Неточные совпадения
Недаром есть пословица,
Что нашей-то сторонушки
Три
года черт
искал.
Шли они по ровному месту три
года и три дня, и всё никуда прийти не могли. Наконец, однако, дошли до болота. Видят, стоит на краю болота чухломец-рукосуй, рукавицы торчат за поясом, а он других
ищет.
И стрельцы и пушкари аккуратно каждый
год около петровок выходили на место; сначала, как и путные,
искали какого-то оврага, какой-то речки да еще кривой березы, которая в свое время составляла довольно ясный межевой признак, но
лет тридцать тому назад была срублена; потом, ничего не сыскав, заводили речь об"воровстве"и кончали тем, что помаленьку пускали в ход косы.
Да
год бы, два бы не брал, три бы не брал, — ну, и
ищите!
— Добро, — сказала комендантша, — так и быть, отправим Машу. А меня и во сне не проси: не поеду. Нечего мне под старость
лет расставаться с тобою да
искать одинокой могилы на чужой сторонке. Вместе жить, вместе и умирать.
Я не старалась, бог нас свел.
Смотрите, дружбу всех он в доме приобрел:
При батюшке три
года служит,
Тот часто бе́з толку сердит,
А он безмолвием его обезоружит,
От доброты души простит.
И между прочим,
Веселостей
искать бы мог;
Ничуть: от старичков не ступит за порог;
Мы ре́звимся, хохочем,
Он с ними целый день засядет, рад не рад,
Играет…
— Я теперь уже не тот заносчивый мальчик, каким я сюда приехал, — продолжал Аркадий, — недаром же мне и минул двадцать третий
год; я по-прежнему желаю быть полезным, желаю посвятить все мои силы истине; но я уже не там
ищу свои идеалы, где
искал их прежде; они представляются мне… гораздо ближе. До сих пор я не понимал себя, я задавал себе задачи, которые мне не по силам… Глаза мои недавно раскрылись благодаря одному чувству… Я выражаюсь не совсем ясно, но я надеюсь, что вы меня поймете…
Кроме этого, он ничего не нашел, может быть — потому, что торопливо
искал. Но это не умаляло ни женщину, ни его чувство досады; оно росло и подсказывало: он продумал за двадцать
лет огромную полосу жизни, пережил множество разнообразных впечатлений, видел людей и прочитал книг, конечно, больше, чем она; но он не достиг той уверенности суждений, того внутреннего равновесия, которыми, очевидно, обладает эта большая, сытая баба.
«Это не самая плохая из историй борьбы королей с дворянством. Король и дворянство, — повторил он,
ища какой-то аналогии. — Завоевал трон, истребив лучших дворян. Тридцать
лет царствовал. Держал в своих руках судьбу Пушкина».
— Замечательно — как вы не догадались обо мне тогда, во время студенческой драки? Ведь если б я был простой человек, разве мне дали бы сопровождать вас в полицию? Это — раз. Опять же и то: живет человек на глазах ваших два
года, нигде не служит, все будто бы места
ищет, а — на что живет, на какие средства? И ночей дома не ночует. Простодушные люди вы с супругой. Даже боязно за вас, честное слово! Анфимьевна — та, наверное, вором считает меня…
— Не все, и ты сам,
лет десять, не того
искал в жизни.
Но
лето,
лето особенно упоительно в том краю. Там надо
искать свежего, сухого воздуха, напоенного — не лимоном и не лавром, а просто запахом полыни, сосны и черемухи; там
искать ясных дней, слегка жгучих, но не палящих лучей солнца и почти в течение трех месяцев безоблачного неба.
— Ты сказал давеча, что у меня лицо не совсем свежо, измято, — продолжал Обломов, — да, я дряблый, ветхий, изношенный кафтан, но не от климата, не от трудов, а от того, что двенадцать
лет во мне был заперт свет, который
искал выхода, но только жег свою тюрьму, не вырвался на волю и угас. Итак, двенадцать
лет, милый мой Андрей, прошло: не хотелось уж мне просыпаться больше.
И ты
Ревнива? Мне ль, в мои ли
летаИскать надменного привета
Самолюбивой красоты?
И стану ль я, старик суровый,
Как праздный юноша, вздыхать,
Влачить позорные оковы
И жен притворством искушать?
И тщетно там пришлец унылый
Искал бы гетманской могилы:
Забыт Мазепа с давних пор;
Лишь в торжествующей святыне
Раз в
год анафемой доныне,
Грозя, гремит о нем собор.
Хватай, лови его на
лету и потом, после двух, трех глотков, беги прочь, чтоб не опротивело, и
ищи другого!
Он равнодушно смотрел сорок
лет сряду, как с каждой весной отплывали за границу битком набитые пароходы, уезжали внутрь России дилижансы, впоследствии вагоны, — как двигались толпы людей «с наивным настроением» дышать другим воздухом, освежаться,
искать впечатлений и развлечений.
Как ни привыкаешь к противоположностям здешнего климата с нашим и к путанице во временах
года, а иногда невольно поразишься мыслью, что теперь январь, что вы кутаетесь там в меха, а мы напрасно
ищем в воде отрады.
Но глаз — несмотря на все разнообразие лиц и пестроту костюмов, на наготу и разноцветность тел, на стройность и грацию индийцев, на суетливых желтоватых китайцев, на коричневых малайцев, у которых рот, от беспрерывной жвачки бетеля, похож на трубку, из которой
лет десять курили жуковский табак, на груды товаров, фруктов, на богатую и яркую зелень, несмотря на все это, или, пожалуй, смотря на все, глаз скоро утомляется,
ищет чего-то и не находит: в этой толпе нет самой живой ее половины, ее цвета, роскоши — женщин.
В 1910
году, зимой, я вернулся в Хабаровск и тотчас поехал на станцию Корфовскую, чтобы навестить дорогую могилку. Я не узнал места — все изменилось: около станции возник целый поселок, в пригорьях Хехцира открыли ломки гранита, начались порубки леса, заготовка шпал. Мы с А.И. Дзюлем несколько раз принимались
искать могилу Дерсу, но напрасно. Приметные кедры исчезли, появились новые дороги, насыпи, выемки, бугры, рытвины и ямы…
Белокурый гусарчик,
лет девятнадцати, подбирал пристяжную к поджарому иноходцу; ямщик, в низкой шляпе, обвитой павлиньим пером, в буром армяке и с кожаными рукавицами, засунутыми за узкий зелененький кушак,
искал коренника.
Не стыдись!
Преклонные
лета равняют старца
С девицею. Стыдливость неуместна
Пред старыми потухшими глазами.
Откройся мне: кого порой вечерней
На зыбкое крылечко поджидаешь?
Кого вдали, прикрывши ручкой глазки,
На полотне зари румяной
ищешь?
Кого бранишь за медленность, кому
Навстречу шлешь и радости улыбку,
И слез поток, и брань, и поцелуй?
Кому, скажи, девица!
Теперь я привык к этим мыслям, они уже не пугают меня. Но в конце 1849
года я был ошеломлен ими, и, несмотря на то что каждое событие, каждая встреча, каждое столкновение, лицо — наперерыв обрывали последние зеленые листья, я еще упрямо и судорожно
искал выхода.
Года через два-три исправник или становой отправляются с попом по деревням ревизовать, кто из вотяков говел, кто нет и почему нет. Их теснят, сажают в тюрьму, секут, заставляют платить требы; а главное, поп и исправник
ищут какое-нибудь доказательство, что вотяки не оставили своих прежних обрядов. Тут духовный сыщик и земский миссионер подымают бурю, берут огромный окуп, делают «черная дня», потом уезжают, оставляя все по-старому, чтоб иметь случай через год-другой снова поехать с розгами и крестом.
Дубравный покой и дубравный шум, беспрерывное жужжание мух, пчел, шмелей… и запах… этот травяно-лесной запах, насыщенный растительными испарениями, листом, а не цветами… которого я так жадно
искал и в Италии, и в Англии, и весной, и жарким
летом и почти никогда не находил.
— Что это вас нигде не сыщешь, и чай давно подан, и все в сборе, я уже
искала,
искала вас, ноги устали, не под
лета мне бегать; да и что это на сырой траве лежать?.. вот будет завтра насморк, непременно будет.
А. И. Герцена.)] швеи и лорды, банкиры и High Church, [ортодоксальное высшее духовенство (англ.).] феодальная развалина Дерби и осколок Февральской революции — республиканец 1848
года, старший сын королевы Виктории и босой sweeper, [мусорщик (англ.).] родившийся без родителей,
ищут наперерыв его руки, взгляда, слова.
Дома я не мог остаться; я оделся и пошел бродить зря…
искать Бакунина, Сазонова — вот Rue St.-Honore, Елисейские поля — все эти имена, сроднившиеся с давних
лет… да вот и сам Бакунин…
Год проходит благополучно. На другой
год наступает срок платить оброк — о Сережке ни слуху ни духу. Толкнулся Стрелков к последнему хозяину, у которого он жил, но там сказали, что Сережка несколько недель тому назад ушел к Троице Богу молиться и с тех пор не возвращался.
Искал,
искал его Стрелков по Москве, на извозчиков разорился, но так и не нашел.
Года четыре я по губернии шатался, все невесты
искал.
С утра до вечера, зимой и
летом, Петр Спиридоныч ковылял, постукивая деревяжкой, по базару, гостиному двору, набережной, заходил к толстосумам,
искал, нюхал и, конечно, доискивался и донюхивался.
В те
годы часто более
искали экстаза, чем истины.
А ствольщик вслед за брандмейстером лезет в неизвестное помещение, полное дыма, и, рискуя задохнуться или быть взорванным каким-нибудь запасом керосина,
ищет, где огонь, и заливает его… Трудно зимой, но невыносимо
летом, когда пожары часты.
На следующий
год мне запомнился, впрочем, один случай ее применения: два гимназиста убежали из дому, направляясь в девственные степи Америки
искать приключений…
— Ну, это еще ничего, — сказал он весело. И затем, вздохнув, прибавил: —
Лет через десять буду жарить слово в слово. Ах, господа, господа! Вы вот смеетесь над нами и не понимаете, какая это в сущности трагедия. Сначала вcе так живо! Сам еще учишься,
ищешь новой мысли, яркого выражения… А там
год за
годом, — застываешь, отливаешься в форму…
Несколько вечеров подряд она рассказывала историю отца, такую же интересную, как все ее истории: отец был сыном солдата, дослужившегося до офицеров и сосланного в Сибирь за жестокость с подчиненными ему; там, где-то в Сибири, и родился мой отец. Жилось ему плохо, уже с малых
лет он стал бегать из дома; однажды дедушка
искал его по лесу с собаками, как зайца; другой раз, поймав, стал так бить, что соседи отняли ребенка и спрятали его.
Как в конце XVIII и начале XIX в., у нас
искали в эти
годы настоящего розенкрейцерства,
искали то у Р. Штейнера, то в разных тайных обществах.
Хотя дух от целой тетеревиной выводки весьма силен и даже тупая собака горячо
ищет по ее следам, но знойное время
года много ей мешает: по ранним утрам и поздним вечерам сильная роса заливает чутье, а в продолжение дня жар и духота скоро утомляют собаку, и притом пыль от иных отцветших цветков и засохших листьев бросается ей в нос и также отбивает чутье, а потому нужна собака нестомчивая, с чутьем тонким и верхним, Не имеющая же этих качеств, разбирая бесчисленные и перепутанные нити следов, сейчас загорится и отупеет, ибо тетеревята бегают невероятно много.
Послала дорогу
искать ямщика,
Кибитку рогожей закрыла,
Подумала: верно, уж полночь близка,
Пружинку часов подавила:
Двенадцать ударило! Кончился
год,
И новый успел народиться!
Откинув циновку, гляжу я вперед —
По-прежнему вьюга крутится.
Какое ей дело до наших скорбей,
До нашего нового
года?
И я равнодушна к тревоге твоей
И к стонам твоим, непогода!
Своя у меня роковая тоска,
И с ней я борюсь одиноко…
— Ваши-то мочегане пошли свою землю в орде
искать, — говорил Мосей убежденным тоном, — потому как народ пригонный, с расейской стороны… А наше дело особенное: наши деды на Самосадке еще до Устюжанинова жили. Нас неправильно к заводам приписали в казенное время… И бумага у нас есть, штобы обернуть на старое. Который
год теперь собираемся выправлять эту самую бумагу, да только согласиться не можем промежду себя. Тоже у нас этих разговоров весьма достаточно, а розним…
Ни
лета мои, ни положение, ни домашние обстоятельства не позволяют мне
искать чего-нибудь нового, приятного, когда все около меня загадочно и неопределенно.
Николай приехал ревизовать суды второй степени в Херсонской и Таврической губерниях. Пробудет на юге
год — он
искал этого поручения, чтоб жена могла поправиться здоровьем в Крыму; у нее бросилась золотуха на голову, была крепко больна: надобно было поехать или в Палерму, или в Крым. Второе они нашли удобнейшим.
Три
года продолжалось ее светское течение, два
года за нею ухаживали,
искали ее внимания и ее руки, а на третий она через пятые руки получила из Петербурга маленькую записочку от стройного гвардейского офицера, привозившего ей два
года назад букет от покойного императора.
Громадное животное, отогнанное стадом за преклонность
лет и тяжесть своего тела, очевидно, уж было очень старо и
искало покоя у готового сена.
Право, я вот теперь смотритель, и, слава богу, двадцать пятый
год, и пенсийка уж недалеко: всяких людей видал, и всяких терпел, и со всеми сживался, ни одного учителя во всю службу не представил ни к перемещению, ни к отставке, а воображаю себе, будь у меня в числе наставников твой брат, непременно должен бы
искать случая от него освободиться.
За свою двадцатилетнюю службу я должен теперь, на старости
лет, идти на улицу
искать свой черствый кусок хлеба…
Конечно, в манерах наших женщин (не всех, однако ж; даже и в этом смысле есть замечательные исключения) нельзя
искать той женственной прелести, се fini, ce vaporeux, [той утонченности, той воздушности (франц.)] которые так поразительно действуют в женщинах высшего общества (tu en sais quelque chose, pauvre petite mere, toi, qui, a trente six ans, as failli tourner la tete au philosophe de Chizzlhurst [ты, в тридцать шесть
лет чуть не вскружившая голову чизльгёрстскому философу, ты в этом знаешь толк, милая мамочка (франц.)]), но зато у них есть непринужденность жеста и очень большая свобода слова, что, согласись, имеет тоже очень большую цену.
— Не говорите, сударь! Такого подлеца, как этот самый Осип Иванов, днем с огнем
поискать! Живого и мертвого готов ободрать. У нас в К. такую механику завел, что хоть брось торговать. Одно обидно: все видели, у всех на знати, как он на постоялом,
лет тридцать тому назад, извозчиков овсом обмеривал!
Помнил ли я ее? О да, я помнил ее! Я помнил, как, бывало, просыпаясь ночью, я
искал в темноте ее нежные руки и крепко прижимался к ним, покрывая их поцелуями. Я помнил ее, когда она сидела больная перед открытым окном и грустно оглядывала чудную весеннюю картину, прощаясь с нею в последний
год своей жизни.
Я не могла удержаться от слез и смеха, слушая бедного старика; ведь умел же налгать, когда нужда пришла! Книги были перенесены в комнату Покровского и поставлены на полку. Покровский тотчас угадал истину. Старика пригласили обедать. Этот день мы все были так веселы. После обеда играли в фанты, в карты; Саша резвилась, я от нее не отставала. Покровский был ко мне внимателен и все
искал случая поговорить со мною наедине, но я не давалась. Это был лучший день в целые четыре
года моей жизни.