Неточные совпадения
А с левой стороны, из-за холмов, выкатилась большая, оранжевая луна, тогда как с правой двигалась туча, мохнатая, точно
шкура медведя, ее встряхивали молнии, но грома не было слышно, и молнии были не страшны.
«Нет, это тяжело надевать, — перебил кто-то, — в двойной кухлянке не поворотишься. А вы лучше под одинакую кухлянку купите пыжиковое пальто, — вот и все». — «Что это такое пыжиковое пальто?» — «Это пальто
из шкур молодых оленей».
Видя мое раздумье, один
из жителей посоветовал обратиться к Алексею Яковличу, к Петру Федорычу или к Александру Андреянычу да Ксенофонту Петровичу: у них-де должны быть и дохи и медвежьи
шкуры.
Якутки были в высоких остроконечных шапках
из оленьей
шкуры, в белом балахоне и в знаменитых сарах.
«Лучше всего вам кухлянку купить, особенно двойную…» — сказал другой, вслушавшийся в наш разговор. «Что это такое кухлянка?» — спросил я. «Это такая рубашка
из оленьей
шкуры, шерстью вверх. А если купите двойную, то есть и снизу такая же шерсть, так никакой шубы не надо».
— «Посмотрите! — сказал нам князь Оболенский, — он змеиную
шкуру из Бразилии положил поближе, а тулуп запрятал!» — «Да я думал, что шкуру-то можно и выбросить, — сказал Иван, — а тулупчика-то жаль».
Кабинет Веревкина был обставлен, как всякий адвокатский кабинет: мебель во вкусе трактирной роскоши, голые красавицы на стенах, медвежья
шкура у письменного стола, пикантные статуэтки
из терракоты на столе и т. д.
Здесь были
шкуры зверей, оленьи панты, медвежья желчь, собольи и беличьи меха, бумажные свечи, свертки с чаем, новые топоры, плотничьи и огородные инструменты, луки, настораживаемые на зверей, охотничье копье, фитильное ружье, приспособления для носки на спине грузов, одежда, посуда, еще не бывшая в употреблении, китайская синяя даба, белая и черная материя, одеяла, новые улы, сухая трава для обуви, веревки и тулузы [Корзины, сплетенные
из прутьев и оклеенные материей, похожей на бумагу, но настолько прочной, что она не пропускает даже спирт.] с маслом.
С первого же взгляда я узнал маньчжурскую пантеру, называемую местными жителями барсом. Этот великолепный представитель кошачьих был
из числа крупных. Длина его тела от носа до корня хвоста равнялась 1,4 м.
Шкура пантеры, ржаво-желтая по бокам и на спине и белая на брюхе, была покрыта черными пятнами, причем пятна эти располагались рядами, как полосы у тигра. С боков, на лапах и на голове они были сплошные и мелкие, а на шее, спине и хвосте — крупные, кольцевые.
Чего тут только не было: порожний мешок из-под муки, 2 старенькие рубашки, свиток тонких ремней, пучок веревок, старые унты, гильзы от ружья, пороховница, свинец, коробочка с капсулями, полотнище палатки, козья
шкура, кусок кирпичного чая вместе с листовым табаком, банка из-под консервов, шило, маленький топор, жестяная коробочка, спички, кремень, огниво, трут, смолье для растопок, береста, еще какая-то баночка, кружка, маленький котелок, туземный кривой ножик, жильные нитки, 2 иголки, пустая катушка, какая-то сухая трава, кабанья желчь, зубы и когти медведя, копытца кабарги и рысьи кости, нанизанные на веревочку 2 медные пуговицы и множество разного хлама.
«Между прочим, после долгих требований ключа был отперт сарай, принадлежащий мяснику Ивану Кузьмину Леонову.
Из сарая этого по двору сочилась кровавая жидкость от сложенных в нем нескольких сот гнилых
шкур. Следующий сарай для уборки битого скота, принадлежащий братьям Андреевым, оказался чуть ли не хуже первого. Солонина вся в червях и т. п. Когда отворили дверь — стаи крыс выскакивали
из ящиков с мясной тухлятиной, грузно шлепались и исчезали в подполье!.. И так везде… везде».
На ночь о. Ираклий залезал обыкновенно в мешок
из бараньей
шкуры; в мешке у него были и табак и часы.
Если есть собаки, то вялые, не злые, которые, как я говорил уже, лают на одних только гиляков, вероятно, потому, что те носят обувь
из собачьей
шкуры.
— А ты не больно того… — огрызался он
из своей засады. — Слава богу, не казенное время, чтобы с живого человека три
шкуры драть! Да…
— Ну тебя в болото! — почти крикнула она. — Знаю я вас! Чулки тебе штопать? На керосинке стряпать? Ночей из-за тебя не спать, когда ты со своими коротковолосыми будешь болты болтать? А как ты заделаешься доктором, или адвокатом, или чиновником, так меня же в спину коленом: пошла, мол, на улицу, публичная
шкура, жизнь ты мою молодую заела. Хочу на порядочной жениться, на чистой, на невинной…
На подъезде картинно лежали два датских дога; на звонок
из передней, как вспугнутый вальдшнеп, оторопело выбегал в серой официальной куртке дежурный лесообъездчик; на лестнице тянулся мягкий ковер; кабинет хозяина был убран на охотничий манер, с целым арсеналом оружия, с лосиными и оленьими рогами, с чучелами соколов и громадной медвежьей
шкурой на полу.
Само собой разумеется, что западные люди, выслушивая эти рассказы, выводили
из них не особенно лестные для России заключения. Страна эта, говорили они, бедная, населенная лапотниками и мякинниками. Когда-то она торговала с Византией
шкурами, воском и медом, но ныне, когда
шкуры спущены, а воск и мед за недоимки пошли, торговать стало нечем. Поэтому нет у нее ни баланса, ни монетной единицы, а остались только желтенькие бумажки, да и те имеют свойство только вызывать веселость местных культурных людей.
Были великие поэты, великие мыслители, и ни один
из них не упоминал о"
шкуре", ни один не указывал на принцип самосохранения, как на окончательную цель человеческих стремлений.
Боязнь за"
шкуру", за завтрашний день — вот основной тезис,
из которого отправляется современный русский человек, и это смутное ожидание вечно грозящей опасности уничтожает в нем не только позыв к деятельности, но и к самой жизни.
В конечных результатах, жизненные тревоги последнего времени настолько уж развратили нас, что каждый в своих действиях и суждениях почти исключительно выходит
из представления о"
шкуре".
Выходит
из рядов Тяпкин-Ляпкин и отдувается. Разумеется, ищут, где у него
шкура, и не находят. На нет и суда нет — ступай с глаз долой… бунтовщик! Тяпкин-Ляпкин смотрит веселее: слава богу, отделался! Мы тоже наматываем себе на ус: значит,"проникать","рассматривать","обсуждать"не велено. А все-таки каким же образом дани платить? — вот, брат, так штука!
— Нынче уж и нас, адвокатов, в неблагонамеренности заподозрели, — сообщает адвокат из-под Углича. — Мы
шкуру с живого содрать готовы — кажется, чего уж! — а они кричат: неблагонамеренные!
Таков неумолимый закон судеб! Как часто человек, в пылу непредусмотрительной гордыни, сулит содрать
шкуру со всего живущего — и вдруг — открывается трап, и он сам проваливается в преисподнюю…
Из ликующего делается стенящим, — а те, которые вчера ожидали содрания кожи, внезапно расправляют крылья и начинают дразниться: что, взял? гриб съел! Ах, господа, господа! а что, ежели…
— И я говорю, что глупо, да ведь разве я это от себя выдумал? Мне наплевать — только и всего. Ну, да довольно об этом. Так вы об украшении
шкуры не думаете? Бескорыстие, значит, в предмете имеете? Прекрасно. И бескорыстие — полезная штука. Потому что из-под бескорыстия-то, смотрите, какие иногда перспективы выскакивают!.. Так по рукам, что ли?
— Да что ты, атаман, с ума, что ли, спятил? Аль не слыхал, где сидит князь? Аль не слыхал, что ключи днем у Малюты, а ночью у царя под изголовьем? Что тут делать? Плетью обуха не перешибешь. Пропал он, так и пропал! Нешто из-за него и нам пропадать? Легче ему, что ли, будет, когда с нас
шкуру сдерут?
Каратаев вел жизнь самобытную: большую часть лета проводил он, разъезжая в гости по башкирским кочевьям и каждый день напиваясь допьяна кумысом; по-башкирски говорил, как башкирец; сидел верхом на лошади и не слезал с нее по целым дням, как башкирец, даже ноги у него были колесом, как у башкирца; стрелял
из лука, разбивая стрелой яйцо на дальнем расстоянии, как истинный башкирец; остальное время года жил он в каком-то чулане с печью, прямо
из сеней, целый день глядел, высунувшись, в поднятое окошко, даже зимой в жестокие морозы, прикрытый ергаком, [Ергак (обл.) — тулуп
из короткошерстных
шкур (жеребячьих, сурочьих и т. п.), сшитый шерстью наружу.] насвистывая башкирские песни и попивая, от времени до времени целительный травник или ставленый башкирский мед.
Напившись чаю и полюбовавшись с своего крылечка на горы, на утро и на Марьянку, он надевал оборванный зипун
из воловьей
шкуры, размоченную обувь, называемую поршнями, подпоясывал кинжал, брал ружье, мешочек с закуской и табаком, звал за собой собаку и отправлялся часу в шестом утра в лес за станицу.
Планы и предначертания сыплются как
из рога изобилия, а осуществлять их неведомо как: «всякий бестия на своем месте», и всяк стоит за свою
шкуру.
Затем уничтожили наспинные ранцы
из телячьей
шкуры, мехом вверх, на которых прежде в походе накатывались свернутые толстым жгутом шинели, что было и тяжело, и громоздко, и неудобно.
Родился в степи, выкормлен на кобыльем молоке, всю жизнь ест конину, пьет кумыс, пьянствует ракой, водкой
из кобыльего молока, закусывает бозой — сыром
из него же, одет весь в конскую и баранью
шкуру.
— А что ты сам за себя отвечаешь — это хорошо. Там господь знает, что выйдет
из тебя, а пока… ничего! Дело не малое, ежели человек за свои поступки сам платить хочет, своей
шкурой… Другой бы, на твоем месте, сослался на товарищей, а ты говоришь — я сам… Так и надо, Фома!.. Ты в грехе, ты и в ответе… Что, — Чумаков-то… не того… не ударил тебя? — с расстановкой спросил Игнат сына.
— Нет, уж это без всякой совести! Не было у меня такого уговору, чтобы дрова таскать. Матрос — ну, стало быть, дело твое ясное!.. А чтобы еще и дрова… спасибо! Это значит — драть с меня ту
шкуру, которой я не продал… Это уж без совести! Ишь ты, какой мастер соки-то
из людей выжимать.
Шмага. Похоже на то. Что ж делать-то!
Из своей
шкуры не вылезешь.
«Если ж, говорит, вы так поступаете с нашими, ни в чем не виноватыми солдатами, то клянусь вам честью, что я сам с первого ж
из вас сдеру с живого
шкуру!» Всех так ж это удивило; друзья князя стали было его уговаривать, чтобы он попросил извиненья у всех; он ж и слушать не хочет и кричит: «Пусть, говорит, идут со мной ж на дуэль, кто обижен мною!..»
— Ну вас к богу совсем! — проговорил Силантий, усаживаясь на приступок крыльца. — Ступайте, коли хотите, а я останусь… Тебе, Митрей, видно, охота, чтобы
шкуру спустили в волости, когда со сплаву прибежишь, — заметил он, вынимая
из котомки берестяный бурак.
Они привозили
из Африки слоновую кость, обезьян, павлинов и антилоп; богато украшенные колесницы
из Египта, живых тигров и львов, а также звериные
шкуры и меха
из Месопотамии, белоснежных коней
из Кувы, парваимский золотой песок на шестьсот шестьдесят талантов в год, красное, черное и сандаловое дерево
из страны Офир, пестрые ассурские и калахские ковры с удивительными рисунками — дружественные дары царя Тиглат-Пилеазара, художественную мозаику
из Ниневии, Нимруда и Саргона; чудные узорчатые ткани
из Хатуара; златокованые кубки
из Тира;
из Сидона — цветные стекла, а
из Пунта, близ Баб-эль-Мандеба, те редкие благовония — нард, алоэ, трость, киннамон, шафран, амбру, мускус, стакти, халван, смирну и ладан, из-за обладания которыми египетские фараоны предпринимали не раз кровавые войны.
Стояли светлые, теплые, лунные ночи — сладкие ночи любви! На ложе
из тигровых
шкур лежала обнаженная Суламифь, и царь, сидя на полу у ее ног, наполнял свой изумрудный кубок золотистым вином
из Мареотиса, и пил за здоровье своей возлюбленной, веселясь всем сердцем, и рассказывал он ей мудрые древние странные сказания. И рука Суламифи покоилась на его голове, гладила его волнистые черные волосы.
Они не могут привыкнуть к вечному движению истины, не могут раз навсегда признать, что всякое положение отрицается в пользу высшего и что только в преемственной последовательности этих положений, борений и снятий проторгается живая истина, что это ее змеиные
шкуры,
из которых она выходит свободнее и свободнее.
Петрович. И сам беру, и знаю, как люди берут, ты мне не толкун. Попался тебе баран лохматый, ну, и обстриги его. А ведь ты со
шкурой норовишь. Ты у меня с деньгами-то полбока вырвал. Я барином зажил, а ты меня сразу в нищие разжаловал. Только одна своя душа осталась, а то все ты отнял. Ты
из меня, как паук, всю кровь высосал.
На одной
из близких станций мы даже соблазнились чудесною лунною ночью и, чтобы не ночевать в душной юрте станочника, только что смазанной снаружи (на зиму) еще теплым навозом, — легли на берегу, устроив себе постели в лодках и укрывшись оленьими
шкурами.
Кроме этих внешних достоинств, он любил меня украшать и внутренними, нравственными качествами; так, например, припишет мне храбрость неимоверную в рассказе такого рода, что раз будто бы мы ехали с ним ночью и встретили медведя, и он, испугавшись, сказал: «Барин, я пущу лошадей», а я ему на это сказал: «Подержи немного, жалко медвежьей
шкуры», и убил медведя
из пистолета, тогда как я в жизнь свою воробья не застреливал.
На ногах у него были надеты торбаса
из белой, как снег, конской
шкуры.
Мигом команда моя разбежалась,
Только на лодке две пары осталось —
Сильно измокли, ослабли; в мешок
Я их поклал — и домой приволок.
За ночь больные мои отогрелись,
Высохли, выспались, плотно наелись;
Вынес я их на лужок;
из мешка
Вытряхнул, ухнул — и дали стречка!
Я проводил их всё тем же советом:
„Не попадайтесь зимой!“
Я их не бью ни весною, ни летом,
Шкура плохая, — линяет косой...
В полутьме чуть пестрели пятна тигровой
шкуры над кроватью, и женский портрет в золоченой раме выступал
из полумрака…
— На выдумки ловок, беда! Нож
из жести оконной у него, об камень выточен. А шапку видели… на окне у него лежит? Тоже сам сшил. Окно-то у него разбито, чорт ему кошку шальную и занеси. Он ее сцапал, содрал
шкуру зубами, — вот и шапка! Иголка тоже у него имеется, нитки
из тюфяка дергает… Ну, зато набожен: молитвы получше иного попа знает. Бога у него свои, а молитвы наши… Молится, да!.. И послушен тоже… Тимошка, спой песенку! Тимошка прервал молитву, взял в руки палку и повернулся к Михеичу.
— Вот воротился
из дальних стран возлюбленный сын ваш Яшка! — и своим обыкновенным тоном добавил: — Драть с него
шкуру на барабан, как овчину с барашка…
Но затем, уже довольно далеко от города, на одном
из станков какой-то грамотей, одетый в звериные
шкуры, вчитался в наше «свидетельство» и заподозрил в нем форму знакомой «дружеской бумаги», смысл и значение которой население уже разгадало.
Выпорют сначала розгами, сколько лозанов влезет, снимут с зарезанной скотины
шкуру, от крови не омытую, надевают на вора и в таком наряде водят его
из деревни в деревню со звоном в сковороды и заслоны, с криком, гиканьем, бранью и побоями.
Перелинявши, червяки сильнее стали есть, и листу пошло еще больше. Через 4 дня они опять заснули и опять стали вылезать
из шкур. Листу пошло еще больше, и они были уже ростом в осьмушку вершка. Потом через шесть дней опять заснули и вышли опять в новых
шкурах из старых, и стали уже очень велики и толсты, и мы едва поспевали готовить им лист.
Нырнет под события,
в тайниках инстинктов готовясь к прыжку,
и как будто ярясь
— посмели забыть ее! —
затрясет;
посыпятся души
из шкур.