Не могу передать, как действует такое обращение человека, одним поворотом языка приказывающего судьбе перенести Санди
из небытия в капитаны. От самых моих ног до макушки поднималась нервная теплота. Едва принимался я думать о перемене
жизни, как мысли эти перебивались картинами, галереей, Ганувером, Молли и всем, что я испытал здесь, и мне казалось, что я вот-вот полечу.
Хотя Он нигде, но все чрез Него, а
в Нем, как не существующем, ничто (ως μη δντι μηδέν)
из всего, и напротив, все
в Нем, как везде сущем; с другой стороны, чрез Него все, потому что Он сам нигде и наполняет все как всюду сущий» (S. Maximi Scholia in 1. de d. п., col. 204–205).], αΰτΟ δε ουδέν (и именно ουδέν, а не μηδέν), как изъятое
из всего сущего (ως πάντων ύπερουσίως έξηρημένων), ибо оно выше всякого качества, движения,
жизни, воображения, представления, имени, слов, разума, размышления, сущности, состояния, положения, единения, границы, безграничности и всего существующего» (ib.) [Св. Максим комментирует эту мысль так: «Он сам есть виновник и ничто (μηδέν), ибо все, как последствие, вытекает
из Него, согласно причинам как бытия, так и
небытия; ведь само ничто есть лишение (στέρησις), ибо оно имеет бытие чрез то, что оно есть ничто
из существующего; а не сущий (μη ων) существует чрез бытие и сверхбытие (ΰπερεΐναι), будучи всем, как Творец, и ничто, как превышающий все (ΰπερβεβηκώς), а еще более будучи трансцендентным и сверхбытийным» (ιϊπεραναβεβηκώς και ύπερουσίως ων) (S.
В том, что
небытие, ничто, сделалось материей бытия, было вызвано к
жизни, сказалась самоотверженная любовь Божия и безмерное божественное смирение;
в этом же проявилась и безмерная мудрость, и всемогущество Божие, создающее мир
из ничего.
Один
из современных сынов Достоевского, поместившийся под знаком «вечности», пишет: «Над бездной всеобщего и окончательного
небытия хотят позитивисты устроить
жизнь, облегчить существование, ослабить страдания этого малого, короткого, узкого, призрачного
в своей бессмысленности бытия. Веселые позитивисты, поющие хвалу
жизни, должны понимать
жизнь как «пир во время чумы»… Только опустошенные, плоские, лакейски-самодовольные души не чувствуют ужаса этой «чумы» и невозможности этого «пира».