлюбленных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной,
Татьяна в тишине лесов
Одна с опасной
книгой бродит,
Она в ней
ищет и находит
Свой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхает и, себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Письмо для милого героя…
Но наш герой, кто б ни был он,
Уж верно был не Грандисон.
Кроме этого, он ничего не нашел, может быть — потому, что торопливо
искал. Но это не умаляло ни женщину, ни его чувство досады; оно росло и подсказывало: он продумал за двадцать лет огромную полосу жизни, пережил множество разнообразных впечатлений, видел людей и прочитал
книг, конечно, больше, чем она; но он не достиг той уверенности суждений, того внутреннего равновесия, которыми, очевидно, обладает эта большая, сытая баба.
Услышит о каком-нибудь замечательном произведении — у него явится позыв познакомиться с ним; он
ищет, просит
книги, и если принесут скоро, он примется за нее, у него начнет формироваться идея о предмете; еще шаг — и он овладел бы им, а посмотришь, он уже лежит, глядя апатически в потолок, и
книга лежит подле него недочитанная, непонятая.
— Я ошибся: не про тебя то, что говорил я. Да, Марфенька, ты права: грех хотеть того, чего не дано, желать жить, как живут эти барыни, о которых в
книгах пишут. Боже тебя сохрани меняться, быть другою! Люби цветы, птиц, занимайся хозяйством,
ищи веселого окончания и в книжках, и в своей жизни…
—
Книги! Разве это жизнь? Старые
книги сделали свое дело; люди рвутся вперед,
ищут улучшить себя, очистить понятия, прогнать туман, условиться поопределительнее в общественных вопросах, в правах, в нравах: наконец привести в порядок и общественное хозяйство… А он глядит в
книгу, а не в жизнь!
Много ужасных драм происходило в разные времена с кораблями и на кораблях. Кто
ищет в
книгах сильных ощущений, за неимением последних в самой жизни, тот найдет большую пищу для воображения в «Истории кораблекрушений», где в нескольких томах собраны и описаны многие случаи замечательных крушений у разных народов. Погибали на море от бурь, от жажды, от голода и холода, от болезней, от возмущений экипажа.
Но Смердяков не прочел и десяти страниц из Смарагдова, показалось скучно. Так и закрылся опять шкаф с
книгами. Вскорости Марфа и Григорий доложили Федору Павловичу, что в Смердякове мало-помалу проявилась вдруг ужасная какая-то брезгливость: сидит за супом, возьмет ложку и ищет-ищет в супе, нагибается, высматривает, почерпнет ложку и подымет на свет.
Он расписался, я эту подпись в
книге потом видел, — встал, сказал, что одеваться в мундир идет, прибежал в свою спальню, взял двухствольное охотничье свое ружье, зарядил, вкатил солдатскую пулю, снял с правой ноги сапог, ружье упер в грудь, а ногой стал курок
искать.
Чтение Прудона, как чтение Гегеля, дает особый прием, оттачивает оружие, дает не результаты, а средства. Прудон — по преимуществу диалектик, контроверзист [спорщик (от лот. contraversia).] социальных вопросов. Французы в нем
ищут эксперименталиста и, не находя ни сметы фаланстера, ни икарийской управы благочиния, пожимают плечами и кладут
книгу в сторону.
Шесть дней рыщут —
ищут товар по частным домам, усадьбам, чердакам, покупают целые библиотеки у наследников или разорившихся библиофилов, а «стрелки» скупают повсюду
книги и перепродают их букинистам, собиравшимся в трактирах на Рождественке, в Большом Кисельном переулке и на Малой Лубянке.
В первую половину своей жизни он
искал счастья в красоте, во вторую половину жизни он
искал спасения от гибели [См. мою
книгу «Константин Леонтьев».].
Он
искал очищенного духовного христианства и написал
книгу о внутренней церкви.
Но если бы во дни просвещения возмнили
книги, учащие гаданию или суеверие проповедующие, запрещать или жечь, не смешно ли бы было, чтобы истина приняла жезл гонения на суеверие? чтоб истина
искала на поражение заблуждения опоры власти и меча, когда вид ее один есть наижесточайший бич на заблуждение?
Не встречая никого на станциях, я обыкновенно заглядывал в
книгу для записывания подорожных и там
искал проезжих.
Она
искала сочувствия и нашла это сочувствие в
книгах, где личность отвергалась во имя общества и во имя общества освобождалась личность.
Я не могла удержаться от слез и смеха, слушая бедного старика; ведь умел же налгать, когда нужда пришла!
Книги были перенесены в комнату Покровского и поставлены на полку. Покровский тотчас угадал истину. Старика пригласили обедать. Этот день мы все были так веселы. После обеда играли в фанты, в карты; Саша резвилась, я от нее не отставала. Покровский был ко мне внимателен и все
искал случая поговорить со мною наедине, но я не давалась. Это был лучший день в целые четыре года моей жизни.
— Он это про головы сам выдумал, из
книги, и сам сначала мне говорил, и понимает худо, а я только
ищу причины, почему люди не смеют убить себя; вот и всё. И это всё равно.
У меня один арестант, искренно преданный мне человек (говорю это без всякой натяжки), украл Библию, единственную
книгу, которую позволялось иметь в каторге; он в тот же день мне сам сознался в этом, не от раскаяния, но жалея меня, потому что я ее долго
искал.
«Чего это я
ищу?» — подумал он отуманенною головой и развернул безотчетно
книгу в другом месте. Здесь стояло: «И возрят нань его же прободоша».
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей
книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей
книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или не может христианин, оставаясь христианином, идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или
ища в нем защиты силой, может или не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к убийству людей или совершать их?
Человек рылся в
книге, точно зимняя птица в сугробе снега, и был бескорыстнее птицы она всё-таки
искала зёрен, а он просто прятал себя. Ложились в память имена драчунов-князей, запоминалась человечья жадность, честолюбие, споры и войны, грабежи, жестокости, обманы и клятвопреступления — этот тёмный, кровавый хаос казался знакомым, бессмысленным и вызывал невесёлую, но успокаивающую мысль...
Лука. Человек — не верит… Должна, говорит, быть…
ищи лучше! А то, говорит,
книги и планы твои — ни к чему, если праведной земли нет… Ученый — в обиду. Мои, говорит, планы самые верные, а праведной земли вовсе нигде нет. Ну, тут и человек рассердился — как так? Жил-жил, терпел-терпел и всё верил — есть! а по планам выходит — нету! Грабеж!.. И говорит он ученому: «Ах ты… сволочь эдакой! Подлец ты, а не ученый…» Да в ухо ему — раз! Да еще!.. (Помолчав.) А после того пошел домой и — удавился!..
Глядя в лицо его напряженным взглядом, она
искала опоры для себя в словах его и слышала в них что-то общее с тем, о чем она читала в
книгах и что казалось ей настоящей правдой.
— Как же! — любезно усмехаясь, сказал старик. — К этому товару привыкаешь, любишь его, ведь не дрова, произведение ума. Когда видишь, что и покупатель уважает
книгу, — это приятно. Вообще-то наш покупатель чудак, приходит и спрашивает — нет ли интересной
книги какой-нибудь? Ему всё равно, он
ищет забавы, игрушечку, но не пользу. А иной раз бывает — вдруг спросит запрещённых
книг…
Чугунов. Надо бы какой-нибудь счетец старый найти, или в
книгах конторских нет ли каких расчетов, на чем вам претензию основать… да я поищу-с. Потом мы с Аполлоном Викторычем дело и кончим миром у мирового. Я какой вам угодно долг признаю, хоть во сто тысяч. Выдадут Аполлону Викторычу исполнительный лист, вот уж тогда дело будет крепко, таким документом пугнуть можно-с! Выходи замуж, а то, мол, разорю.
— Я
поищу, нет ли… Замечательно овладеваешь собой, читая такие
книги.
(Берет
книгу и
ищет в ней глазами.)
Нет, веяние современного образования коснулось и Обломова: он уже читал по выбору, сознательно. «Услышит о каком-нибудь замечательном произведении, — у него явится позыв познакомиться с ним: он
ищет, просит
книги, и, если принесут скоро, он примется за нее, у него начнет формироваться идея о предмете; еще шаг, и он овладел бы им, а посмотришь, он уже лежит, глядя апатически в потолок, а
книга лежит подле него недочитанная, непонятая…
— Вам снова, — говорит, — надо тронуться в путь, чтобы новыми глазами видеть жизнь народа.
Книгу вы не принимаете, чтение мало вам даёт, вы всё ещё не верите, что в
книгах не человеческий разум заключён, а бесконечно разнообразно выражается единое стремление духа народного к свободе;
книга не
ищет власти над вами, но даёт вам оружие к самоосвобождению, а вы — ещё не умеете взять в руки это оружие!
— Он перевел дух и продолжал просительно: — Так вот поищи-ка, нет ли
книги насчет поступков?
— Нужно читать только те
книги, которые учат понимать смысл жизни, желания людей и мотивы их поступков. Нужно знать, как плохо живут люди и как хорошо они могли бы жить, если б были более умны и более уважали права друг друга. А те
книги, которые вы читаете, лгут, и лгут грубо. Вот они внушили вам дикое представление о героизме… И что же? Теперь вы будете
искать в жизни таких людей, каковы они в этих книжках…
Вот вы говорите, что в
книгах нужно
искать… примерных чувств и мыслей… и что все люди заблуждаются и не понимают себя…
Придя к себе, Ипполит Сергеевич зажёг лампу, достал
книгу и хотел читать; но с первой же страницы он понял, что ему будет не менее приятно, если он закроет
книгу. Сладко потянувшись, он закрыл её, повозился в кресле,
ища удобной позы, но кресло было жёсткое; тогда он перебрался на диван. Сначала ему ни о чём не думалось, потом он с досадой вспомнил, что скоро придётся познакомиться с Бенковским, и сейчас же улыбнулся, припоминая характеристику, данную Варенькой этому господину.
Часть столовой — скучный угол со старинными часами на стене. Солидный буфет и большой стол, уходящий наполовину за пределы сцены. Широкая арка, занавешенная тёмной драпировкой, отделяет столовую от гостиной; гостиная глубже столовой, тесно заставлена старой мебелью. В правом углу горит небольшая электрическая лампа; под нею на кушетке Вера с
книгой в руках. Между стульев ходит Пётр, точно
ищет чего-то. В глубине у окна Любовь, она встала коленями на стул, держится за спинку и смотрит в окно.
Венеровский. Ну, я помолчу, почитаю. У вас пройдет. Может быть, это желчный пузырек не выпустил свою жидкость. Это пройдет, на это есть физические средства. Вот я никогда не буду сердиться на вас. Что бы вы ни совершили, я только буду
искать, — найду причину и постараюсь устранить ее. Я помолчу, а вы выпейте водицы. (Ложится на диван, берет
книгу из сумки и читает.)
А Макар продолжал: у них все записано в
книге… Пусть же они
поищут: когда он испытал от кого-нибудь ласку, привет или радость? Где его дети? Когда они умирали, ему было горько и тяжело, а когда вырастали, то уходили от него, чтобы в одиночку биться с тяжелою нуждой. И он состарился один со своей второю старухой и видел, как его оставляют силы и подходит злая, бесприютная дряхлость. Они стояли одинокие, как стоят в степи две сиротливые елки, которых бьют отовсюду жестокие метели.
Но кончим этот скучный эпизод
И обратимся к нашему герою.
До этих пор он не имел забот
Житейских и невинною душою
Искал страстей, как пищи. Длинный год
Провел он средь тетрадей,
книг, историй,
Грамматик, географий и теорий
Всех философий мира. Пять систем
Имел маркиз, а на вопрос: зачем?
Он отвечал вам гордо и свободно:
«Monsieur, c'est mon affaire» — так мне угодно!
Книги читает да по свету рыщет —
Дела себе исполинского
ищет...
Гаврила Романыч долго чего-то
искал в них и, наконец, вытащил две огромные тетради, или
книги, переплетенные в зеленый сафьянный корешок.
Всю свою память, все свое воображение напрягал он,
искал в прошлом,
искал в
книгах, которые прочел, — и много было звучных и красивых слов, но не было ни одного, с каким страдающий сын мог бы обратиться к своей матери-родине.
Рылась я, братец, в
книгах,
искала на то правила, подобает ли в шитом шерстями да синелью омофоре епископу действовать, — не нашла.
Если не будешь отгонять дурные мысли и не будешь беречь добрые, не миновать дурных поступков. Только от добрых мыслей добрые дела. Дорожи добрыми мыслями,
ищи их в
книгах мудрых людей, в разумных речах и, главное, в самом себе.
«Идут сюда!» — подумал я и начал
искать, где бы спрятаться. Я открывал печи, щупал камин, отворял шкапы, но все это не годилось. Я обошел все комнаты, кроме кабинета, куда я не хотел заглядывать. Я знал, что он сидит в своем кресле против стола, заваленного
книгами, и сейчас это было бы мне неприятно.
Мердяев взял дрожащими руками
книгу и вышел из кабинета. Он был бледен. Косые глазки его беспокойно бегали и, казалось,
искали у окружающих предметов помощи. Мы взяли у него
книгу и начали ее осторожно рассматривать.
Он
искал выхода в христианской жизни и искания свои изложил в
книге «Переписка с друзьями».
Если я стану самостоятельно
искать разумом, — это будут построения, годные для
книги, для кабинета, для спора, но не для жизни. Если я познаю то, что во мне, — это годится только для меня. И там нет ничего для Алеши. Мы, живущие рядом, чужды друг другу и одиноки. Общее у нас — только параллакс Сириуса и подобный же вздор.
Лизавета Петровна начала
искать что-то на столе. Из-под
книг она вынула тетрадку, мелко исписанную до половины.
Так Мариорица
искала чего-то в
книге Тредьяковского под маятником своего сердца.
Вот, батюшка, десять лет
искала,
искала, сколько в межевых
книгах порылись, а тут благодать какая, за мою добрую душу и сиротство…