Неточные совпадения
Если это подтверждалось, он
шел домой
с гордостью,
с трепетным волнением и долго ночью втайне готовил себя на завтра. Самые скучные, необходимые
занятия не казались ему сухи, а только необходимы: они входили глубже в основу, в ткань жизни; мысли, наблюдения, явления не складывались, молча и небрежно, в архив памяти, а придавали яркую краску каждому дню.
— Безостановочно продолжает муж после вопроса «слушаешь ли», — да, очень приятные для меня перемены, — и он довольно подробно рассказывает; да ведь она три четверти этого знает, нет, и все знает, но все равно: пусть он рассказывает, какой он добрый! и он все рассказывает: что уроки ему давно надоели, и почему в каком семействе или
с какими учениками надоели, и как
занятие в заводской конторе ему не надоело, потому что оно важно, дает влияние на народ целого завода, и как он кое-что успевает там делать: развел охотников учить грамоте, выучил их, как учить грамоте, вытянул из фирмы плату этим учителям, доказавши, что работники от этого будут меньше портить машины и работу, потому что от этого
пойдет уменьшение прогулов и пьяных глаз, плату самую пустую, конечно, и как он оттягивает рабочих от пьянства, и для этого часто бывает в их харчевнях, — и мало ли что такое.
Жизнь Грановского в Берлине
с Станкевичем была, по рассказам одного и письмам другого, одной из ярко-светлых полос его существования, где избыток молодости, сил, первых страстных порывов, беззлобной иронии и шалости —
шли вместе
с серьезными учеными
занятиями, и все это согретое, обнятое горячей, глубокой дружбой, такой, какою дружба только бывает в юности.
Главное
занятие его, сверх езды за каретой, —
занятие, добровольно возложенное им на себя, состояло в обучении мальчишек аристократическим манерам передней. Когда он был трезв, дело еще
шло кой-как
с рук, но когда у него в голове шумело, он становился педантом и тираном до невероятной степени. Я иногда вступался за моих приятелей, но мой авторитет мало действовал на римский характер Бакая; он отворял мне дверь в залу и говорил...
Чтобы промышлять охотой, надо быть свободным, отважным и здоровым, ссыльные же, в громадном большинстве, люди слабохарактерные, нерешительные, неврастеники; они на родине не были охотниками и не умеют обращаться
с ружьем, и их угнетенным душам до такой степени чуждо это вольное
занятие, что поселенец в нужде скорее предпочтет, под страхом наказания, зарезать теленка, взятого из казны в долг, чем
пойти стрелять глухарей или зайцев.
— Да, на казенной-то службе еще потерпят, — вторил ей Семен Александрыч, — а вот частные
занятия… Признаюсь, и у меня мурашки по коже при этой мысли ползают! Однако что же ты, наконец! все
слава богу, а тебе
с чего-то вздумалось!
— Ну, да и это хорошо; ты меня не поймешь, — и я
пошел к себе на верх, сказав St.-Jérôme’у, что
иду заниматься, но, собственно,
с тем, чтобы до исповеди, до которой оставалось часа полтора, написать себе на всю жизнь расписание своих обязанностей и
занятий, изложить на бумаге цель своей жизни и правила, по которым всегда уже, не отступая, действовать.
Обыкновение служить по найму,
с одной стороны, по-видимому несправедливое, потому что богатый всегда от службы избавлен, а бедный всегда несет ее,
с другой стороны полезно: ибо — 1-е, теперь всякий казак, выступающий в поход, имеет возможность хорошо одеться и вооружиться; 2-е, он, оставляя семейство свое, может уделить оному довольно денег на содержание во время своей отлучки; 3-е, человек, занимающийся промыслом каким-нибудь или работою, полезен для него и для других, не принужден бросать
занятий своих и невольно
идти на службу, которую бы отправлял очень неисправно.
— Кому наука в пользу, а у кого только ум путается. Сестра — женщина непонимающая, норовит все по-благородному и хочет, чтоб из Егорки ученый вышел, а того не понимает, что я и при своих
занятиях мог бы Егорку навек осчастливить. Я это к тому вам объясняю, что ежели все
пойдут в ученые да в благородные, тогда некому будет торговать и хлеб сеять. Все
с голоду поумирают.
— Мужское самолюбие его было задето,
слава искусного пропагандиста страдала в столкновениях
с этой девушкой, он раздражался, несколько раз удачно высмеивал ее, но и она ему платила тем же, невольно возбуждая в нем уважение, заставляя его особенно тщательно готовиться к
занятиям с кружком, где была она.
Он
пошёл на службу успокоенный и
с того дня начал оставаться на вечерние
занятия, а домой возвращался медленно, чтобы приходить позднее. Ему было трудно наедине
с женщиной, он боялся говорить
с нею, ожидая, что Раиса вспомнит ту ночь, когда она уничтожила хилое, но дорогое Евсею его чувство к ней.
— В самом деле, — сказала Ажогина тихо, подходя ко мне и пристально глядя в лицо, — в самом деле, если это отвлекает вас от серьезных
занятий, — она потянула из моих рук тетрадь, — то вы можете передать кому-нибудь другому. Не беспокойтесь, мой друг,
идите себе
с богом.
Наталье было сперва неловко
идти рядом
с Рудиным по одной дорожке; потом ей немного легче стало. Он начал расспрашивать ее о
занятиях, о том, как ей нравится деревня. Она отвечала не без робости, но без той торопливой застенчивости, которую так часто и выдают и принимают за стыдливость. Сердце у ней билось.
Что делать Юрию? — в деревне, в глуши? — следовать ли за отцом! — нет, он не находит удовольствия в войне
с животными; — он остался дома, бродит по комнатам, ищет рассеянья, обрывает клочки раскрашенных обоев; чудные
занятия для души и тела; — но что-то мелькнуло за углом… женское платье; — он
идет в ту сторону, и вступает в небольшую комнату, освещенную полуденным солнцем; ее воздух имел в себе что-то особенное, роскошное; он, казалось, был оживлен присутствием юной пламенной девушки.
Параллельно
с занятиями науки
шла и охота за птичками. Мы
с Митькой очень хорошо знали, что птичка, спугнутая
с яиц, бросит их высиживать, а потому, разыскавши в садовых кустах или в лесу птичку на яйцах, мы довольствовались наслаждением видеть, как она неподвижно припадает на своем гнездышке, недоверчиво смотря блестящими глазками на любопытных, очевидно, не зная наверное, открыта ли она или нет. Но когда молодые уже вывелись, птичка не покидает детей даже спугнутая
с гнезда.
Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно
с получаемым жалованьем и собственной прихотью, — когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых
занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, — когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего,
идет просто к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты
с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов
с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.
Помолившись за раннею обедней и напившись чаю у Виктора, друзья
шли в свое инженерное училище, в офицерские классы, где оставались положенное время, а потом уходили домой, скромно трапезовали и все остальное время дня проводили за учебными
занятиями, а покончив
с ними, читали богословские и религиозные книги, опять-таки отдавая перед многими из них предпочтение сочинениям митрополита Михаила.
Стихотворство увлекательно. Как ни ненавидел я вообще ученые
занятия, но стихи меня соблазнили, и я захотел написать маменьке поздравительные
с наступающим новым годом. Чего для, притворясь больным, не
пошел по обыкновению в школу, а, позавтракав, сделав сам себе мерку, принялся и к обеду написал...
Когда же ему растолковали, что теперь ему надо
идти дальше и уже все вопросы жизни пересмотреть
с той же народной точки зрения, оставивши всякую абстракцию и всякие предрассудки,
с детства привитые к нему ложным образованием, тогда Гоголь сам испугался: народность представилась ему бездной, от которой надобно отбежать поскорее, и он отбежал от нее и предался отвлеченнейшему из
занятий — идеальному самоусовершенствованию.
И мы расходились веселые и возбужденные… Несомненно, что без Фроима наши
занятия шли бы
с гораздо меньшею живостью.
Авилов стянул
с себя об спинку кровати сапоги и лег, закинув руки за голову. Теперь ему стало еще скучнее, чем на походе. «Ну, вот и пришли, ну и что же из этого? — думал он, глядя в одну точку на потолке. — Читать нечего, говорить не
с кем,
занятия нет никакого. Пришел, растянулся, как усталое животное, выспался, а опять завтра
иди, а там опять спать, и опять
идти, и опять, и опять… Разве заболеть да отправиться в госпиталь?»
Граф Любин. Может быть, не спорю; но мне кажется, что для иных людей можно оставить свое
занятие, особенно когда… вас просят… (Из передней выходит Васильевна. Ступендьев делает ей знаки, чтоб она у
шла.) Когда… (Любин
с удивлением оглядывается; Васильевна смотрит на него во все глаза и убегает. Любин
с улыбкою обращается к Ступендъеву.)
— Я притащил к вам маленькую повесть, которую мне хотелось бы напечатать в вашей газете. Я вам откровенно скажу, г. редактор: написал я свою повесть не для авторской
славы и не для звуков сладких… Для этих хороших вещей я уже постарел. Вступаю же на путь авторский просто из меркантильных побуждений… Заработать хочется… Я теперь решительно никаких не имею
занятий. Был, знаете ли, судебным следователем в С-м уезде, прослужил пять
с лишком лет, но ни капитала не нажил, ни невинности не сохранил…
Между тем в Колокольной заблистали медные каски пожарных, появились отряды городовых
с револьверами, жандармов
с саблями и рота стрелкового батальона, которая была остановлена на пути своем в крепость, куда
шла для
занятия караулов. Отряды эти загородили выход из улицы со стороны Владимирской.
— Знаю. Не твое дело мне указывать. Вот, к примеру скажем, хоть меня взять. Какое мое
занятие при моем старческом возрасте? Чем душу свою удовлетворить? Лучше нет, как книжка или ведомости. Сейчас вот
пойду на часы. Просижу у ворот часа три. И вы думаете, зевать буду или пустяки
с бабами болтать? Не-ет, не таковский! Возьму
с собой книжечку, сяду и буду читать себе в полное удовольствие. Так-то.
Папа очень сочувственно относился к моему намерению.
С радостью говорил, как мне будет полезна для
занятий химией домашняя его лаборатория, как я смогу работать на каникулах под его руководством в Туле, сколько он мне сможет доставлять больных для наблюдения. Он надеялся, что я
пойду по научной дороге, стану профессором. К писательским моим попыткам он был глубоко равнодушен и смотрел на них как на
занятие пустяковое.
А свежих бородачей во дворе обламывают.
Занятие идет, соломенное чучело колоть учат: штык по шейку всади, да назад одним духом
с умом выверни. Ходит ротный, присматривает, не очень и ему весело запасных вахлаков обтесывать. Зевнул в белую перчатку, фельдфебеля спрашивает...
Повернулся ротный на подковках, Назарычу
занятия предоставил, в канцелярию
пошел приказы полковые перелистывать. Слышит, за перегородкой в углу кто-то подсвистывает, Шарика кличет, — в ответ собачка урчит, веселым голосом огрызается. Поглядел он в щелку: сидит это солдатик Каблуков, что намедни
с отпуска вернулся, на сундучке. Одна нога в сапоге, другая в портянке. Свистит, пальцами прищелкивает, а перед ним, — господи, спаси-помилуй! — пустой сапог в воздухе носится, кверху носком взметывается.
— Кажется, воспитание было дано отличное, — продолжал, между тем, граф, как бы говоря сам
с собою, — и все было сделано, чтобы образовать человека, как следует быть дворянину, но ничто не
пошло в прок. Вам и не скучно без
занятия? — спросил он, обращаясь уже прямо к Шуйскому.
Дневник! Я расскажу тебе на ухо то, что меня мучает: я б-о-ю-с-ь своей аудитории. Перед тем как
идти к ребятам, что-то жалобно сосет в груди. Я неплохо готовлюсь к
занятиям, днями и вечерами просиживаю в читальне Московского комитета, так что это не боязнь сорваться, не ответить на вопросы, а другое. Но что? Просто как-то неудобно: вот я, интеллигентка, поварилась в комсомоле, начиталась книг и
иду учить рабочих ребят. Пробуждать в них классовое сознание. Правильно ли это?
Остальное время года
шла ненарушимо правильная жизнь
с обычными
занятиями, чаями, завтраками, обедами, ужинами из домашней провизии.
Первые 15 лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные
занятия, стремятся
с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала
идет возрастая, потом ослабевая. — Какая причина этого движения, или по каким законам происходило оно? спрашивает ум человеческий.
— Ежели вам, например, невмоготу, чего ж зря сопеть-то… Энто
с простого звания людьми часто бывает, — от умственного
занятия до того иного
с непривычки в полчаса расшатает, будто воду на ем возили… Да и мне лепить трудно, ежели натура на табуретке простоквашей сидит. Для фантазии несподручно.
Идите, солдатик, в лагерь. А завтра
с утра беспременно приходите. Я завтра постановку головы вам сделаю, а что касаемо ног, уж я их вам наизусть
с какого-нибудь крымского болвана приспособлю.
Но благородство и гордость Марчеллы были подвергнуты слишком тяжелому испытанию: мать ее беспрестанно укоряла их тяжкою бедностью, — ее престарелые годы требовали удобств и покоя, — дитя отрывало руки от
занятий, — бедность всех их душила. О Марчелле
пошли недобрые слухи, в которых имя доброй девушки связывалось
с именем богатого иностранца. К сожалению, это не было пустою басней. Марчелла скрывалась от всех и никому не показывалась. Пик и Мак о ней говорили только один раз, и очень немного. Пик сказал...