Неточные совпадения
Рядом с красотой — видел ваши заблуждения, страсти, падения, падал сам, увлекаясь вами, и вставал опять и все звал вас, на высокую
гору, искушая — не дьявольской заманкой, не царством суеты, звал
именем другой силы на путь совершенствования самих себя, а с собой и нас: детей, отцов, братьев, мужей и… друзей ваших!
Бен в первый раз только спросил об
имени каждого из нас, и мы тут же, на
горе, обменялись с ним карточками.
А вот вы едете от Охотского моря, как ехал я, по таким местам, которые еще ждут
имен в наших географиях, да и весь край этот не все у нас, в Европе, назовут по
имени и не все знают его пределы и жителей, реки,
горы; а вы едете по нем и видите поверстные столбы, мосты, из которых один тянется на тысячу шагов.
Между Дагды и Нунгини высятся скалистые сопки, из которых особенно выделяются вершины Ада и Тыонгони. Река Дагды принимает в себя справа еще две реки: Малу-Сагды, Малу-Наиса — и два ключа: Эйфу и Адани, текущие с
горы того же
имени, а слева — несколько маленьких речек: Джеиджа, Ада 1-я, Ада 2-я и Тыонгони. От устья Дагды в три дня можно дойти до Сихотэ-Алиня.
С плоскогорья Лао-бей-лаза стекают два ключа: Кямту и Сигими-Бяса. Далее, с правой стороны, в Бикин впадают: река Бей-си-лаза, стекающая с
горы того же
имени, маленький ключик Музейза [У-цзей (хе) — речка сепий.] и река Лаохозен [Лао-ху-цзен — опасающийся (этого места) тигр.], получившая свое название от слова «лахоу», что значит «тигр». По рассказам удэгейцев, несколько лет назад появился тигр, который постоянно ходил по соболиным ловушкам, ломал западни и пожирал все, что в них попадалось.
Обогнув
гору Даютай, Алчан, как уже выше было сказано, входит в старое русло Бикина и по пути принимает в себя с правой стороны еще три обильных водой притока: Ольду (по-китайски Култухе), Таудахе [Да-ю-тай — большая старинная башня.] и Малую Лултухе. Алчан впадает в Бикин в 10 км к югу от станции железной дороги того же
имени. Долина его издавна славится как хорошее охотничье угодье и как место женьшеневого промысла.
В нижнем течении Тайцзибери имеет следующие притоки: с правой стороны Цологоузу [Цао-ло-гоу-цзы — долина с завядшей травой.] (12 км), Чанцзуйзу [Чан-цзун-цзы — длинный клюв.], с
горой того же
имени, и Сибичу [Си-бэй-ча — северо-западная развилина.]; потом следуют: Ханихеза [Хань-хэ-цзы — пересыхающая река...
Между их устьями есть
гора Ломаза-Цзун [Лао-ма-цзы-гоу — тигровый след.], далее будут речки Мыдагауза [Май-да-гоу-цзы — большая каменноугольная долина.] (6 км) и
гора того же
имени и наконец речка Сяо-Шибахе [Сяо-си-бей-хэ — малая северо-западная река.] (25 км).
В Уссурийском крае реки,
горы и мысы на берегу моря имеют различные названия. Это произошло оттого, что туземцы называют их по-своему, китайцы — по-своему, а русские, в свою очередь, окрестили их своими
именами. Поэтому, чтобы избежать путаницы, следует там, где живут китайцы, придерживаться названий китайских, там, где обитают тазы, не следует руководствоваться названиями, данными русскими. Последние имеют место только на картах и местным жителям совершенно не известны.
Тут он приблизился к хате; окно было отперто; лучи месяца проходили чрез него и падали на спящую перед ним Ганну; голова ее оперлась на руку; щеки тихо
горели; губы шевелились, неясно произнося его
имя.
Если же везде сухо, то степные пожары производят иногда гибельные опустошения: огонь, раздуваемый и гонимый ветром, бежит с неимоверною быстротою, истребляя на своем пути все, что может
гореть: стога зимовавшего в степях сена, лесные колки, [Колком называется, независимо от своей фигуры, всякий отдельный лес; у псовых охотников он носит
имя острова] даже гумна с хлебными копнами, а иногда и самые деревни.
В Москве жил один старик, один «генерал», то есть действительный статский советник, с немецким
именем; он всю свою жизнь таскался по острогам и по преступникам; каждая пересыльная партия в Сибирь знала заранее, что на Воробьевых
горах ее посетит «старичок генерал».
Они не стремились окреститься во
имя какой бы то ни было теории, а просто, наивно и честно желали добра и
горели нетерпением всячески ему содействовать.
Он ошибся
именем и не заметил того, с явною досадою не находя колокольчика. Но колокольчика и не было. Я подергал ручку замка, и Мавра тотчас же нам отворила, суетливо встречая нас. В кухне, отделявшейся от крошечной передней деревянной перегородкой, сквозь отворенную дверь заметны были некоторые приготовления: все было как-то не по-всегдашнему, вытерто и вычищено; в печи
горел огонь; на столе стояла какая-то новая посуда. Видно было, что нас ждали. Мавра бросилась снимать наши пальто.
Вспоминаю каждый твой шаг, улыбку, взгляд, звук твоей походки. Сладкой грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны мои последние воспоминания. Но я не причиню тебе
горя. Я ухожу один, молча, так угодно было Богу и судьбе. «Да святится
имя Твое».
Жандармский ключ бежал по дну глубокого оврага, спускаясь к Оке, овраг отрезал от города поле, названное
именем древнего бога — Ярило. На этом поле, по семикам, городское мещанство устраивало гулянье; бабушка говорила мне, что в годы ее молодости народ еще веровал Яриле и приносил ему жертву: брали колесо, обвертывали его смоленой паклей и, пустив под
гору, с криками, с песнями, следили — докатится ли огненное колесо до Оки. Если докатится, бог Ярило принял жертву: лето будет солнечное и счастливое.
— Элдар, — прошептал Хаджи-Мурат, и Элдар, услыхав свое
имя и, главное, голос своего мюршида, вскочил на сильные ноги, оправляя папаху. Хаджи-Мурат надел оружие на бурку. Элдар сделал то же. И оба молча вышли из сакли под навес. Черноглазый мальчик подвел лошадей. На стук копыт по убитой дороге улицы чья-то голова высунулась из двери соседней сакли, и, стуча деревянными башмаками, пробежал какой-то человек в
гору к мечети.
Грянет наконец мое
имя, и тогда —
горе врагам моим!» Но гений, покамест еще собирался прославиться, требовал награды немедленной.
…А ведь странно, однако, что я до сих пор, до двадцати лет, никого не любила! Мне кажется, что у Д. (буду называть его Д., мне нравится это
имя: Дмитрий) оттого так ясно на душе, что он весь отдался своему делу, своей мечте. Из чего ему волноваться? Кто отдался весь… весь… весь… тому
горя мало, тот уж ни за что не отвечает. Не я хочу: то хочет. Кстати, и он, и я, мы одни цветы любим. Я сегодня сорвала розу. Один лепесток упал, он его поднял… Я ему отдала всю розу.
Это
имя, как говорит предание, дано
горе потому, что на ней будто бы башкирцы совершали торжественное молебствие после уразы, то есть поста.
Он смотрел им вслед, провожал донельзя мелькание белого бурнуса между березками. Она не имела силы обернуться. Вольдемар остался. «Да неужели, — думал он, — я должен оставить ее, и навсегда!» Он положил голову на руку, закрыл глаза и с полчаса сидел уничтоженный, задавленный
горем, как вдруг кто-то его назвал по
имени; он поднял голову и едва узнал общее советничье лицо советника; Бельтов сухо поклонился ему.
Стоило только ей произнести
имена Гришки и Захара, она мгновенно забывала свое
горе и вся превращалась в негодование.
— Пощади нас! — сказала сестра, поднимаясь. — Отец в страшном
горе, а я больна, схожу с ума. Что с тобою будет? — спрашивала она, рыдая и протягивая ко мне руки. — Прошу тебя, умоляю,
именем нашей покойной мамы прошу: иди опять на службу!
Нет, нам эта багатель не к прибыли: нам надо помнить, что
горе тому, у кого
имя важнее дел его…
Уважая род как преемство известных добрых преданий, которые, по ее мнению, должны были служить для потомков побуждением беречь и по мере сил увеличивать добрую славу предков, княгиня отнюдь не была почитательницею породы и даже довольно вульгарно выражалась, что «плохого князя и телята лижут;
горе тому, у кого
имя важнее дел его».
Все еще мальчик, несмотря на пролитую кровь и на свой грозный вид и
имя, узнал он впервые то мучительнейшее
горе благородной души, когда не понимается чистое и несправедливо подозревается благородное.
Он спрашивал о предместье Лисса, называвшемся так со старинных времен, когда города почти не было, а на каменных столбах мыса, окрещенного
именем «Сигнальный Пустырь»,
горели ночью смоляные бочки, зажигавшиеся с разрешения колониальных отрядов, как знак, что суда могут войти в Сигнальную бухту. Ныне Сигнальный Пустырь был довольно населенное место со своей таможней, почтой и другими подобными учреждениями.
— Теперь я понял, — сказал Ганувер. — Откройтесь! Говорите все. Вы были гостями у меня. Я был с вами любезен, клянусь, — я вам верил. Вы украли мое отчаяние, из моего
горя вы сделали воровскую отмычку! Вы, вы, Дигэ, сделали это! Что вы, безумные, хотели от меня? Денег?
Имени? Жизни?
Здесь был Себех, чтимый в Фаюмэ под видом крокодила, и Тоот, бог луны, изображаемый как ибис, в городе Хмуну, и солнечный бог
Гор, которому в Эдфу был посвящен копчик, и Баст из Бубаса, под видом кошки, Шу, бог воздуха — лев, Пта — апис, Гатор — богиня веселья — корова, Анубис, бог бальзамирования, с головою шакала, и Монту из Гормона, и коптский Мину, и богиня неба Нейт из Саиса, и, наконец, в виде овна, страшный бог,
имя которого не произносилось и которого называли Хентиементу, что значит «Живущий на Западе».
Она
сгорела не даром: пал великий завоеватель, освобождена явно благословлявшая нас, а втайне уже замышлявшая козни Европа,
имя русского народа стояло на высшей степени славы, и не грустно, а весело было смотреть на шумно строящуюся, неприбранную, заваленную строительными припасами Москву.
А по краям дороги, под деревьями, как две пёстрые ленты, тянутся нищие — сидят и лежат больные, увечные, покрытые гнойными язвами, безрукие, безногие, слепые… Извиваются по земле истощённые тела, дрожат в воздухе уродливые руки и ноги, простираясь к людям, чтобы разбудить их жалость. Стонут, воют нищие,
горят на солнце их раны; просят они и требуют
именем божиим копейки себе; много лиц без глаз, на иных глаза
горят, как угли; неустанно грызёт боль тела и кости, — они подобны страшным цветам.
Уже орлы наши парили под небесами Востока; уже крылатая молва несла в страны Великого Могола
имя Российской Монархини; уже воинство наше, то подымаясь к облакам на хребте
гор туманных, то опускаясь в глубокие долины, дошло до славных врат Каспийских; уже стена Кавказская, памятник величия древних Монархов Персии, расступилась перед оным; уже смелый вождь его приял сребряные ключи Дербента из рук старца, который в юности своей вручал их Петру Великому, и сей град, основанный, по восточному преданию, Александром Македонским, осенился знаменами Екатерины… когда всемогущая Судьба пресекла дни Монархини и течение побед Ее.
Митрополит Иоанн писал в конце XI века: «О,
горе вам, яко
имя мое вас ради хулу приимает во языцех!
И когда тот повернулся к нему лицом, он чуть не отшатнулся в испуге: столько дикой злобы и ненависти
горело в безумных глазах. Но увидав фельдшера, он тотчас же переменил выражение лица и послушно пошел за ним, не сказав ни одного слова, как будто погруженный в глубокую думу. Они прошли в докторский кабинет; больной сам встал на платформу небольших десятичных весов: фельдшер, свесив его, отметил в книге против его
имени 109 фунтов. На другой день было 107, на третий 106.
Марья, да сестра Ульянья, сами говорили, чтоб у раба божия (
имя) щеки не пухли, зубы не болели век по веку, от ныне до веку, тем моим словом ключ и замок; ключ в воду, а замок в
гору».
Еще у нас был любимый разговор о хозяевах гостиницы: как кто из них пошел в
гору. Вот где я узнал настоящие «Тайны мадридского двора»! Что ни
имя — то преступление: грабеж, убийство или еще хуже.
В рассказах о нечистоте местных нравов много неправды, он презирал их и знал, что такие рассказы в большинстве сочиняются людьми, которые сами бы охотно грешили, если б умели; но когда дама села за соседний стол в трех шагах от него, ему вспомнились эти рассказы о легких победах, о поездках в
горы, и соблазнительная мысль о скорой, мимолетной связи, о романе с неизвестною женщиной, которой не знаешь по
имени и фамилии, вдруг овладела им.
И
горе той, чей шепот сонный
Чужое
имя призывал
Или подруге благосклонной
Порочны мысли доверял!
— У вас
горе, я понимаю, но ведь приглашаю я вас не зубы лечить, не в эксперты, а спасать жизнь человеческую! — продолжал он умолять, как нищий. — Эта жизнь выше всякого личного
горя! Ну, я прошу мужества, подвига! Во
имя человеколюбия!
— Зачем врать, Сергей Андреич? Это будет неблагородно-с! — пяля изо всей силы кверху брови, сказал Алексей. — У маклера извольте спросить, у Олисова, вот тут под
горой, изволите, чать, знать… А сегодняшнего числа каменный дом невеста на мое
имя покупает… Наследников купца Рыкалова не знаете ли?.. Вот тут, маненько повыше вас — по Ильинке-то, к Сергию если поворотить.
Там некогда в
горах, сердечной думы полный,
Над морем я влачил задумчивую лень,
Когда на хижины сходила ночи тень —
И дева юная во мгле тебя искала
И
именем своим подругам называла.
В России редко найдется место красивее
гор Жегулевских, известных просто под
именем Жегулей.
В продолжение менее чем полутора часа
сгорело около двадцати пяти домов, со службами, в том числе и находившаяся на берегу речки, на Георгиевской улице, часовня во
имя Смоленской Божией Матери, заложенная Петром Великим в 1703 году.
— Кто говорил! — пылко подхватила Нина, и большие, выразительные глаза ее загорелись неспокойными огоньками. — Дядя Георгий говорил мне это, моя старшая названная сестра Люда говорила, знакомые, слуги, все… все… Весь
Гори знает твое
имя, твои ужасные подвиги… Весь
Гори говорит о том, как ты проливаешь кровь невинных… Говорят…
— Разве ты не знаешь, красавица, что в
горах Кавказа не спрашивают
имени встречного? Ведь я не спрашиваю тебя, почему ты, девушка, носишься в такую ночь в
горах, одетая джигитом?
Не о нем ли говорится и в Апокалипсисе: «И услышал я, и вот Агнец стоит на
горе Сионе, и с ним 144 000, у которых
имя Отца Его написано на челах» (указуется на их особое отношение к ипостаси Отца).
Поводом послужила книга схимонаха Илариона «На
горах Кавказа» (3‑е изд., Киев, 1912), в которой, в частности, утверждалось: «В
имени Божием присутствует Сам Бог — всем своим существом и всеми своими бесконечными свойствами» (с. 16).
Рассказывают, что на
гору Городину сходил бог Саваоф, под
именем «верховного гостя», что долгое время жил он среди людей Божьих, и недавно еще было новое его сошествие в виде иерусалимского старца.
Монастырь согради на
горе возле твоего села, согради его во
имя Спаса милостивого, и не будет забвенно на земле
имя твое, станут люди честну́ю обитель звать Княж-Хабаровым монастырем.
Она была бела, как белый борт лодки, носившей ее
имя. Отчаянием
горели ее глаза… Весь ужас сознания неминуемой гибели глядел из них, полчаса еще тому назад таких радостных и счастливых. Нан слегка поднялась и вытянулась у борта.