Неточные совпадения
Дойдя по узкой тропинке до нескошенной полянки, покрытой с одной стороны сплошной яркой Иван-да-Марьей,
среди которой часто разрослись темнозеленые, высокие кусты чемерицы, Левин поместил своих гостей в густой свежей тени молодых осинок, на скамейке и обрубках, нарочно приготовленных для посетителей пчельника, боящихся пчел, а сам
пошел на осек, чтобы принести детям и большим хлеба, огурцов и свежего меда.
Анна
шла, опустив голову и играя кистями башлыка. Лицо ее блестело ярким блеском; но блеск этот был не веселый, — он напоминал страшный блеск пожара
среди темной ночи. Увидав мужа, Анна подняла голову и, как будто просыпаясь, улыбнулась.
Кстати: Вернер намедни сравнил женщин с заколдованным лесом, о котором рассказывает Тасс в своем «Освобожденном Иерусалиме». «Только приступи, — говорил он, — на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что боже упаси: долг, гордость, приличие, общее мнение, насмешка, презрение… Надо только не смотреть, а
идти прямо, — мало-помалу чудовища исчезают, и открывается пред тобой тихая и светлая поляна,
среди которой цветет зеленый мирт. Зато беда, если на первых шагах сердце дрогнет и обернешься назад!»
Вдвойне завиден прекрасный удел его: он
среди их, как в родной семье; а между тем далеко и громко разносится
слава.
Но он все-таки
шел. Он вдруг почувствовал окончательно, что нечего себе задавать вопросы. Выйдя на улицу, он вспомнил, что не простился с Соней, что она осталась
среди комнаты, в своем зеленом платке, не смея шевельнуться от его окрика, и приостановился на миг. В то же мгновение вдруг одна мысль ярко озарила его, — точно ждала, чтобы поразить его окончательно.
Среди ночи он проснулся,
пошел в уборную, но, когда вышел из купе в коридор, кто-то сильно толкнул его в грудь и тихо сказал...
— В нашей воле отойти ото зла и творить благо.
Среди хаотических мыслей Льва Толстого есть одна христиански правильная: отрекись от себя и от темных дел мира сего! Возьми в руки плуг и, не озираясь,
иди, работай на борозде, отведенной тебе судьбою. Наш хлебопашец, кормилец наш, покорно следует…
За ним почтительно двигалась группа людей,
среди которых было четверо китайцев в национальных костюмах; скучно
шел молодцеватый губернатор Баранов рядом с генералом Фабрициусом, комиссаром павильона кабинета царя, где были выставлены сокровища Нерчинских и Алтайских рудников, драгоценные камни, самородки золота. Люди с орденами и без орденов почтительно, тесной группой, тоже
шли сзади странного посетителя.
Только что прошел обильный дождь, холодный ветер, предвестник осени, гнал клочья черных облаков,
среди них ныряла ущербленная луна, освещая на секунды мостовую, жирно блестел булыжник, тускло, точно оловянные, поблескивали стекла окон, и все вокруг как будто подмигивало. Самгина обогнали два человека, один из них
шел точно в хомуте, на плече его сверкала медная труба — бас, другой, согнувшись, сунув руки в карманы, прижимал под мышкой маленький черный ящик, толкнув Самгина, он пробормотал...
Клим отодвинулся за косяк. Солдат было человек двадцать;
среди них
шли тесной группой пожарные, трое — черные, в касках, человек десять серых — в фуражках, с топорами за поясом. Ехала зеленая телега, мотали головами толстые лошади.
По дороге на фронт около Пскова соскочил с расшатанных рельс товарный поезд, в составе его были три вагона сахара, гречневой крупы и подарков солдатам. Вагонов этих не оказалось
среди разбитых, но не сохранилось и
среди уцелевших от крушения. Климу Ивановичу Самгину предложили расследовать это чудо, потому что судебное следствие не отвечало на запросы Союза, который
послал эти вагоны одному из полков ко дню столетнего юбилея его исторической жизни.
Стоя
среди комнаты, он курил, смотрел под ноги себе, в розоватое пятно света, и вдруг вспомнил восточную притчу о человеке, который, сидя под солнцем на скрещении двух дорог, горько плакал, а когда прохожий спросил: о чем он льет слезы? — ответил: «От меня скрылась моя тень, а только она знала, куда мне
идти».
Через час Самгин шагал рядом с ним по панели, а
среди улицы за гробом
шла Алина под руку с Макаровым; за ними — усатый человек, похожий на военного в отставке, небритый, точно в плюшевой маске на сизых щеках, с толстой палкой в руке, очень потертый; рядом с ним шагал, сунув руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый парень, кудрявый и весь в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе.
Люди спят, мой друг,
пойдем в тенистый сад,
Люди спят, одни лишь звезды к нам глядят,
Да и те не видят нас
среди ветвей
И не слышат, слышит только соловей.
— Тогда — до свидания, — грустно сказал Семидубов и
пошел к воротам. Дронов сердито крякнул, прошипел: «Ж-жулик!» — и отправился вслед за ним, а Самгин остался
среди двора, чувствуя, что эта краткая сцена разбудила в нем какие-то неопределенные сомнения.
Так, с поднятыми руками, она и проплыла в кухню. Самгин, испуганный ее шипением, оскорбленный тем, что она заговорила с ним на ты, постоял минуту и
пошел за нею в кухню. Она, особенно огромная в сумраке рассвета, сидела
среди кухни на стуле, упираясь в колени, и по бурому, тугому лицу ее текли маленькие слезы.
Затем она объявила, что
идет в ванную,
пошла, но, остановясь
среди комнаты, сказала...
«Дурачок», — думал он, спускаясь осторожно по песчаной тропе. Маленький, но очень яркий осколок луны прорвал облака;
среди игол хвои дрожал серебристый свет, тени сосен собрались у корней черными комьями. Самгин
шел к реке, внушая себе, что он чувствует честное отвращение к мишурному блеску слов и хорошо умеет понимать надуманные красоты людских речей.
Когда она, стройная, в шелковом платье жемчужного цвета,
шла к нему по дорожке
среди мелколистного кустарника, Самгин определенно почувствовал себя виноватым пред нею. Он ласково провел ее в отдаленный угол сада, усадил на скамью, под густой навес вишен, и, гладя руку ее, вздохнул...
Он быстро
пошел в комнату Марины, где Кутузов, развернув полы сюртука, сунув руки в карманы, стоял монументом
среди комнаты и, высоко подняв брови, слушал речь Туробоева; Клим впервые видел Туробоева говорящим без обычных гримас и усмешечек, искажавших его красивое лицо.
Он снова улыбался своей улыбочкой, как будто добродушной, но Самгин уже не верил в его добродушие. Когда рабочий ушел, он несколько минут стоял
среди комнаты, сунув руки в карманы, решая: следует ли
идти к Варваре? Решил, что
идти все-таки надобно, но он
пойдет к Сомовой, отнесет ей литографированные лекции Ключевского.
Этого он не мог представить, но подумал, что, наверное, многие рабочие не
пошли бы к памятнику царя, если б этот человек был с ними. Потом память воскресила и поставила рядом с Кутузовым молодого человека с голубыми глазами и виноватой улыбкой; патрона, который демонстративно смахивает платком табак со стола; чудовищно разжиревшего Варавку и еще множество разных людей. Кутузов не терялся в их толпе, не потерялся он и в деревне,
среди сурово настроенных мужиков, которые растащили хлеб из магазина.
Печь дышала в спину Клима Ивановича, окутывая его сухим и вкусным теплом, тепло настраивало дремотно, умиротворяло, примиряя с необходимостью остаться
среди этих людей, возбуждало какие-то быстрые, скользкие мысли.
Идти на вокзал по колено в снегу, под толчками ветра — не хотелось, а на вокзале можно бы ночевать у кого-нибудь из служащих.
Внизу в большой комнате они толпились, точно на вокзале, плотной массой
шли к буфету; он сверкал разноцветным стеклом бутылок, а
среди бутылок, над маленькой дверью, между двух шкафов, возвышался тяжелый киот, с золотым виноградом, в нем — темноликая икона; пред иконой, в хрустальной лампаде, трепетал огонек, и это придавало буфету странное сходство с иконостасом часовни.
И покосился на Туробоева; тот
шел все так же старчески сутулясь, держа руки в карманах, спрятав подбородок в кашне. Очень неуместная фигура
среди солидных, крепких людей. Должно быть, он понимает это, его густые, как бы вышитые гладью брови нахмурены, слились в одну черту, лицо — печально. Но и упрямо.
— А! Это расплата за Прометеев огонь! Мало того что терпи, еще люби эту грусть и уважай сомнения и вопросы: они — переполненный избыток, роскошь жизни и являются больше на вершинах счастья, когда нет грубых желаний; они не родятся
среди жизни обыденной: там не до того, где горе и нужда; толпы
идут и не знают этого тумана сомнений, тоски вопросов… Но кто встретился с ними своевременно, для того они не молот, а милые гости.
— Мы, маменька, сегодня
пойдем гулять? — вдруг спрашивал он
среди молитвы.
А сам Обломов? Сам Обломов был полным и естественным отражением и выражением того покоя, довольства и безмятежной тишины. Вглядываясь, вдумываясь в свой быт и все более и более обживаясь в нем, он, наконец, решил, что ему некуда больше
идти, нечего искать, что идеал его жизни осуществился, хотя без поэзии, без тех лучей, которыми некогда воображение рисовало ему барское, широкое и беспечное течение жизни в родной деревне,
среди крестьян, дворни.
Ему пришла в голову прежняя мысль «писать скуку»: «Ведь жизнь многостороння и многообразна, и если, — думал он, — и эта широкая и голая, как степь, скука лежит в самой жизни, как лежат в природе безбрежные пески, нагота и скудость пустынь, то и скука может и должна быть предметом мысли, анализа, пера или кисти, как одна из сторон жизни: что ж,
пойду, и
среди моего романа вставлю широкую и туманную страницу скуки: этот холод, отвращение и злоба, которые вторглись в меня, будут красками и колоритом… картина будет верна…»
И старческое бессилие пропадало, она
шла опять. Проходила до вечера, просидела ночь у себя в кресле, томясь страшной дремотой с бредом и стоном, потом просыпалась, жалея, что проснулась, встала с зарей и
шла опять с обрыва, к беседке, долго сидела там на развалившемся пороге, положив голову на голые доски пола, потом уходила в поля, терялась
среди кустов у Приволжья.
Он едва поспевал следить за ней
среди кустов, чтоб не случилось с ней чего-нибудь. Она все
шла, осиливая крутую гору, и только однажды оперлась обеими руками о дерево, положила на руки голову.
Татьяна Марковна была с ней ласкова, а Марья Егоровна Викентьева бросила на нее,
среди разговора, два, три загадочных взгляда, как будто допрашиваясь: что с ней? отчего эта боль без болезни? что это она не пришла вчера к обеду, а появилась на минуту и потом ушла, а за ней
пошел Тушин, и они ходили целый час в сумерки!.. И так далее.
Но когда настал час — «пришли римляне и взяли», она постигла, откуда пал неотразимый удар, встала, сняв свой венец, и молча, без ропота, без малодушных слез, которыми омывали иерусалимские стены мужья, разбивая о камни головы, только с окаменелым ужасом покорности в глазах
пошла среди павшего царства, в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее рука Иеговы, и так же — как эта бабушка теперь — несла святыню страдания на лице, будто гордясь и силою удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
Вскоре она заслонилась утесом, и я
шел среди мертвой тишины по шоссе.
Среди круга многие катались верхом, а по обеим сторонам экипажей, по аллее и по полю,
шли непрерывной толпой тагалы и тагалки домой из гавани, с фабрик, с работы.
Нас попросили отдохнуть и выпить чашку чаю в ожидании, пока будет готов обед. Ну,
слава Богу! мы
среди живых людей: здесь едят. Японский обед! С какой жадностью читал я, бывало, описание чужих обедов, то есть чужих народов, вникал во все мелочи, говорил, помните, и вам, как бы желал пообедать у китайцев, у японцев! И вот и эта мечта моя исполнилась. Я pique-assiette [блюдолиз, прихлебатель — фр.] от Лондона до Едо. Что будет, как подадут, как сядут — все это занимало нас.
Мы
пошли вверх на холм. Крюднер срубил капустное дерево, и мы съели впятером всю сердцевину из него. Дальше было круто
идти. Я не
пошел: нога не совсем была здорова, и я сел на обрубке,
среди бананов и таро, растущего в земле, как морковь или репа. Прочитав, что сандвичане делают из него poп-poп, я спросил каначку, что это такое. Она тотчас повела меня в свою столовую и показала горшок с какою-то белою кашею, вроде тертого картофеля.
«
Пошел все наверх!» — раздается и
среди ночного безмолвия.
В одной из них, divan-tavern, хозяин присутствует постоянно сам
среди посетителей, сам следит, все ли удовлетворены, и где заметит отсутствие слуги, является туда или
посылает сына.
«Куда же мы
идем?» — вдруг спросил кто-то из нас, и все мы остановились. «Куда эта дорога?» — спросил я одного жителя по-английски. Он показал на ухо, помотал головой и сделал отрицательный знак. «Пойдемте в столицу, — сказал И. В. Фуругельм, — в Чую, или Чуди (Tshudi, Tshue — по-китайски Шоу-ли, главное место, но жители произносят Шули); до нее час ходьбы по прекрасной дороге,
среди живописных пейзажей». — «Пойдемте».
Ведь
среди них встречались недюжинные натуры, светлые головы, железная энергия — и куда все это
пошло?
Про то же, что повсеместно по всей России уже прошла
слава об ужасном процессе, Алеша знал давно, и, Боже, какие дикие известия и корреспонденции успел он прочесть за эти два месяца
среди других, верных, известий о своем брате, о Карамазовых вообще и даже о себе самом.
Я чрезвычайно обрадовался, когда услышал, что он хочет
идти со мной на север. Это было вдвойне выгодно. Во-первых, потому, что он хорошо знал географию прибрежного района; во-вторых, его авторитет
среди китайцев и влияние на туземцев значительно способствовали выполнению моих заданий.
Около полудня в воздухе вновь появилась густая мгла. Горы сделались темно-синими и угрюмыми. Часа в четыре хлынул дождь, а вслед за ним
пошел снег, мокрый и густой. Тропинка сразу забелела; теперь ее можно было далеко проследить
среди зарослей и бурелома. Ветер сделался резким и порывистым.
Надо было обойти бурелом стороной или
идти по островам,
среди тальников.
Дело было на реке Фудзине в мае. Дерсу
шел по долине
среди дубового редколесья. При нем была маленькая собачонка. Сначала она весело бежала вперед, но потом стала выказывать признаки беспокойства.
Я весь ушел в созерцание природы и совершенно забыл, что нахожусь один, вдали от бивака. Вдруг в стороне от себя я услышал шорох.
Среди глубокой тишины он показался мне очень сильным. Я думал, что
идет какое-нибудь крупное животное, и приготовился к обороне, но это оказался барсук. Он двигался мелкой рысцой, иногда останавливался и что-то искал в траве; он прошел так близко от меня, что я мог достать его концом ружья. Барсук направился к ручью, полакал воду и заковылял дальше. Опять стало тихо.
Летом, когда
идешь по лесу, надо внимательно смотреть, чтобы не потерять тропу. Зимой, покрытая снегом, она хорошо видна
среди кустарников. Это в значительной степени облегчило мне съемку.
Дальше мы не
пошли и стали биваком на берегу реки,
среди дубового редколесья.
Я хотел было
идти к убитым животным, но Дерсу не пустил меня, сказав, что это очень опасно, потому что
среди них могли быть раненые.